Главная / История / ПИСЬМА ОБ ЭВОЛЮЦИИ (27). Армия

ПИСЬМА ОБ ЭВОЛЮЦИИ (27). Армия

Д. Мельников. «Рождество Красной Армии». Троцкий в образе Девы Марии, Ленин — праведного Иосифа. 1922 год

Итак, рассмотрим, как происходил переход от нигилизма к преемственности в разных областях жизни советского общества. Одной из первых жизненно важных областей, где начался этот переход, была армия и военное дело. Это был вопрос, без преувеличения, жизни и смерти молодой красной республики. И поэтому действие данного общеисторического и общеэволюционного закона проявилось здесь особенно быстро и ярко, со всей обнажённой откровенностью.

Начнём с того, что программа РСДРП (как известно, у меньшевиков и большевиков она до марта 1918 года не различалась ни единой буквой) вообще не предполагала сохранения постоянной армии. В ней более чем ясно было сказано: «Замена постоянного войска всеобщим вооружением народа». Однако вскоре с удручающей наглядностью выяснилось, что «вооружённый народ», то есть Красная гвардия, не может противостоять регулярной армии. Поэтому уже в феврале 1918 года красным пришлось отступить от своей программы и начать создание Красной Армии. Разумеется, Рабоче-Крестьянская Красная Армия (РККА) или, как её презрительно называли критики, «беспогонщина», поначалу почти во всём отличалась от «старых» армий. Ни погон, ни формы, ни постоянных званий, ни орденов с медалями, ни отточенных воинских ритуалов, ни кастовых различий между командиром и бойцом… Даже слово «приказ» вызывало поначалу ворчание у некоторых бойцов: «Тут не старая армия, чтоб командовать. Можно и попросить».

Но уже само по себе восстановление постоянной армии, пусть и Красной, встретило некоторое радостное оживление буржуазной публики. Так, кадетская газета «Современное слово» 31 марта 1918 года сочувственно передавала услышанный на улице разговор:
«— Мне, например, очень понравилось, как вчера отряд красной армии шёл. Идут по мостовой, в ногу. Прямо приятно. По-моему, они скоро себе форму потребуют…
— А ведь красиво может выйти…».

А слева, наоборот, раздавалась критика и звучали сомнения.

Газета партии левых эсеров «Знамя труда» 22 марта 1918 года помещала статью под заголовком «»Социалистическая» Армия» (красноречиво беря слово «социалистическая» в кавычки). Её автор, Д-в, писал: «Тот, кто с лёгкой душой приемлет слова о «социалистическом отечестве» — тот «духом», внутренней сущностью своей не социалист». И сокрушённо отмечал: «Восстаёт, как феникс из пепла, старая армия, с её кастовым офицерским корпусом, её «железной» дисциплиной… Мы становимся на грань воскрешения буржуазной государственной армии. Снова восстанавливается разорванный было зачарованный круг старой государственности».

Рисунок Б. Ефимова к 23 Февраля 1924 года. «К юбилею Красной Армии. Заслуженные артисты театра военных действий. Фрунзе, С. С. Каменев, Троцкий, Будённый и рядовой красноармеец».

Что уж говорить про анархистов, которые на декрет «Социалистическое Отечество в опасности» отвечали задиристыми стихами (из журнала «Буревестник» за апрель 1918 года):
Наплевать нам на ваше отечество,
Мы покажем своё молодечество!..
Всюду родина нам — где свободная
Разгуляется сила народная.
И прогоним мы скоро дубинами
Всех властителей с их псевдонимами
И кто нас погубить собирается,
Пусть простится с семьёй, да покается!..

Позднее эстафету восхищения Красной Армией от кадетов подхватили сменовеховцы. Николай Устрялов писал в пятую годовщину Октября: «Не знаю, прав ли Демьян Бедный, что крупными слезами плачут памятники Володарского и Свердлова, созерцая лики нынешних Москвы и Петербурга, — но уверен, что ликует Медный Всадник, всматриваясь в линии красных солдат, парадирующих на невских берегах».

Рисунок А. Топикова (тема А. Бухова). 1933 год.
«— В твоё время уже будут пушки, которые смогут управляться без человека.
— Это что, дедушка. В моё время будут люди, которые смогут управляться без пушек!»
Рисунок отражает пацифистский идеализм большевиков. А ведь дедушка оказался прав, а внук ошибся…

Но ещё наиболее афористично это отношение выразил монархист-белоэмигрант Василий Шульгин. В книге «1920» он писал:
«Вы никогда не замечали, что сыпной тиф и Белая Мысль свободно и невозбранно переходят через фронт.

Странно, что вы этого не заметили. Вы говорите: «Сыпной тиф — да, но наши идеи — ничего подобного».

А я вам говорю, что наши идеи перескочили к красным раньше, чем их эпидемия к нам. Разве вы не помните, какова была Красная Армия, когда три года тому назад ген. Алексеев положил начало нашей? Комитеты, митинги, сознательная дисциплина — всякий вздор. А теперь, когда мы уходили из Крыма? Вы хорошо знаете, что теперь это была армия, построенная так же, как армии всего мира… как наша…

Кто же их научил? Мы научили их, — Мы, Белые. Мы били их до тех пор, пока выбили всю военно-революционную дурь из их голов. Наши идеи, перебежав через фронт, покорили их сознание.

Белая Мысль победила и, победив, создала Красную Армию…
Невероятно, но факт…»

Шульгин с блеском сформулировал свою главную мысль: «Мы били их до тех пор, пока…». Именно так, по этой общей «военной схеме» и происходит торжество преемственности во всех без исключения случаях. Хотя далеко не всегда это бывает так очевидно, как в случае с армией…

Что же касается гамлетовских терзаний и тревог левых эсеров, что «восстанавливается разорванный было зачарованный круг старой государственности», то большевики смотрели на это совершенно с иным настроением: что необходимо для выживания революции, о том не следует волноваться.

Лев Троцкий, которого в те годы называли «вождём Красной Армии», писал: «Со своей средневековой стеной и бесчисленными золочёными куполами Кремль, в качестве крепости революционной диктатуры, казался совершеннейшим парадоксом… Тесное повседневное соприкосновение двух исторических полюсов, двух непримиримых культур и удивляло, и забавляло. Проезжая по торцовой мостовой мимо Николаевского дворца, я не раз поглядывал искоса на царь-пушку и царь-колокол. Тяжелое московское варварство глядело из бреши колокола и из жерла пушки. Принц Гамлет повторил бы на этом месте: «Порвалась связь времен, зачем же я связать её рожден?» Но в нас не было ничего гамлетического. Даже при обсуждении более важных вопросов Ленин нередко отпускал ораторам всего по две минуты. Размышлять о противоречиях развития запоздалой страны можно было, пожалуй, минуту-полторы, когда мчишься по касательной к кремлёвскому прошлому с заседания на заседание, но не более того.»

Сейчас на главной