фото отсюда
[ОТЦ — Общая Теория Цивилизации. Начало темы: 1, 2]
Заговор ряда лиц с целью поддержания своего привилегированного положения преступными методами условно назван нами «масонеризацией систем». Термин условный, можете заменить его другими, не менее условными: «железный закон олигархии»[1], или «элитаризация», или ещё как-нибудь. Важен не термин, а явление. С этим очень трудно бороться, но это очень легко понять. Человек, получив что либо, не хочет отдавать. На этой почве он с пониманием относится к другому такому же обладателю, желающему временное пользование превратить в неотчуждаемую собственность. Они сговариваются поддерживать друг друга – так возникает правящий заговор, основа «теории элит».
Но, конечно, естественно, безусловно — одного сговора, заговора мало. Ну, договорились – и что? Слово есть слово, колебание воздуха. Нужны действия, причём активные и энергичные. К ним заговорщики и переходят. Одновременно превращаясь в ОПГ – «Организованную Преступную Группировку».
Если все вокруг живут в картонных коробках, а я один в трёхэтажном дворце, то как мне предотвратить проникновение бездомных к себе в дом? Они же просто возьмут и придут. Перелезут через забор, вышибут дверь.
Чтобы они так не сделали, мне придётся запугивать расстрелом застрельщиков вторжения. Это деяние богатого собственника в теории уголовного права квалифицируется как «убийство». А поскольку он не один, а в составе группы заговора – то «убийство, совершённое преступным сообществом».
Теперь другой вопрос: откуда у меня взялся трёхэтажный дворец в обществе, где все живут в картонных коробках? Ответ столь же прост, сколь и неприятен для богатых: в теории уголовного права это именуется как «воровство», в составе преступного сообщества или без оного (в одиночку что-то спёр). Ясно одно: получить от бездомных добровольно санкцию на проживание в трёхэтажном дворце я бы не смог. Подвох не всегда известен в деталях, но в общих чертах очевиден. Человек с такими жилищными условиями среди бездомных каким-то образом их обворовал. То ли у всех спёр понемножку, то ли у некоторых – всё спёр. Если в составе преступного сообщества («элиты») – то не так заметно: непосредственно воровали другие, а ты на стрёме стоял, или ещё каким-то образом косвенно был ворам полезен.
Так обретение крупной собственности оказывается неразрывно связано с воровством, а её сохранение от покушений «раскулачивания» — неразрывно связано с уголовщиной убийства (или даже массовых убийств[2]).
Можно перефразировать известный афоризм: всякое право большой собственности ничего не стоит, если не умеет кроваво защищаться[3].
А эта агрессивное «захватное право» (захватил и держу) роднит такую частную собственность не только с животным миром, но и с уголовщиной. Впрочем, одно недалеко от другого, уголовщина противодействует цивилизации именно со звериных, зоологических позиций.
Так возникает спрут «правящего заговора» — заговора взаимных гарантий взаимных привилегий за счёт третьих лиц (угнетаемых масс, изгоев и лишенцев). Такой спрут погубил социализм в СССР, но он неизбежен и для западного капитализма. Ведь если собственника не будут безоговорочно поддерживать другие собственники, посылая ему по первому требованию карательные отряды, то собственник окажется один на один с толпой обездоленных, и никак отстоять свою собственность не сможет. Не может один человек драться с сотней, тем более тысячей людей!
+++
Крупная частная собственность и либеральные свободы неотделимы друг от друга и вытекают друг из друга так же, как деньги и власть. Власть нужна хищнику, чтобы урвать деньги, а деньги, в свою очередь – чтобы захватить и удержать власть. Собственность является базисом произвола личности, а произвол – надстройкой над базисом в виде частной собственности.
Если человек не хочет произвола, то ему и частная собственность не нужна: а для чего она ещё может пригодиться? Она же инструмент произвола личности, подобно тому, как пистолет – инструмент стрельбы, и не нужен тому, кто не собирается стрелять.
Желая защитить себя от требований законности, человек огораживает свой домен, откуда за изгородь выгоняет общий закон. По принципу: «пусть я хозяин не везде, но здесь – я хозяин». Поэтому собственность без либеральных свобод не нужна, а либеральные свободы без собственности невозможны.
Этот клубок смыкается с проблемой паразитизма в цивилизации. Всякая цивилизация делится на активистов (энтузиастов), которые её двигают, активно строят, ленивый балласт из равнодушных и злостных вредителей. Советская власть называла их «врагами народа», подразумевая (неоправданно-оптимистически[4]) что весь народ выступает энтузиастом цивилизации.
Поскольку у цивилизации есть строители (и сама она суть есть стройка по проекту), то у неё есть и разрушители, и просто паразиты, которые хотят пользоваться всеми общественными благами без всякой отдачи со своей стороны.
Возникновение деструктивных партий регресса связано с политикой поощрения паразитов общества- как опоры таких партий. Чем такие партии могут подкупить рядовых сторонников?
В цивилизации очевидны два утесняющих зверя в человеке мотива:
-Антизоо – борьба за ограничение и преодоление зоологических инстикнтов.
-Антиэго – борьба с эгоизмом, локализмом, самодостаточностью особи, не желающей думать о других и делать им добро.
Антизоо и Антиэго притесняют и раздражают, мучают и злят зверя в человеке. Отказ от них, особенно на первых порах, порождает эйфорию освобождения, облегчения. Это зверь скинул с себя ненавистное ему ярмо условностей и общественных обязанностей, моральных ограничений и приличий.
Не будем забывать, что зоологические инстинкты созданы животной жизнью и они же создают животную жизнь. В зверином образе жизни они черпают и своё начало, и свой идеал. Они помнят как было «всегда» (миллионы лет) – и они пытаются привести текущую жизнь к этому, внедрённому в них генетической памятью «всегда» (то есть к мезозойским болотам).
Зоологические инстинкты в человеке – это не всегда осознаваемая разумом программа реставрации первобытной дикости, которая начинает реставрировать животные реалии сразу же и автоматически, как только усиливается и получает свободу действий. Так почтовый голубь, если его выпустить – летит в свою голубятню, может быть, и сам не вполне понимая, куда именно его влечёт. Так рыба идёт на нерест в верховья тех рек, в который она обречена погибнуть от тесноты и пресноводья.
Мы не знаем, что думали безумцы, запуская приватизацию в СССР, и каким в их воспалённом воображении рисовался мир по итогам приватизации. Но с точки зрения науки (ОТЦ) – из приватизации получилось только то, что из неё может получиться, и всегда получается, когда власти ею занимаются: первобытная, доисторическая, звериная дичь. Ничего другого из растащиловки и поощрения захватного права, поощрения вооружённого агрессивного неравенства выудить невозможно, и жаль тех, кто этого не понимает.
Вы включаете программу озверения. А что может сделать программа озверения? Только создать зверя. Отключить её можно, а вложить в неё, не отключая, какие-то иные смыслы – невозможно. Никакое общество в принципе, даже чисто технически, не сможет дать больше свободы и больше конкурентной частной собственности, чем мы имеем изначально в животном мире. Там и то и другое составляет 100%, и если это ваша цель, то, конечно, следует наращивать и неограниченную частную собственность, и либеральные свободы. Чем их больше – тем ближе мы к зоологическому исходнику.
А когда мы достигнем этого «идеала» — то мы полностью погрузимся в мезозой. И далее всякое ограничение мезозойских нравов, с какой бы стороны не вводилось – станет ограничением как полноты частной собственности так и полноты либеральных свобод особи.
+++
Жизнь животных видов протекает не только вне поступательного развития, именуемого у людей «прогрессом». Она протекает по замкнутому кругу (рождение – удовлетворение инстинктам – смерть, и всё с начала), и, кроме того, оно склонно к ИСТОЩЕНИЮ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ.
Животное заботится только о своих похотях, в «акционерном» случае – о стае, стаде, но не более того. Оно склонно выжирать всякую окружающую среду, потому что вообще не вмещает в уме понятие об окружающей среде. Животное выбирает «вкусняшки» и «ништяки», никак и ничем не пытаясь их восполнить (по крайней мере, сознательно восполнить[5]).
У животного нет представления про «общее», обобщающие абстракции в уме очень смутны и расплывчаты (если вообще есть). У животного нет и представления о сколько-нибудь отдалённом будущем. Оно живёт настоящим, и это даже не выбор животного, а необходимость, обусловленная строением зоопсихологии. Животное не сможет вообразить отдалённое будущее, даже если каким-то волшебным образом этого захочет (а оно и не хочет).
Все похоти животного сводятся к неограниченной частной собственности и личной (иногда стадной) свободе. Этим и только этим оно руководствуется в жизни: чтобы не отнимали то, что оно жрёт и не мешали идти туда, куда ему приспичило. Совершенно естественным путём сложилась картина мира, в котором «Я» — цель, а всё остальное – средство или никчёмный мусор.
О животном некому позаботиться кроме самого животного (о стаде – некому, кроме стада) – и потому такая система зацикленности на себе, на своём «Я», противопоставляемом враждебному миру совершенно адекватна в зоологической среде. Животное не имеет, и не может иметь времени до себя, и времени после себя. Всё время для него сжимается в биологическое, а всё пространство – в места обитания. За этими пределами зоопсихология не хочет и не может ничего видеть или осознавать, предполагать.
Когда такая матрица психологии вторгается в социальное пространство – она там производит катастрофические разрушения. Ведь в рамках цивилизации цель – вовсе не человек, а те святыни, которым он служит, в качестве средства, передаточного звена, обслуживающего персонала. И этот выход за пределы биологического «Я»- главное отличие человека от животного, главный метод обожения человека.
Вообразите, что может случиться, если человек, работающий на атомной станции, вдруг вообразит, что он – цель, а весь окружающий мир – лишь средство его ублажить? Такому человеку прямая дорога за взяткой к Бен Ладену: городу теракт, человеку – деньги на красивую тусовку далеко от места катастрофы…
Если человек думает только о себе – то истощение окружающей среды становится неизбежным, потому что он стремится побольше взять, и поменьше отдавать (а в идеале – вообще ничего не отдавать). Но главное в том, что зоологические инстинкты вполне поддерживают и поощряют такой его выбор, они целиком и полностью на стороне именно такого, истощающего среду вороватого паразита! И его эгоизм – не его личный каприз, а сформированный за миллионы лет голос его плоти, голос его генетической памяти!
+++
Если мы говорим, что цивилизация предложила человеку ВИДОВОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ, то мы должны помнить, что видовое самоопределение у животных отсутствует. Это зоологи говорят о биологическом виде медведей или зайцев, сами же медведи и зайцы начисто лишены представления о каком-то собственном виде, раскинувшемся на множество материков.
У животных нет противоречия, потому что интересы особи и интересы вида в целом у животных не сталкиваются. Животные не думают о своей популяции, о её расцвете или вымирании. У них нет никакой солидарности, кроме стадной, да и то не у всех. Внутривидовая конкуренция у животных острее, чем межвидовая. Льву не придёт в голову мстить за другого льва охотнику – он и сам убил бы этого другого льва, если бы столкнулся с ним и оказался сильнее.
Особь думает о себе (стадная – о стаде) и на этом круг её мыслей замыкается. Эту матрицу мышления человек поневоле содержит внутри своего организма, как представитель биологической жизни и общих для всей биосферы законов. Но человека расщепляет появление абстракций, внебиологических ценностей, его расщепляет видовое самоопределение. Понимание «я-человек» у него дополнено пониманием «мы-люди». Отсюда странная для зоопсихологии мысль: «они – это я».
Для эгоиста и локалиста такая мысль кажется психическим расстройством, ложной самоидентификацией, не лучше, чем мысль «я-Наполеон» в психиатрической палате. Что значит «я – это они»? Как это какие-то они могут быть мной?!
Между тем без этой, чуждой животным, мысли не могло бы быть ни человека, ни человечества, ни цивилизации.
Две матрицы сознания (биологическая и социализированная) со страшным скрежетом и деформациями входят друг в друга, начинается драма их борьбы. Человек постоянно переключается из режима в режим: то святой вдруг станет каннибалом, то каннибал вдруг преобразиться в святого. То он вас жрёт заживо – то он же вдруг вам последнюю рубашку и последний кусок хлеба отдаст. Что это за странные перескоки, наблюдаемые во всей человеческой истории?
Говоря языком науки – это конфликт абстрактного видового самоопределения с самоопределением конкретно-биологической особи.
Конфликт особи с собственным видом возникает только после того, как возникло в умах видовое самоопределение: я не только особь, рождённая и смертная, но и представитель человечества, которое живёт существенно дольше меня, существенно больше меня, и в рамках цивилизации – важнее меня.
Ну, допустим, мы приняли решение быть цивилизованными, мыслящими существами, отреклись от каннибализма, хотим думать лишь об общественном благе, и т.п. Что произойдёт?
А вот что:
Лёгкость и удобство вступают в конфликт с чувством долга и ответственности. Быстро выясняется: то, что мы должны, как ответственные представители вида, ноосферы – нелегко и неудобно. А то, что нам здесь и сейчас было бы удобным и лёгким, и очень приятным – безответственно и асоциально.
Удовольствия биологические – вступают в конфликт с возможностями техническими.
-Садизм
-Разоряющее обогащение особи (за счёт себе подобных).
-Зоологическая вязкость среды
Рабовладение и коммунизм (апостольская община) выступают двумя полюсами общества, между которыми существует множество смешанных и спутанных форм: ни то, ни сё. Не совсем уже рабовладение, но и не совсем ещё социализм (или наоборот). Промежуточная система буржуазных «демократий» крайне неустойчива, склонная к распаду и разложению. Соотношение рабовладельческих и братских практик в ней складывается то в одной, то в другой пропорции. Есть разновидности капитализма, которые почти социализм, а есть режимы-современники, которые почти рабовладение. Это взболтанная смесь противоречивых начал, которая каждый момент времени стремится дооформиться в ту или иную сторону.
Почему капитализм в Норвегии и в Эквадоре такой разный? Да потому что это промежуточные смешанные общества, которые начали отмену рабовладения, но не закончили её. Причём каждое из смешанных обществ остановилось на своём этапе незавершённости: одни в самом начале пути, другие уже почти в его конце.
Потому капитализм и лишён какого-то общего облика: ведь он не есть нечто самодостаточное, самостоятельное. Это просто диффузия элементов, противоречащих друг другу. Если взболтать песок с водой, то получится нечто мутное, и не вода, и не песок. То же самое мы имеем и в неустойчивых взвесях, известных под именем «капитализма». Это не рабовладение в чистом устойчивом виде, но и не отмена рабовладения до конца. Отсюда можно, развиваясь, выйти в социализм (марксисты к этому и призывали, ошибочно видя это единственным путём). Но отсюда можно, деградируя и зверея, выйти в фашизм, который, по своей социально-экономической сути, полная и тотальная реставрация рабовладельческого и кастового дохристианского общества.
Оба выхода имеют логическую завершённость (братские отношения или звериные отношения), которой не имеет капитализм в своей спутанности разнонаправленных тенденций. Ведь оголтелый капитализм пытается двигаться сразу в обе противоположные стороны, почему в нём и возникают хаос, кризисы, доходящая до патологии всеобщая неопределённость, неизвестность завтрашнего дня.
В социализме человек уверен в будущем, но ведь и в рабовладельческом кастовом обществе он тоже был вполне уверен в своём будущем, прекрасно зная, чего ждать от этого общества аристократу, горшечнику или конюху (статусы, в которых и рождались, и умирали).
Нетрудно заметить тенденции:
Капитализм –> хрематистика (хищничество) –> фашизм
Христианство –> экономика (домостроительство) –> социализм
Если мы занимаемся хищно-паразитарным обогащением особи за счёт её вида (хрематистикой), то мы придём к законченным формам хрематистики, рабовладению и фашизму. Если же мы занимаемся «домостроительством» (экономикой), то мы придём к удалению всего вредного и опасного для общего дома, к удалению из жизни других людей всего, чего мы для себя не хотим.
Собственно говоря, капитализм минус христианство равно фашизму, а христианство минус капитализм равно социализму.
В смешанном и спутанном состоянии, когда соседствуют христианская идеология общего дела и звериная практика обособления, отчуждения, общество мечется между фашизмом и социализмом. Яркая иллюстрация – метания Англии и США между Гитлером и Сталиным во Второй Мировой войне. Эти метания «промежуточного общества» вызваны тем, что оно не было готово откинуть ни общий гуманизм, ни частный звериный эгоизм. В итоге сочло, что общий гуманизм важнее, выступив на советской стороне в рамках антигитлеровской коалиции. Но этот шаг вызывал и сегодня вызывает массу сомнений среди западной, англосаксонской элиты. Суть сводится к вопросу – «на той ли стороне мы воевали?».
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
[1] Железный закон олигархии — принцип теории элит, впервые сформулированный Робертом Михельсом в 1911 году. Он состоит в том, что любая форма социальной организации, вне зависимости от её первоначальной демократичности либо автократичности, неизбежно вырождается во власть немногих избранных — олигархию.
Будучи социалистом, Михельс был озабочен тем, что либеральные и социалистические партии Европы, несмотря на лозунги о поддержке самого широкого участия масс в политической жизни, в действительности зависели от воли кучки «вождей» в той же степени, что и консервативные партии. Он пришёл к выводу, что стремление к олигархии заключено в самой природе социальной организации. «Говоря „организация“ — говорим „олигархия“», — писал Михельс.
Причинами существования этого закона Михельс считал объективную необходимость лидерства, стремление лидеров ставить во главу угла свои собственные интересы, доверие толпы к лидерам и общую пассивность масс.
Из железного закона олигархии следует, что демократическое управление невозможно в сколько-нибудь крупных сообществах индивидов. Чем больше организация — тем меньше в ней элементов демократии и больше элементов олигархии. По этой причине Михельс отошёл от социализма и стал поддерживать Муссолини, считая олигархическое управление не только не порочным, но даже благотворным для общества в целом.
[2] Аналоги хорошо известного 9 января 1905 года в царской России: 7 марта 1932. Великая депрессия. Расстрел голодного марша в Детройте произошел, когда голодающие безработные, рабочие автомобильных заводов вышли на улицы с экономическими требованиями. Полиция и вооружённые службы Генри Форда открыли огонь по рабочим, в результате четверо были убиты, более шестидесяти человек были ранены (один из них умер от полученных ранений спустя три месяца).
17 июля 1932. Бонусный марш. Расстрел многотысячной демонстрации ветеранов первой мировой войны в Вашингтоне. Против ветеранов, многие из которых пришли с семьями, были направлены регулярные войска и танки. Операцией руководили генерал Д. Макартур, полковник Д. Эйзенхауэр и майор Д. Патон (будущие американские военачальники во второй мировой войне). По различным оценкам число погибших до 200 человек, более тысячи раненых.
[3] Увы, жизнь доказала, что это относится и к общенародной, социалистической собственности: если её кроваво не защищают, то её растащат.
[4] На самом деле вопрос о цивилизации – нейтрален и фатален. Она есть, если имеются желающие, и её не будет, если желающих её поддерживать нет. Народ может и желать её, и не желать (если остыл). Повлиять на это со стороны очень сложно, потому что внутренний выбор каждый делает сам за себя, и не факт, что большинство выберет цивилизацию (как, впрочем, и наоборот).
[5] Понятно, что оно бездумно поддерживает плодородие почв своими отходами и трупным разложением, а также некими санитарными функциями своего обжорства, но ведь это не является его осмысленной целью.
