Молчание ягнят

Героический миф и метаморфозы государственности.

Я люблю фильм «Молчание ягнят», пересматривал его несколько раз. Мне вообще нравятся психологические триллеры. А с книгой Томаса Харриса, по которой был поставлен фильм, познакомился совсем недавно: попалась аудиокнига, прочитанная неплохим артистом, и я послушал. И пока слушал, размышлял; у меня возникли, так сказать, заметки на полях книги.

Во всей этой истории присутствует изюминка — это персона доктора Лектера, прекрасно воплощенная в экранизации Этони Хопкисом (В 1992 году он получил «Оскара» за лучшую мужскую роль, хотя присутствует на экране в течение всего 16 минут. Пишут: вторая жена Энтони Хопкинса Дженнифер Линтон говорила, что ушла от мужа после того как он очень убедительно сыграл маньяка и ей было не по себе жить рядом с «доктором Лектером»).

В Лектере присутствует некая загадочность, странная смесь утонченности, аристократизма с маньяческими наклонностями. Он доктор, психолог, с  пониманием человеческой души, особой проницательностью, с сильным интеллектом. За всем этим лежит нечто глубокое, что делает его не просто маньяком, а чем-то другим. В этом образе присутствует демоническое. И мы можем перебрать другие схожие образы: Воланд из булгаковского «Мастера и Маргариты», профессор Мориарти из цикла рассказов Конан Дойля о Шерлоке Холмсе (Мориарти – красноречивое имя. Например, этимология имени Морена (Мара) восходит к слову «мор» — смерть, гибель. Поэтому изначально Морена (Мара) — воплощение мора, духа смерти. Таким образом, Мориарти — это профессор Смерть).

Ганнибал Лектер — не просто убийца, но и каннибал, пожиратель людей. Но он и врач, душевед. Это странное, парадоксальное совмещение напоминает «coincidentia oppositorum» — единство противоположностей.

Но, кроме того, в основе «Молчания ягнят» лежит древнейший миф о герое. Насколько значителен, важен этот миф для человечества, можно судить по культу Георгия Победоносца: этот святой стал необычайно популярен ещё со времён раннего христианства. Его иконописный образ предельно выражает эту героическую суть — всадник поражает копьем дракона тьмы и хаоса.

Кларисса Старлинг борется не просто с конкретным маньяком Буфало Биллом, она сражается с неумолимым фатумом. Она, конечно, не лишена честолюбие. Но даже в нем скрыт вызов судьбе: она пытается одолеть проклятье, лежащее на всем ее роде. А, к тому же, она пытается победить фатальность смерти, с которой впервые столкнулась в детстве: трагическая гибель отца, вид животных на ферме, приговоренных к смерти. Уже тогда она пытается исправить вынесенные приговоры, и сбегает с лошадью, обреченной стать мясными консервами. Вид ягнят, приготовленных к убою, стал ее бесконечным кошмаром (само название романа указывает на то, что это ключевой образ).

Образ фатума, неумолимой судьбы предстает в виде бабочки Мертвая голова, которая, как посланник иных сфер, витает надо всем разворачивающимся действом. И она словно бы проявляется в некоторых персонажах, что уносят жизни, таких как Буффало Билл.

Наставник Клариссы, Джек Кроуфорд с проницательностью старого бойца видит эту ее особенность, героическую инаковость.  Кроуфорд сам подвержен этому фатуму — старению (готовится уйти на пенсию), смерти (у него смертельно больна жена). В романе много этих видов смерти, он пронизан ее духом.  И, конечно же, в этой искре причина того интереса, что проявляет к Клариссе доктор Лектор. Он, наверное, как никто другой видит особенность этой девушки и поэтому обменивает свои подсказки на фрагменты ее личной истории. Кларисса в ходе этих откровенных диалогов, возможно, кое-что начинает понимать о себе самой.

И это произведение интересно, как символ, как модель. Государство, покоящееся на фундаменте легитимности, как раз несет в своем ядре миф о герое. Государство по своей глубинной, архетипической сути есть остров посреди океана хаоса, крепость, защищающая от ударов разрушительных волн.  Конечно же, есть много различных злоупотреблений, даже в романе видно, какие различные интересы бывают у служителей порядка. Но весь смысл государственности держится, как на основе, на героическом служении, на какой-нибудь Клариссе Старлинг, ведущей свою героическую борьбу с Тьмой. Это фундамент государственности.

Однако, ни в чем нет постоянства. Добрые, хорошие консервативные люди считают, что все остается одним и тем же, неизменным: белое всегда белое, а черное всегда черное. И смысл государства тоже остается непоколебимым.

Но все в мире течет и меняется. Я помню песню из советских времен со словами: «Меняю сарай с канализацией, где все течет и все меняется». Вот мир — это такой сарай, где все течет и меняется. Нет неизменных форм, даже горы меняются.  Нет статики, а есть тенденции. И эти тенденции зачастую до неузнаваемости преображают формы…

У нас тут был разговор недавно на эту тему: Александр III сформулировал: «У России есть два союзника — армия и флот». Но ирония судьбы в том, что через небольшой, по историческим меркам, отрезок времени именно армия в лице высших генералов похоронила монархию. Именно КГБ, призванный защищать советскую государственность, стал могильщиком СССР. Вот до такой степени изменчивы формы: то, что должно было быть стражем, лекарем, доктором, стало убийцей и каннибалом.

Очень часто под внешне благопристойной маской происходит нечто, что меняет смысл до неузнаваемости. И поэтому сам характер государства, этой крепости, противостоящей хаосу, может сильно измениться.

В романе «Молчание ягнят», который, как я уже сказал, можно рассматривать, как модель — это очень хорошо показано, символически. ФБР пытается остановить маньяка, убивающего девушек. Но в ходе расследования приходится прибегать к помощи доктора Лектора, который по своей сути намного опаснее и страшнее, какого-то Буффало Билла. Доктор Лектор — исчадие зла, закованное, спрятанное в глубинах лечебницы. И этот символ государства, прибегающего ради борьбы со злом к компромиссу с другим намного более опасным злом, — очень важен. По известной формуле государство обладает монополией на насилие. В каком-то смысле эта монополия — безусловное благо. Когда насилие вырывается на свободу и, как в условиях гражданской войны, приобретает неконтролируемый, вездесущий характер — это настоящий кошмар. Загнать насилие в рамки порядка — значит уже повысить шансы на выживаемость. Но само по себе насилие не есть добро. Насилие есть зло, поставленное, вроде бы, на службу добра, что уже делает эту формулу не такой однозначной. Но в итоге метаморфоз — это вроде бы запертое в глубинах государства насилие может вырваться на свободу и использоваться уже не только для торжества справедливости или ограждения от хаоса.

В «Молчании ягнят» удалось благодаря подсказкам доктора Лектора поймать опасного маньяка Буффало Билла. Но в итоге хитрой игры сам доктор Лектор вырывается на свободу. Одно зло было нейтрализовано, но другое, намного более страшное, вырвалось наружу… Вот итог этих комбинаций.

Государство, противостоящее злу, может само выпустить наружу еще более ужасное зло. Тенденции, изменчивость, мутация государства может привести к тому, что оно станет не защитником от зла, а злом. Если государство утратит связь с героическим ядром, то во что оно превратится? Оно превратится не в героическую крепость, а в позорную, гнусную тюрьму. Уже не Георгий Победоносец воссядет на коня, а торжествующий дракон, поражающий копьем человека. О’Брайен говорит в «1984»: «Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека — вечно». А такой характер государства принципиально меняет все, опрокидывает вертикаль социальных ценностей. Если граждане превращаются в узников государства, ставшего тюрьмой, то к какому полюсу тогда они обращаются за помощью? К тому, против которого борется это демоническое государство. В метаморфозах изменчивости баланс меняется и то, что ранее представало злом, становится привлекательной альтернативой (меньшим из двух зол).

Если органы охраны правопорядка превращаются в инструмент чистого насилия, если смыслы в государстве настолько обесценились, что нет авторитета чиновников, старшего поколения, уничтожена сама идея народа, а власть выглядит вполне оккупационной, то как, например, молодое поколение все это воспринимает? Оно испытывает отвращение и к этой власти, и к своим предкам-терпилам, но что тогда вызывает симпатии? Преступный мир, враждебный государству, совершенно понятно, почему становится популярным какое-нибудь АУЕ, ведь именно там является намного более симпатичная альтернатива, чем мир насильников и терпил. Это логика фатального процесса. Отвергнутый маргинальный полюс становится притягательным потому, что государство из крепости стало узницей.

Мы, как мне кажется, не понимаем всей глубины катастрофы, в которой оказались. То, что делает нынешняя власть беспрецедентно в своей чудовищности. Дело не в том, что они воруют! Воровство уже доходит до фантастических пределов. Свежий заголовок: «2 тонны денег нашли у главного кадровика ГУ МВД по Москве». Деньги бессмысленно считать, их взвешивают! Квартиры у представителей власти, у силовиков завалены деньгами! Но дело не только в том, что они из нас высасывают живительные соки, загоняя в могилы. Они при этом производят страшную разрушительную работу: убивают идею нашего государства. Они пускают разрушительный яд в сознание людей, который расщепляет и хоронит наш мир, нашу цивилизацию. Они надругались над героическим мифом государства, который был в его основе. Растоптали и помочились на него. Образ государственности начинает мутировать, меняться, демонизироваться. Это становится очевидным из итогов опросов.

Социологи «Левада-центра» выяснили, что один из главных страхов у жителей страны — боязнь произвола властей:  он переместился с седьмой на третью строчку рейтинга за три месяца, сообщает РБК. С другой стороны, согласно

«Левада-Центр» враждебность граждан к Украине и США резко снизилась. Российское государство превращается для граждан в главное чудище, в главный источник страхов. Баланс меняется!

Если руководители превратили страну в постылое подобие тюрьмы, то любой, кто начнет крушить стены узницы извне будет восприниматься, как освободитель, вне зависимости от того, какие цели у этого разрушителя. И не найдется ни одного аргумента, чтобы мобилизовать населения для защиты того, что стало отвратительной несвободой.

Мы, как беспомощные ягнята в загоне ожидаем финала большой исторической трагедии. Ягнята замерли, они молчат…