Членкор РАН Жан Тощенко о том, как государство уничтожает деревню

Чтобы стереть деревню с лица земли, необязательно жечь её, как делали оккупанты, и необязательно затапливать, как в «Прощании с Матёрой», — нужно лишь создать невыносимые условия для жизни. Речь о деревне в целом, о сельской России, которая всё ещё составляет немалую долю населения — четверть, но тает на глазах.

Обобщённая картина деревенской жизни с подробностями и без прикрас — в интервью Жана Тощенко, членкора РАН, главного научного сотрудника Института социологии.

— В публицистике популярен взгляд на деревню как на демографического донора. Традиционные ценности и особая заинтересованность в рабочих руках, свойственные воображаемой сельской семье, должны способствовать рождаемости.

— На сегодняшний день это актуально лишь для национальных регионов, прежде всего для Северного Кавказа. В целом по стране сельская семья вслед за городской давно перестала быть многодетной. Сравнивая данные последних двух переписей, мы увидим: с 2002 по 2010 год доля семей с одним ребёнком возросла, а доля семей с двумя и более детьми — уменьшилась. Если быть точным, количество семей с одним ребёнком снизилось до 2,6 миллиона с 2,9 миллиона, семей с двумя детьми — до 1,5 миллиона с 1,9 миллиона, а многодетных семей — до 620,8 тысячи с 737,4 тысячи. Согласно соцопросам, с 2002 до 2015 года на селе сократилось число распавшихся браков: процент разведённых от общего населения уменьшился с 6,7 до 5, а в самой молодой возрастной группе (25–29 лет) — более чем в три раза, с 7 до 2. Однако эти изменения, кажущиеся положительными, вызваны лишь тем, что сельчане приняли незарегистрированный брак как вариант нормы, что опять же не способствует деторождению.

Если бы перед нами стояла задача показать демографическую картину в одних только русских регионах, без учёта регионов национальных, она была бы ещё печальнее. 17,9% сельских семей в РФ вообще не хотят иметь детей в современных условиях. Разумеется, население деревни сокращается также из-за оттока людей в город. С середины 1990-х к середине 2010‑х её возрастная структура сильно изменилась. Количество 10–14‑летних жителей уменьшилось на 36,2%, 15-19-летних — на 30,8%, 35–39‑летних — на 18%. При этом количество 45-49-летних выросло на две трети — на 66,7%, 50-54-летних — на 54,9%, 55–59‑летних — на 20,5%, жителей в возрасте от 70 лет — на 16,4%. Сравнение результатов переписей на селе показывает: почти на миллион сократилась численность семей при одновременном увеличении числа одиноко проживающих людей. В большинстве случаев это старики. Часто они не имеют никакой поддержки от городских родственников, доживают свой век наедине с собой. И многие населённые пункты доживают вместе с ними.

— Многие населённые пункты — это сколько?

— Очень многие: почти половина сельских населённых пунктов, около 75 тысяч из 153,1 тысячи. По данным последней переписи, в 42,4 тысячи поселений не более шести жителей, в 13,2 тысячи поселений — от шести до 10 жителей, в 19,2 тысячи поселений — от 11 до 25 жителей. В этих вымирающих поселениях люди заняты чаще всего личным подсобным хозяйством, благодаря чему и выживают.

— Если взять вторую половину сёл — ту, которая не вымирает, — тамошние жители в большинстве заняты сельскохозяйственным производством, так?

— Нет, абсолютно не так. Согласно мониторингу нашего института, на октябрь 2017 года самой значительной группой трудоспособного сельского населения стали работники сферы услуг, торговли, общественного питания, коммунальных служб — это 20,8% опрошенных. Такова общая тенденция в развитии российского (и не только) социума: в сферу услуг вовлекается всё больше людей. Однако рано говорить о высоком качестве этой сферы: 38,2% выразили неудовлетворённость работой ЖКХ на селе.

Следующая по величине группа занятых (18,7%) включает работников здравоохранения, образования, СМИ и сферы управления. Если вычесть 4,7% работников государственной и муниципальной власти, то увидим: медиков и учителей становится всё меньше. С начала 1990-х к середине 2010-х численность сельских учителей сократилась с 1 миллиона 460 тысяч до 1 миллиона 61 тысячи, а количество фельдшерско-акушерских пунктов — с 47,7 тысячи до 35 тысяч.

— Ну, а третья по величине сфера занятости — сельское хозяйство?

— И снова нет! Третья сфера — промышленность и строительство (это отражает рост промышленного производства, прежде всего обрабатывающего, а также создание транспортных коммуникаций, индивидуального жилья, в том числе и дачного). В эту сферу вовлечены 11,4% занятых. И лишь на четвёртом месте — сельское хозяйство. О своей принадлежности к нему заявили только 6,1% трудоустроенных.

— Если бы не серьёзный тон нашей беседы, я бы подумал, что вы меня разыгрываете.

— Не до шуток. Заявленная цель реформы 1990-х — создать массовый слой фермеров — достигнута не была. Смысл происходившего заключался в безоговорочной ликвидации государственных сельскохозяйственных организаций, то есть колхозов и совхозов, даже эффективных. Приватизация земли, которая должна была дать начало фермерству, протекала весьма своеобразно. В каждом регионе определялся средний размер земельного пая, а затем на собраниях бывших работников бывших колхозов составлялись списки тех, кто имел право на долю. Свидетельства о собственности выдавались не всем крестьянам, а только тем, кто написал соответствующее заявление. Причём эти паи представляли собой лишь номинальные свидетельства о собственности: местоположение земельного участка определено не было, оценка его кадастровой стоимости отсутствовала. Как результат — собственник не мог работать на своей земле.

Наше исследование показало: приватизацией земли для ведения хозяйства воспользовалось меньшинство сельчан. Получили паи только 32%, а из тех, кто получил, только 25% выращивали на ней продукцию, 10,3% — продали землю, 18,1% — никак её не использовали, 21,9% — сдавали в аренду немногочисленным фермерам, 19,7% — сдавали в аренду сельхозпредприятию, а 3,4% по тем или иным причинам лишились своих паёв.

— Проведённая в таком виде реформа — это глупость или подлость?

— Как вам будет угодно — глупость, смешанная с подлостью, или подлость, смешанная с глупостью. Больше всего выиграли спекулянты и крупные собственники, которые после кризиса 1998-го начали скупать (либо захватывать рейдерским путём) крестьянскую землю. Суля счастье, они резали скот, сдавали на металлолом тракторы и комбайны, а выкупленные земли, особенно вблизи городов, переводили из разряда земель сельхозназначения в земли, предназначенные для строительства дач и коттеджей или других нужд. С середины 2000-х они переключились на захват угодий бывших колхозов и совхозов, ставших акционерными обществами. Это привело к господству «олигархозов».

— «Олигархозов»?

— Латифундий-агрохолдингов. Представляя собой лишь 0,1% сельскохозяйственных организаций страны, они владеют 48,3% крупного рогатого скота, 47,1% свиней и 62,8% птицы (данные 2016 года). Невиданная в мире аграрная гигантомания! Именно «олигархозы» поставили заслон на пути развития фермерского сектора, формирования обширной сети подлинной сельскохозяйственной кооперации. Та манера хозяйствования, которой придерживаются латифундисты, не выдерживает никакой критики. Они воспринимают землю исключительно как ресурс для извлечения прибыли, не заботятся о ней, используют на износ, оставляют после себя «выжженный» социальный ландшафт. При этом зачастую ведут себя на селе как на туземной территории (многочисленная охрана, сигнализация, заборы), местных жителей на работу не привлекают, маркируя их как «ленивую пьянь», активно завозят «трудолюбивых» мигрантов, обычно создавая для них рабские условия существования.

Подводя итоги постсоветских реформ на селе, приходится констатировать: российские урожаи только приближаются к позднесоветским показателям, а количество крупного рогатого скота с 1990 года к середине 2010-х сократилось с 57 миллионов голов до 19 миллионов.

— Каков средний доход сельчанина?

— К середине 2010-х он составил 11,7 тысячи рублей (сравните: в малых городах — 13,8 тысячи рублей, в средних — 14,1 тысячи рублей, в крупных — 20, 3 тысячи рублей). 18, 7% сельчан мы отнесли к низкодоходной группе («живут в нищете» и «еле сводят концы с концами»), 54,9% сельчан — к среднедоходной группе («хватает на еду и одежду, в остальном приходится экономить»), 24,4% сельчан — к высокодоходной группе («могут себе позволить покупку холодильника, компьютера и т. д., но не более»). Как вы понимаете, это деление относительное, не станем же мы утверждать, что доход в 15 тысяч рублей является высоким. Есть ещё одна группа — те, кто «может позволить себе крупные расходы». Она составляет лишь 1,5% сельчан.

Особая тема — имущественное обеспечение. Мы провели опрос в сельских населённых пунктах с численностью более 50 человек, где сохранились структурные подразделения хозяйствующих субъектов (если бы мы провели опрос также в исчезающих деревнях, то общие результаты оказались бы гораздо хуже, особенно в отношении жилищных удобств). Собственным домом (частью дома) владеют 78,3% опрошенных, легковым авто — 51,1%, водопровод наличествует у 80,8% опрошенных, центральное отопление — у 28,4%, горячее водоснабжение — у 54,6%, ванна или душ — у 59,3%, канализация — у 56,6%, газ (сетевой или баллонный) — у 89,5%, стационарная электроплита — у 19,5%, Интернет — у 48,1%.

— А что насчёт доступа к медицинским и образовательным услугам?

— С середины 1990-х к середине 2010‑х количество больничных организаций в сельской местности сократилось в 5 раз, а коечный фонд — как минимум вдвое (с 281,3 тысячи до 143,3 тысячи). Медучреждения труднодоступны для четверти сельчан и недоступны для каждого десятого-одиннадцатого сельчанина. Свыше 11 тысяч сёл расположены на расстоянии более 20 км от ближайшего учреждения здравоохранения, в котором осуществляет приём врач, а более трети (35%) сельских пунктов не охвачены общественным транспортом вовсе. На базе медицинских структур существовали аптеки, теперь же в малочисленных и отдалённых сёлах аптек нет.

Ситуация с образованием не лучше. Если в городах и посёлках городского типа количество школ сокращается относительно плавно (с начала 1990-х к середине 2010‑х — с 21,1 тысячи до 18 тысяч), то в сельской местности оно снизилось почти вдвое (с 48, 6 тысячи до 26, 1 тысячи). И если количество учеников в городе сократилось на 30% (с 14,9 миллиона до 10,5 миллиона), то в сельской местности — на 37% (с 5,9 миллиона до 3,7 миллиона). Так называемая оптимизация образования привела к росту социальной напряжённости: во-первых, со стороны родителей, обеспокоенных ежедневной проблемой безопасности детей, находящихся в школе за много километров от дома, во-вторых, со стороны учителей расформированных школ, оставшихся без работы.

Результаты такой политики предсказуемы: если в населённом пункте нет школы и медпомощи, то его исчезновение с карты страны — лишь вопрос времени.

— Может, именно к этому — к исчезновению сёл — стремятся наши власти для упрощения себе жизни?

— Я бы сказал так: решения о судьбе деревни в правительстве принимают люди, которые деревню не знают. Не понимают, насколько важно сохранить её. Это не только продовольственная безопасность, но и сбережение традиций, обычаев, народной культуры. Сбережение нашего начала.

Источник

Беседовал Сергей Рязанов, Обозреватель отдела Общество газеты «Аргументы Недели»

Фото: Жан Тощенко / Сергей Варшавчик