Вас, приговорённых, распятых на выкровленных листах…

Вас, приговорённых, распятых на выкровленных листах,
Вас, служителей Слову, поденщиков строк,
Обречённых алхимиков, в серебро обращающих прах,
Я пою. Мной пронзительно узнан расстрелянный строчкой висок
Каждый ваш. Соболезную. Сопричастная. Не мастерством.
Неприкаянностью. Жизненной аномалией.
До намоленных рифм быть с отвергнутым Божеством.
Сколько б не бились с судьбой, как бы вы не внимали ей,
Ваша данность – разорванность душ, собирание рун.
Ваша служба – звёзды зажечь, сохранить алтари,
Лунным соком в крови, перебором сердечных струн
Исцелить Млечный путь, и пускай всё горит внутри…
Как отречься от бурь? Мне бы тишь и покоя в глуши…
Не пылало бы имя, лили ливни, а не кипящие хрустали…
Не болело виной и войной. Заклинала себя: «Не пиши!»
Это просто. Так просто. Так просто. А просто ли?
Так и жить. Выть и в бурных романах от волчьего одиночества.
До разлук о разлуке, до войны о войне, жить предвестием боли,
И срастаться с печалью от собственного пророчества,
Сколько бы мужества не было, не писать нету воли.
И кому же дают стихи? У меня отнимают хлеб.
Возникают, как в первом акте заряженное ружьё.
И одно не пойму. Я читаю в книге Судеб?
Или всё же пишу её?