Читатель, наверное, подумал, что речь идет о всем известном в Советском Союзе сатирическом журнале «Крокодил», который издавался миллионными тиражами. Нет, речь идет о рассказе Федора Михайловича Достоевского под названием «Крокодил». Рассказ, кстати, сатирический. Увидел свет в 1865 году. Увы, большинство наших сограждан гораздо лучше осведомлены о журнале «Крокодил», нежели об одноименном рассказе Достоевского. А рассказ заслуживает внимания современного читателя. Несмотря на то, что родился он 155 лет назад, актуальность произведения для сегодняшнего дня ничуть не меньше, чем во времена Федора Михайловича. Для некоторых будет удивительным, что рассказ выполнен в жанре острой публицистической сатиры, ибо знают Достоевского преимущественно по его Пятикнижию (романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы»). Т.е. как мастера глубокого погружения в психологию своих героев, размышляющих о «вечных вопросах» (о Боге, бессмертии души, зле и добре, справедливости и несправедливости и т.п.). Т.е. как мастера духовно-психологического жанра, как мыслителя-метафизика.
Но, оказывается, до появления первого своего знаменитого романа «Преступление и наказание» (в 1866 году) Федор Михайлович работал преимущественно в жанре острой, злободневной публицистики, писал для журналов статьи, пропитанные жгучей сатирой. Можно даже сказать, что это был жанр фельетона. Время было горячее, Россия входила в полосу опасных реформ, которые разрушали традиционный строй жизни русского народа, насильно втягивали его в капитализм. Федор Михайлович стоял на позициях консерватизма и традиционализма, православия и монархизма. Своей полемической публицистикой он противостоял западникам и либералам, которые с восторгом приветствовали про-капиталистические реформы. Достаточно сказать, что само освобождение крестьян в результате реформы 1861 года происходило таким образом, что приводило крестьян к разорению, и они становились пролетариями, без чего первоначальное накопление капитала не могло состояться. А ведь были еще не менее разрушительные реформы: финансовая, судебная, земская, системы образования и др. Если все называть своими именами, то это была прикрываемая вывеской «реформ» буржуазная революция.
Время конца 50-х-начала 60-х гг. позапрошлого века очень были похожи на горячее время конца 80-х-начала 90-х гг. прошлого века, когда происходило разрушение Советского Союза, а народившуюся на свет «демократическую» Россию насильно затаскивали в капитализм (по сути еще одна буржуазная революция в России). И мы сегодня с головой погрузились в этот самый капитализм. А образно выражаясь, оказались в брюхе того самого «крокодила», история которого изложена в одноименном рассказе Достоевского. «Крокодил» обычно относят к жанру сатиры, но я бы назвал его антикапиталистическим памфлетом, годным для разоблачения как тогдашнего, так и нынешнего капитализма. Ниже я приведу ряд цитат из «Крокодила», созвучных нашему сегодняшнему дню. Но чтобы они были лучше поняты читателем, дам предварительно резюме событий рассказа.
В петербургском Пассаже в одной из его секций (лавке) был организован показ публике живого крокодила. Естественно, за деньги. Его в столицу привез некий немец, коему и принадлежала эта гигантская рептилия. Впрочем, для немца это был в первую очередь, капитал, а уж потом крокодил. Вторым после крокодила главным героем рассказа является чиновник по имени Иван Матвеевич. Он вместе со своей женой Еленой Ивановной (весьма привлекательной дамой) и близким другом (повествователем) пришли в Пассаж лицезреть этого самого крокодила.
Иван Матвеевич легкомысленно решил пощекотать нос хищной рептилии, а та возьми и проглоти нашего чиновника.
Взволнованные свидетели-зрители подняли крик с требованиями немедленно «вспороть» крокодилу брюхо. Хозяин рептилии, противный немец, защищая свою собственность, от обороны тут же перешел в наступление. Он потребовал от присутствовавших денежной компенсации, поскольку они «накормили» его любимое животное какой-то гадостью, от которой оно может и подохнуть. На помощь немцу неожиданно приходит новый посетитель лавки, явно «прогрессивных» взглядов и заявил о недопустимости посягательства на жизнь животного и частную собственность. Впрочем, у немца он вызвал негативную реакцию, т.к. по непонятным причинам оказался в лавке, не заплатив за вход.
Но тут у немца появляется еще один адвокат, коим оказывается…Иван Матвеевич. Он подал голос из чрева крокодила. Он согласился с тем, что нельзя вспороть крокодилу брюхо без установления суммы компенсации хозяину. Самое удивительное, что до решения денежного вопроса Иван Матвеевич согласен оставаться в крокодиловом брюхе, поскольку здесь «тепло и мягко». Правда, немного подванивает резиной, но он готов потерпеть.
Безымянный повествователь (друг Ивана Матвеевича) отводит Елену Ивановну домой. Та удивительным образом преображается, становится еще привлекательней. При этом намекает, что теперь она фактически вдова. Правда, чуть позднее она несколько корректирует свою позицию (муж-то еще жив!) и говорит о разводе — поскольку «муж должен дома жить, а не в крокодиле».
Рассказчик, переживающий за судьбу Ивана Матвеевича, отправляется за советом к своему сослуживцу и старшему товарищу Тимофею Семёновичу, известному своими «консервативными» взглядами на жизнь. Тимофей Семенович давно подозревал, что Иван Матвеевич, рассуждавший о «прогрессе», обязательно вляпается в какую-то историю. Вместе с тем он мудро посоветовал не рассказывать на службе про крокодила: Иван Матвеевич только что оформил заграничный отпуск на три месяца. Так что де-юре он не в брюхе крокодила, а в официально оформленном путешествии. А там, глядишь, история и сама как-то «рассосется».
Петербургская пресса, охочая до сенсаций, уже растрезвонила об истории с крокодилом. А журналисты глубокомысленно стали рассуждать о том, в «нецивилизованной» России до сих пор нет гуманного обращения с животными. Повествователь решил вернуться в Пассаж для того, чтобы на месте происшествия дополнительно узнать, как публика воспринимает все случившееся. Далее повествование прерывается. Читатель сам волен дорисовывать концовку истории… Первоначально рассказ назывался: «О муже, съеденном крокодилом». Позже при публикации рассказа в журнале, он получил название «Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже»
Если говорить о художественной стороне рассказа, то он, наверное, является продолжением традиции литературных фантасмагорий Н.В. Гоголя «Нос» и «Шинель». Кто-то сравнивает «Крокодил» Достоевского с жанром литературного абсурда более позднего писателя Франца Кафки. Я не литератор, поэтому не берусь обсуждать художественные достоинства или, наоборот, недостатки рассказа (знаю, что мнения по этому вопросу могут быть диаметрально противоположными).
Меня интересует содержательная сторона рассказа. Должен сказать, что на тот момент, когда появился рассказ, наверное, Федор Михайлович более остро, чем кто-либо другой, чувствовал те изменения в общественном сознании и социально-экономическом устройстве России, которые в недалеком будущем станут серьезной угрозой самому существованию русского мира.
Ряд исследователей творчества Достоевского полагают, что «Крокодил» — ответ писателя на произведение Н.Г. Чернышевского «Что делать?», увидевшее свет в 1863 году и завладевшее умами значительной части учащейся молодежи того времени. Философским основанием романа Чернышевского стал вульгарный материализм и утилитаризм, чуждый православному мировоззрению. Николай Гаврилович пытается объяснять поведение человека с точки зрения «выгоды». Мол, если открыто построить общество на принципе «разумного эгоизма», то оно станет здоровым. Против этого примитивного утилитаризма Чернышевского Федор Михайлович начал уже выступать в «Записках из подполья», написанных в 1864 году. Главный герой говорит: «Выгода! что такое выгода? Да и берете ли вы на себя совершенно точно определить, в чем именно человеческая выгода состоит? А что, если так случится, что человеческая выгода иной раз не только может, но даже и должна именно в том состоять, чтоб в ином случае себе худого пожелать, а не выгодного?» Он приходит к выводу, что устроенная по мотиву «выгоды» жизнь – это «формула, а ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти».
Некоторые даже полагали, что «Крокодил» представляет собой в аллегорической форме издевку Достоевского над Чернышевским, который был заточен в тюрьму (попал в брюхо крокодила подобно Ивану Матвеевичу). Достоевский отрицал это («Дневник писателя», 1873 г. «Нечто личное»).
Думаю, что Иван Матвеевич – собирательный образ, поскольку кроме Чернышевского хватало других западников, либералов и социалистов, которые каждый по-своему расшатывали традиционную Россию и с которыми непримиримо воевал Федор Михайлович (А.И. Герцен, В. Белинский, К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский, В.Ф. Корш и др.).
Доносящийся из брюха крокодила голос Ивана Матвеевича – пародия на все тогдашние теории «преобразования» и «улучшения» России. Да что там России – всего человечества. Иван Матвеевич заявляет, что весь проникнут великими идеями: «Только теперь на досуге могу мечтать об улучшении судьбы всего человечества. Из крокодила выйдет теперь правда и свет. Несомненно, изобрету новую собственную теорию новых экономических отношений и буду гордиться ею… Опровергну всё и буду новый Фурье».
Красной нитью в монологах героев рассказа (Ивана Матвеевича, немца-хозяина лавки и крокодила, рассказчика, Тимофея Семеновича) проходят рассуждения об «экономическом принципе». Т.е. принципе, согласно которому главным аргументом при принятии тех или иных решений в нынешнем «прогрессивном» обществе (и на уровне государства, и на уровне отдельных личностей) является прибыль и убыток. Или, говоря несколько иначе: потеря дохода и компенсация убытков. Все остальное, включая жизнь человека, уходит на второй или даже третий план. «Экономический принцип» стал на глазах заменять традиционные (прежде всего, христианские) нормы жизни, которые существовали на Руси на протяжении многих веков. Позднее такое доминирование «экономического принципа» русские мыслители (К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров, С.Н. Булгаков) назовут идеологией «экономического материализма».
Испуганная Елена Ивановна говорит о том, что мужа надобно как-то «выковырять» из крокодилового брюха. А дальше начинается ключевая сцена рассказа, где главные герои говорят об «экономическом принципе»:
«— Ковыряйт! — вскричал хозяин, — я не дам ковыряйт крокодиль. Теперь публикум будет ошень больше ходиль, а я буду фуфциг копеек просиль, и Карльхен перестанет лопаль.
— Гот зей данк! — подхватила хозяйка (жена немца – В.К.).
— Они правы, — спокойно заметил Иван Матвеич, — экономический принцип прежде всего.
— Друг мой, — закричал я (повествователь – В.К.), — сейчас же лечу по начальству и буду жаловаться, ибо предчувствую, что нам одним этой каши не сварить.
— И я то же думаю, — заметил Иван Матвеич, — но без экономического вознаграждения трудно в наш век торгового кризиса даром вспороть брюхо крокодилово, а между тем представляется неизбежный вопрос: что возьмет хозяин за своего крокодила? а с ним и другой: кто заплатит? ибо ты знаешь, я средств не имею…
— Разве в счет жалованья, — робко заметил я, но хозяин тотчас же меня прервал:
— Я не продавайт крокодиль, я три тысячи продавайт крокодиль, я четыре тысячи продавайт крокодиль! Теперь публикум будет много ходиль. Я пять тысяч продавайт крокодиль!»
Когда повествователь вместе с Еленой Ивановной собираются покидать лавку немца, намекая, что скоро могут вновь вернуться, он им вновь напоминает об «экономическом принципе»:
«— Вечером за вход опять четвертак! — крикнул нам вслед хозяин.
— О боже, как они жадны! — проговорила Елена Ивановна, глядясь в каждое зеркало в простенках Пассажа и, видимо, сознавая, что она похорошела.
— Экономический принцип, — отвечал я с легким волнением и гордясь моею дамою перед прохожими.
— Экономический принцип… — протянула она симпатическим голоском, — я ничего не поняла, что говорил сейчас Иван Матвеич об этом противном экономическом принципе.
— Я объясню вам, — отвечал я и немедленно начал рассказывать о благодетельных результатах привлечения иностранных капиталов в наше отечество, о чем прочел еще утром в «Петербургских известиях» и в «Волосе».
Наш рассказчик по просьбе Ивана Матвеевича сразу из Пассажа пришел к «мудрому» и «консервативному» Тимофею Семеновичу за советом: как поступить? Вникнув в суть проблемы, «консервативный» Тимофей Семенович также заключил, что решать возникшую проблему можно исключительно на основе «экономического принципа»: «А что касается немца, то, по моему личному мнению, он в своем праве, и даже более другой стороны, потому что в его крокодила влезли без спросу, а не он влез без спросу в крокодила Ивана Матвеичева, у которого, впрочем, сколько я запомню, и не было своего крокодила. Ну-с, а крокодил составляет собственность, стало быть, без вознаграждения его взрезать нельзя-с […] А главное — крокодил есть собственность, стало быть, тут уже так называемый экономический принцип в действии. А экономический принцип прежде всего-с».
У главных героев тема «экономического принципа» неизбежно перетекает в смежную с ней тему привлечения иностранных капиталов, без чего, оказывается, Россия жить просто не может. А немец, хозяин крокодила, есть олицетворение того самого иностранного инвестора, которого должно лелеять и холить. Уже наш рассказчик непонятливой Елене Ивановне «начал рассказывать о благодетельных результатах привлечения иностранных капиталов в наше отечество». В свою очередь, Тимофей Семенович, ссылаясь на некоего Игнатия Прокофьича, прочитал целую лекцию рассказчику об этих самых иностранных капиталах и их роли в становлении «рыночных отношений» в российской экономике:
«Еще третьего дня у Луки Андреича на вечере Игнатий Прокофьич говорил, Игнатия Прокофьича знаете? Капиталист, при делах-с, и знаете складно так говорит: «Нам нужна, говорит, промышленность, промышленности у нас мало. Надо ее родить. Надо капиталы родить, значит, среднее сословие, так называемую буржуазию надо родить.
А так как нет у нас капиталов, значит, надо их из-за границы привлечь. Надо, во-первых, дать ход иностранным компаниям для скупки по участкам наших земель, как везде утверждено теперь за границей. Общинная собственность — яд, говорит, гибель! — И, знаете, с жаром так говорит; ну, им прилично: люди капитальные… да и не служащие. — С общиной, говорит, ни промышленность, ни земледелие не возвысятся. Надо, говорит, чтоб иностранные компании скупили по возможности всю нашу землю по частям, а потом дробить, дробить, дробить как можно в мелкие участки, и знаете — решительно так произносит: д-р-р-р-обить, говорит, а потом и продавать в личную собственность. Да и не продавать, а просто арендовать. Когда, говорит, вся земля будет у привлеченных иностранных компаний в руках, тогда, значит, можно какую угодно цену за аренду назначить. Стало быть, мужик будет работать уже втрое, из одного насущного хлеба, и его можно когда угодно согнать. Значит, он будет чувствовать, будет покорен, прилежен и втрое за ту же цену выработает. А теперь в общине что ему! Знает, что с голоду не помрет, ну и ленится, и пьянствует. А меж тем к нам и деньги привлекутся, и капиталы заведутся, и буржуазия пойдет. Вон и английская политическая и литературная газета „Таймс“, разбирая наши финансы, отзывалась намедни, что потому и не растут наши финансы, что среднего сословия нет у нас, кошелей больших нет, пролетариев услужливых нет…» Хорошо говорит Игнатий Прокофьич. Оратор-с».
Рассказчик осмеливается перебить увлекшегося лекцией Тимофея Семеновича вопросом о том, что делать с попавшим в беду Иваном Матвеевичем. И тут следует продолжение лекции:
«— Иван-то Матвеич как-с? Так ведь я к тому и клоню-с. Сами же мы вот хлопочем о привлечении иностранных капиталов в отечество, а вот посудите: едва только капитал привлеченного крокодильщика удвоился через Ивана Матвеича, а мы, чем бы протежировать иностранного собственника, напротив, стараемся самому-то основному капиталу брюхо вспороть. Ну, сообразно ли это? По-моему, Иван Матвеич, как истинный сын отечества, должен еще радоваться и гордиться тем, что собою ценность иностранного крокодила удвоил, а пожалуй, еще и утроил. Это для привлечения надобно-с. Удастся одному, смотришь, и другой с крокодилом приедет, а третий уж двух и трех зараз привезет, а около них капиталы группируются. Вот и буржуазия. Надобно поощрять-с». Многие детали и нюансы лекции Тимофея Семеновича опускаю, рассчитывая, что читатели сами ознакомятся с рассказом (на это потребуется меньше часа).
Самое удивительное, что, когда наш рассказчик вновь возвращается к Ивану Матвеевичу в Пассаж, тот уже утверждается во мнении, что покидать брюхо крокодила он не будет. Что он будет чревовещая, поучать человечество и спасать его. Иван Матвеевич неожиданно осознал, что ему улыбнулась фортуна, и он в одночасье стал знаменитым, а каждое его слово находящимися во «внешнем мире» ценится на вес золота. Да, он лежит в брюхе на боку, да, его можно назвать лежебокой. Но, оказывается, только лежебоки и видят то, что не видят остальные:
«Но я докажу, что и лежа на боку, — мало того, — что только лежа на боку и можно перевернуть судьбу человечества. Все великие идеи и направления наших газет и журналов, очевидно, произведены лежебоками; вот почему и называют их идеями кабинетными, но наплевать, что так называют! Я изобрету теперь целую социальную систему, и — ты не поверишь — как это легко! Стоит только уединиться куда-нибудь подальше в угол или хоть попасть в крокодила, закрыть глаза, и тотчас же изобретешь целый рай для всего человечества. Давеча, как вы ушли, я тотчас же принялся изобретать и изобрел уже три системы, теперь изготовляю четвертую. Правда, сначала надо всё опровергнуть; но из крокодила так легко опровергать; мало того, из крокодила как будто всё это виднее становится…»
Иван Матвеевич собирается из своего кабинета (пардон – брюха крокодила) давать советы не только общего свойства (как устраивать мир), но и очень конкретные рекомендации. Например, одним из неудобств его пребывания в брюхе является то, что его сюртук отечественного производства под влиянием внутренней агрессивной среды крокодилова чрева истлевает прямо на глазах. Мол, надо шить сюртуки из английского сукна – на тот случай, если и другие российские граждане окажутся в схожей ситуации, т.е. в крокодиловом брюхе. А для этого надо снизить таможенный тариф на импорт заграничного сукна: «Одно только соображение несколько смущает меня: так как я одет в сукно, а на ногах у меня сапоги, то крокодил, очевидно, меня не может переварить. Сверх того, я живой и потому сопротивляюсь переварению меня всею моею волею, ибо понятно, что не хочу обратиться в то, во что обращается всякая пища, так как это было бы слишком для меня унизительно. Но боюсь одного: в тысячелетний срок сукно сюртука моего, к несчастью русского изделия, может истлеть, и тогда я, оставшись без одежды, несмотря на всё мое негодование, начну, пожалуй, и перевариваться; и хоть днем я этого ни за что не допущу и не позволю, но по ночам, во сне, когда воля отлетает от человека, меня может постичь самая унизительная участь какого-нибудь картофеля, блинов или телятины. Такая идея приводит меня в бешенство. Уже по одной этой причине надо бы изменить тариф и поощрять привоз сукон английских, которые крепче, а следственно, и дольше будут сопротивляться природе, в случае если попадешь в крокодила. При первом случае сообщу мысль мою кому-либо из людей государственных, а вместе с тем и политическим обозревателям наших ежедневных петербургских газет. Пусть прокричат».
Полагаю, что читатели оценят рассказ Достоевского «Крокодил» и сумеют увидеть за фантасмагориями «Крокодила» печальные реалии сегодняшней российской жизни. И тот же идиотский «экономический принцип», который сегодня в России уничтожает все живое. Уничтожает образование, культуру, здравоохранение, оборону, науку, и, в конечном счете, человека. Перекликаются с «Крокодилом» и непрерывные мантры российской власти о необходимости приватизации, привлечения иностранных инвестиций и развития рыночных отношений. Под мелодию этих мантр одна половина экономики России уже исчезла (разворована и уничтожена), а вторая находится под прямым или косвенным контролем иностранных инвесторов. Власть уничтожает отечественных товаропроизводителей и одновременно печется о создании режима наибольшего благоприятствования для иностранцев типа того немца, о котором мы читаем в рассказе «Крокодил». И уже не приходится говорить о многочисленных чревовещателях типа Ивана Матвеевича, которые из своих теплых кабинетов учат человечество и Россию правильно жить. Если во времена Достоевского такими чревовещателями для российской аудитории были отдельные мыслители типа Чернышевского, Добролюбова или Грановского, то сегодня это уже анонимные учителя, прикрывающиеся вывесками Международного валютного фонда и других международных организаций. Их главная задача – заставить Россию жить исключительно на основе «экономического принципа». Впрочем, как показал Достоевский не только в «Крокодиле», но и во всех остальных своих произведениях, такой принцип, в конечном счете, не совместим с жизнью.
