ОТЕЦ ВСЕВОЛОД, ИЗМЕНЧИВЫЙ И НЕИЗМЕННЫЙ

Я, к великой своей печали, не был знаком с отцом Всеволодом Чаплиным лично. Во всяком случае, в общепринятом смысле слова «знакомство». Однажды мне довелось его видеть и слышать. Было это на Панаринских чтениях в рамках Всемирного русского народного собора в ноябре 2015-го, незадолго до его отставки с поста церковного «пресс-секретаря».

Отец Всеволод, уже слывший настоящим «ястребом», придерживавшийся жёстких взглядов на необходимость спасения Новороссии и требовавший вывести в сирийской кампании на первый план духовно-мессианский аспект, выступил на мероприятии с небольшим докладом. Говорил он о необходимости кардинального пересмотра Конституции через широкую общественную дискуссию, а не путём авторитарных решений, о внесении в военную доктрину положений о морально-нравственных основах применения ВС РФ за рубежом, о новой экономике и социальной политике на базе христианских норм, а также о нужде в демографической доктрине, противостоящей ювенальной юстиции, массовым абортам, пропаганде ЛГБТ и чайлдфри. Это была по-настоящему революционная речь. Впрочем, о том же самом отец Всеволод не раз говорил и «до», а уж «после», лишившись понятных должностных ограничений, и подавно, и ещё горячее.

Христианство – уникальная всеобъемлющая религия. В ней могут найти свои корни, и при желании успешно находят, самые разные, противоположные идеологии и мировоззрения: консерватизм, коммунизм, либерализм, пацифизм, воинственность. Порой под влиянием тех или иных обстоятельств с одной мировоззренческой платформы на другую переходят и священники, и светские христианские мыслители, и обычные верующие. В какой-то мере такой переход совершил и отец Всеволод. Многие оппоненты любили цитировать его статьи начала девяностых, особенно «Крестоносное богоборчество, или Новый Вавилон» 1993 года, в которых он выглядит своеобразным церковным либералом.

Действительно, задним числом отец Всеволод, пришедший в храм из уличной, свободолюбивой и богемно-тусовочной среды, может выглядеть рупором людей своего поколения со схожим путём. Тех, кто в позднесоветское время приходил к Православию из соображений легчайшей, уже ничем не чреватой фронды, выбирая с равными шансами на успех между ним, рерихианством и чем-нибудь протестантским – либо вообще просто «по приколу». Когда же Церковь и религия вышли из угла, выяснилось, что это не предмет фронды и прикола и не фабрика по производству красивых мимолётных праздничных обрядов, а сакральные институты с тысячелетней историей, многого требующие и ко многому обязывающие. Тут-то случайные попутчики и возмутились, считая, что их нагло обманули.

И можно бы считать, что тридцать лет это возмущение озвучивалось устами отца Всеволода… но не получается. Говорил-то он ровно те вещи, что и потом: о тесных отношениях Церкви и государства, об опасностях обрядоверия и духовного оскудения, о необходимости учитывать ошибки дореволюционного прошлого.

Да, поменялись акценты, нюансы, ударения, градус восприятия, общий контекст высказываний. Что-то он бы сейчас (увы, не «сейчас» в прямом значении – до воскресного дня) не сказал или, наоборот, добавил. Но в целом это тот же человек, даже тот же пастырь, с естественной определённой эволюцией на отрезке в четверть века. И главное, его эволюция произошла не от мелких личных обид, как у Андрея Кураева. Оный Кураев из-за амбициозного недовольства недостаточно быстрым взлётом в церковные тяжеловесы прошёл обратный путь – от эталонного консерватора до ладно бы либерала, а попросту – нигилиста, ненавидящего все и всех – и, кстати, не нашедшего добрых слов о покойном.

При этом, став консерватором идейно, отец Всеволод, по всеобщим отзывам, лично оставался либералом в самом хорошем понимании этого термина. Открытым для любого диалога, терпимым к любому мнению и готовым к нему вдумчиво прислушаться, свободным. Даже, страшно сказать, толерантным. Известный эпизод – как-то у него брал известный журналист Антон Красовский. Известный, помимо прочего, своей нетрадиционной сексуальной ориентацией. Уже после интервью отец Всеволод пригласил собеседника приходить к нему в храм на Рождество: «Не совсем до сих пор понимаю, как вас геев исповедовать, но исповедую же как-то».

Отец Всеволод был носителем типажа, нередкого в католицизме и протестантизме, но в русском Православии эпизодического. Он был пастырем общественно-политически активным, не ограничивающимся опосредованным влиянием на жизнь граждан проповедью в стенах храма, а старающимся влиять на неё прямо и везде – на митингах, съездах, едва ли не баррикадах. Он, особенно после лишения официального поста, без каких-либо проблем взаимодействовал с левыми, правыми, патриотами, коммунистами, монархистами, атеистами. Со сцен публичных мероприятий и на шествиях выступал в защиту Донбасса, против пенсионной реформы и сдачи Курил. Он был ярок, харизматичен и убедителен, и порой брала досада, что его трибуна не так высока и слышат его далеко не все.

Конечно, на самую высокую трибуну, что-то типа консолидирующего национального лидера, он бы и сам не захотел. Иерей – национальный лидер – случай крайне редкий для всех ветвей христианства. Чтобы повторить путь кипрского президента Макариоса, нужны не просто повсеместная воцерковленность и всеобщая воцерковленность. Нужны готовность иерея стать лидером, а людей – видеть лидера в рясе, нужно чтобы для общества, идущего за этим авторитетом, гражданско-патриотический консенсус намного превосходил любые идейные разногласия.

В нашем предельно расколотом и нарочито раскалываемым обществе такого консенсуса нет. А отец Всеволод, взаимодействующий со всеми и в личном общении очаровывающий всех, в публичной сфере не стремился быть расплывчатым болтуном «за все хорошее против всего плохого», десятилетиями создающим у самых разных лагерей иллюзию, что он именно из их рядов. Но и на своём месте, в своём качестве он сделал немало. Наверное, почти всё, что мог.

Отец Всеволод часто пугал и шокировал своими высказываниями. Признаюсь, одно из них довольно круто повлияло и на меня. Когда после знаменитой рокировки на сентябрьском съезде ЕР в 2011 года он сказал, что перед нами красивый пример правильной передачи власти из одних рук в другие, я, доселе относительно умеренный критик системы, окончательно стал оппозиционером. Это, безусловно, просто забавное совпадение, ну, стал бы я им чуть раньше или позже, причины-то намного глубже чьих-то реплик. Но совпадение запомнившееся.

Тут ещё важно, что отец Всеволод не стремился к хайпу ради хайпа, как это свойственно иным батюшкам из числа «поп-звёзд». Он стремился полемически заострить важные темы, проблематизировать их, привлечь внимание. За скандальной и яркой ключевой фразой часто скрывалось реально важное содержание. А кроме слов, которые и сейчас каждый автор многочисленных посмертных откликов оценивает по-разному, было бесчисленное количество добрых дел и помощи, оказываемой самым разным людям самых разных или вообще отсутствующих взглядов. Об этом, кстати, не раз говорили и при жизни отца Всеволода, в том числе и церковные и светские либералы, стремившиеся показать, что он отнюдь не зверь. Но только сейчас становится более ясно, каков был масштаб и охват такого рода добродеяний.

Царства тебе Небесного, раб Божий Всеволод. Будь там заступником за нас, каким ты был при жизни.