Основные категории ОТЦ — 5

Александр Леонидов Общество 98

Феномен «идейно-мыслительного пессимизма» и даже футурологического отчаяния в мире Запада, в мире капитализма – не нуждается в доказательствах, и всем наглядно дан в ощущениях. Достаточно сравнить две фантастики в литературе и кинематографе – советскую и американо-европейскую. Самые лучшие, самые светлые представления о будущем, которые могут родиться внутри западного общества – это «конец истории» (в XX веке это провозгласил Фукуяма, а в XIX дословно то же самое провозглашал британский политик Веллингтон). То есть: ничто не изменится к лучшему, но как бы и хуже не станет. Мы отстоим для завтра сегодняшний день – вот суть оптимизма Фукуямы-Веллингтона. И вот эта, по правде сказать, жалкая позиция – предел оптимизма для западного мыслителя.

Она для американской и европейской футурологии – редкая и нетипичная. Чаще, конечно, там говорят не о «конце истории» в смысле её замораживания, мумифицирования, а в смысле краха, апокалипсиса, глобальной катастрофы. То есть в самом лучшем случае – западный мир останется, как есть. Но это маловероятно, скорее всего – его уничтожит что-либо. Что именно – западные мыслители спорят со времён Мальтуса. Одни говорят, что перенаселение, другие что метеорит шибанёт из космоса, третьи верят в смертоносный вирус, четвёртые в экологическое истощение окружающей среды, пятые в ядерную войну, и т.п.

О таком исходе буквально вопиют голливудские фильмы, в которых авторы пытаются вообразить возможное будущее человечества. И писатели-фантасты на Западе словно бы сговорились пугать своих читателей. Причина такого мыслительного пессимизма довольно проста: проживая в США или Европе, хорошо зная тамошних людей и общество, писатели и режиссёры прекрасно понимают, что МОБИЛИЗОВАТЬ такой социум на решение ЛЮБОЙ из глобальных проблем просто невозможно.

Всякая мобилизация есть обобществление и коллективизм, попрание корыстных интересов атомарной личности, они же есть социализм, а социализм – «табу». Его «нельзя», и это аксиома, вложенная в их головы. Его нельзя – а что можно? Получается – ничего…

Любая из катастроф, о которых гадают голливудские кассандры и кликуши – в обществе западного типа вызовет ПРЕЖДЕ ВСЕГО желание частных собственников нажиться на катастрофе. Любая из катастроф, став для одних гибелью – для других станет отличным маркетинговым поводом, и западные мыслители знают это лучше нас. Голод? Прекрасно! Представляете, за сколько можно продавать продукты в случае голода, что можно потребовать от голодающих в обмен на хлеб? Эпидемия? Великолепно! Вы представляете, какие это прибыли для частников, производящих лекарства, средства гигиены и изоляции и т.п.? И так, что ни возьми: кому мертвецу, купцу товарец.

Экологическая болтовня сегодня очень модна на Западе, но дальше болтовни он пойти никуда не сможет, потому что его конкурентная экономика построена на взаимном обмане, взаимной ненависти и взаимном истреблении человеческих особей. Яркая упаковка составляет более 40% себестоимости товара, повышает цену на него, а потом не разлагается, создавая мусорные острова в океане и мусорные пустыни вокруг городов. Но может ли рынок отказаться от яркой упаковки в пользу серой и скучной советской обёрточной бумаги и шпагата, быстро и прекрасно разлагавшихся в земле? Может ли рынок годами использовать одну и ту же семейную ёмкость (бидончик) для розлива молока и постного масла? Конечно же, нет! Производители яркой упаковки выбросят такой товар с рынка в рамках конкурентной борьбы (что и случилось на наших глазах в 90-е).

Преодоление любой из глобальных катастроф требует запретить принцип личного обогащения на чужой беде. Оно требует запрета на фразу «это не мои проблемы». Запрета фразы – «ничего личного – только бизнес» и т.п. То есть одни люди должны прекратить наживаться на несчастье других.

Но для этого нужно по людям ударить, и крепко ударить. Это называется теперь «тоталитаризм» и «строго преследуется». То же самое «табу» — единомыслия и идеологии нельзя. Тебе нечто не нравится, а другому нравится. Тебе не нравится, что каннибал тебя жрёт, а каннибалу нравится тебя жрать. Он имеет право на своё мнение.

Обложив западное общество табу на единую позицию человечества как вида (то есть единую идеологию) – это общество обрекли в любой катастрофе видеть не общую беду, а личный шанс. В этом смысле гениальны фильмы мудрого Ромеро о зомби: человечество сожрано, но пять-шесть выживших, запершись в роскошном торговом центре, получают все его сокровища. Они, бывшие бедняки и мусорщики, теперь одеваются в драгоценные меха и кушают такие деликатесы, которых в прежней жизни не видели. Это и есть апофеоз западного индивидуализма: если сдохнут вообще все люди – то я один стану хозяином всей планеты!

Может ли общество, настроенное таким образом, бороться с глобальными проблемами? Конечно же, нет! Рыночные таксисты, когда в аэропорту случается кровавый теракт, пользуясь паникой и шоком дерут по 60-80 тысяч рублей за поездку. Для этих таксистов террор не бедствие, а подарок судьбы! Эти теракты – их единственный шанс «выбиться в люди»…

Понимая это, мы понимаем, что концепция «конца истории» Фукуямы-Веллингтона есть предельный для Запада оптимизм. Лучше, конечно, не станет, об этом и думать смешно, но ничего не ухудшится, вот праздник, именины сердца! Прошло лет двадцать-тридцать, а у нас всё то же самое, что и было – вот радость то! Маловероятная, но желанная!

За такой позицией стоит глобальное знание жизни. Если вы бросите кучу шариков в таз, то сперва шарики будут бегать туда-сюда, пока не успокоятся, сложившись на дне таза. А потом, чтобы они шевелились, нужно трясти таз, сами по себе шарики не двинутся никуда с занятых ими окончательных позиций стабилизации. Естественно сложившаяся конфигурация шариков застывает – вплоть до потрясений.

Точно так же и человеческое общество. Рыночная экономика достигает какой-то конфигурации, после которой застывает в сложившихся контурах. Всё, что делать рентабельно – уже кто-то делает. А то, что никто не делает – нерентабельно. Если этот застой естественного сложения не сдвинет планирующая воля общества (вооружённый наукой Госплан) – то его сдвинет только катастрофа. Чтобы что-то изменилось, придётся ждать ледникового периода, не меньше! Ибо какой смысл что-то менять в рыночном обществе? Те, кто что-то решает – уже богаты, уже заняли лучшие позиции и опасаются их потерять. А те, кто небогаты – ничего не решают.

+++

Совершенно логично, что при таком укладе никакой картины будущего в головах людей, не намеренных преодолевать самих себя (и собственное скотское естество) быть не может. Итог мы видим воочию: капитализм живёт с головой, вывихнутой за плечи.

Он органически неспособен говорить о будущем. Его конёк – это бесконечные рассуждения на тему, как в советском прошлом всё было плохо, и как было бы хорошо, если бы в прошлом не было советского периода (а так же и ледникового, тоже заставившего людей пошевелиться).

Но, изощряясь в критике прошлого, в критике «кровавого» чужого опыта – капитализм всё время оперирует вчерашним днём. В «завтра» ему страшно смотреть по очевидной причине: там ничего. Причём ничего сразу в двух смыслах: нейтральном и смертоносном.

Ничего в нейтральном смысле – значит, ничего нового. Просто тянутся дурной бесконечностью «дни сурка», и каждый следующий период в точности копирует предыдущий (как мечтал Фукуяма). История кончилась, а потому общество вращается в колесе, всякий раз возвращаясь к исходной точке. В самом деле, сравните два тридцатилетия: 1940-1970[1] и 1990-2020. Ну ведь видно, что вторые 30 лет ушли буквально «в никуда», и принципиально нового вообще ничего не появилось[2]: человечество лишь жуёт то, что укусило до 1970 года. А возьмите первую половину ХХ века, в которой всё менялось в космических масштабах, и за 30 лет пробегали дистанцию от кавалерийской пики до атомной бомбы, от феодальных отношений до атомных электростанций!

Такого нейтральное «ничего» капитализма, рыночных отношений: они складываются и тянут резину цикличности вплоть до крупной катастрофы. Меняться по другому рыночные отношения не умеют.

Но есть в западной футурологии и другое «ничего» — чёрное, смертное, отсылающее к погибели и небытию. Вся эта тоскливая резина неизменности не может тянуться бесконечно, в глубине души это и Фукуяма понимал (а в поздних работах и признал публично). Однажды ударит метеорит – а мы (западное общество) к этому не готовы. Однажды вспыхнет супер-эпидемия, а мы к этому не готовы. Однажды кончится нефть – а мы к этому не готовы, и т.д., и т.п.

Одна из особенностей рыночной экономики – отсутствие стратегического запаса прочности в любом отношении. Дело в том, что хранить товар, не продавая его – очень дорого, разорительно. Во-первых, если не продаёшь – чем покроешь себестоимость производства товара? Во-вторых, хранить (например, мясо в холодильнике) тоже ведь не бесплатно. Как годами оплачивать кладовщиков и энергию, аренду помещения, амортизацию – ниоткуда не получая выручки?

Прямое следствие этого фактора – в современных мегаполисах по всему миру запас продуктов у торговли – 3-5 дней. Если прервётся по какой-то причине подвоз продуктов в Москву или Уфу на неделю – в городе начнётся голод. То есть нейтральное «ничего» капитализма построено на бесперебойности поставок, подвоза, цепочек и линеек, снабженческой логистики. Товар либо пытаются побыстрее сбыть с рук, либо вообще не производят.

Интересно отметить, что именно таким путём, через введение рыночных отношений, голод пришёл в царскую Россию. В эпоху, когда торговля была неразвита – крестьяне поневоле хранили хлеба прошлых урожаев, порой за много лет. Зачастую хлеба так и сгнивали в «одоньях», как пишут современники. Но зато в случае неурожая, засухи, саранчи, гессенской мухи – старый хлеб доставали и ели, и тем сыты бывали. Оттого и записал В.И. Даль русскую поговорку: «На Руси никто ещё от голода не помирал»[3].

Но естественно (и всем понятно) – эта поговорка сложилась в условиях натурального хозяйства, до прихода в деревню рыночных отношений современного типа капитализма. При обилии биоресурсов (дичи, рыбы, грибов, ягод) и старых хлебах «в одоньях» редко расселённое тогда русское население действительно, голода не знало. До 1861 года. А потому узнало, ещё как узнало! И, конечно, таких глупостей, что «на Руси никто ещё от голода не умирывал» — про капиталистическую Россию не скажешь!

Тогдашние экономисты сразу же и описали причину голодовок капиталистической деревни: зерно стало товаром, и его в урожайные годы, по низким ценам (ибо урожай высок, цену сбивает) – продавали всё, какое было. И перестали гноить «в одоньях». Ну, в самом деле, чего его гноить – когда оно товар, денег стоит? Кому это нужно, чтобы зерно по три года лежало в амбаре, гнило – когда за него деньгу дают?! Ну, естественно, рынок опустошил амбары, «зерно-гноилища», как их дразнили интеллигенты в советское время. Потом приходит неурожай – а запасов-то нет! И цены, раз неурожай – всё выше, и выше, и выше… Да и попросту нет хлеба в губернии, какую цену не сули!

Накопление стратегических запасов, «гниющих» в амбарах без толку, в урожайный год кажется бесхозяйственностью. А в голодный – оказывается спасением, о котором в тучные времена никто и не думывал!

Эта схема очень проста, и она хороша своей простотой. В современном мегаполисе под влиянием рыночных отношений происходит то же самое, но только в более запутанном виде. Всё производимое сбывается с колёс, а при затруднениях со сбытом – его перестают делать. Зачем делать невостребованный товар?! В итоге резервов – ноль, запасов – ноль, в магазинах еды на три дня, и не более того, надеются на подвоз, а вдруг подвоз однажды сорвётся?

+++

Предельный рационализм рыночного хозрасчёта, в полном согласии с диалектикой оборачивается собственной противоположностью: предельной стратегической иррациональностью. Человек решает проблемы только по мере их поступления. Он не тратит ни копейки на возможную, вероятную проблему – ибо её ещё нет, и вообще неизвестно – может быть, никогда и не будет. Как может рачительный частный собственник тратить деньги на то, чего нет, и может, вообще никогда не появится?

А вот когда оно появляется – уже поздно вкладываться. Если ядерные бомбы уже расцвели грибами – начинать строить бомбоубежища поздновато. И такое можно сказать о любой из возможных глобальных катастроф. Когда прилетит – поздно уже будет рыпаться.

Но ведь не все же сумасшедшие, кто при капитализме живут! Они смотрят вперёд – и видят там два «ничего»: вначале ничего нового, а потом и вовсе ничего. Им страшно – и они выворачивают голову назад, ломая шейные позвонки истории.

И льётся хорошо нам знакомая бредятина. Например, излюбленная тема либералов-рыночников о «сталинских зверствах». Но если бы они хоть немножко владели логикой, то понимали бы: из этих стонов и рыданий логически вытекает: как было бы хорошо, если бы Сталин не «зверствовал». Скажем, не родился, или умер в детстве, или проиграл бы аппаратную грызню – и как историческая фигура не состоялся бы. Тогда излюбленного жупела либералов – «сталинских зверств» бы не было. Логично?

А что бы было?

Допустим, Сталин не сделал бы всего того, что он сделал.

Но ведь из ничего не выйдет ничего: встретив вместо железного сопротивления демократическую говорильню, Гитлер легко превратил бы весь мир в Освенцим, который, собственно, капитализм сегодня и видит достойной заменой ГУЛАГу.

Недеяние не может остановить катастрофы. Катастрофа преодолевается активным деянием, а демократическая говорильня даёт взаимный паралич спорящих сил и групп! Что бы ни предложила одна фракция – другая непременно будет протестовать, наложит вето, заблокирует действие – и в итоге не будет сделано вообще ничего. И это «ничего» обречено длится до тоталитаризма, то есть до принципа «не можешь – научим, не хочешь – заставим».

И тут неважно, Гитлер напал или метеорит из космоса упал: всё одно, всё едино, сволочей, которые на этом собрались наживаться – придётся расстреливать. То есть некую волю сделать центральной и единой, обязательной для каждого. Это – действие. А всё остальное – недеяние за счёт «сдержек и противовесов».

+++

Критики тоталитаризма – не понимают, что тоталитаризм есть общая заданность движения. Когда все идут в одном направлении. А если этого нет, то начинаются хаотические блуждания, и бесплодные, и разрушительные.

Нам предлагают разрушительную и мёртвую этику, которая уравняла добро с недеянием.

Идеальный «лидер» в этой этической антисистеме – беззубая и безвольная тряпка, который не имеет права приказать. Эта беззубая и безвольная тряпка в любой ситуации обязана заниматься только уговорами. Если это принять (а это и есть идеал президента для либерально-мыслящих) – возникает закономерный вопрос: зачем вообще нужен такой лидер? Какой от него толк, и кого он сможет защитить? И что он может сделать, провести в жизнь?

Неужели непонятно, что власть такого типа попросту обречена стать игрушкой в руках вооружённых и решительных бандитов? Кто ничего не делает – ничего и не сделает. И хуже того – если он ничего не делает, всегда найдутся те, кто всё сделают вместо него. А каково наше место в мире, построенном другими, и есть ли у нас вообще место в таком мире?

———————————————————

[1] Ряд учёных называют именно 1970 год пиком нашей человеческой цивилизации, высшей точкой её подъёма, и весьма убедительно аргументируют это.

[2] Даже Интернет уже действовал в 1990-м году, и по нему потом передавали в Финляндию сведения об августовском путче в Москве, поскольку обычные каналы связи были перекрыты.

[3] В.И.Даль «Пословицы и поговорки русского народа»: «На Руси никто с голоду не помирал (или: не умирывал)».

Сейчас на главной
Статьи по теме
Статьи автора