Немецкий профессор Виктор Тарабыкин: «В Германии у профессора пожизненные гарантии»

Директор Института нейробиологии при «Шарите» в Берлине, профессор Виктор Тарабыкин работает как в Германии, так и в России и каждый день сравнивает науку на родине и на Западе. «Новые Известия» поговорили с ученым о его научном пути и жизненном выборе, а также о том, почему уехавшим ученым трудно вернуться на родину.

— Как получилось так, что Вы стали работать в Германии?

— Я закончил Второй Мед (РНИМУ им. Н. И. Пирогова- «НИ»), но не лечебный, а медико-биологический факультет. Это факультет, который готовит научных сотрудников. После института закончил аспирантуру НИИ биоорганической химии, а после этого и уехал в Германию.

— Не жалеете, что писали диссертацию в России? Говорят, что для карьеры намного лучше сразу идти в западную аспирантуру.

— Ту аспирантуру, которую я заканчивал — это был один из лучших академических институтов в то время. Он по-прежнему остается одним из лучших. Не могу сказать, что это мне как-то усложнило жизнь. Качество выпускников за последние 30 лет стало хуже во многих вузах. После окончания аспирантуры я искал работу на Западе — в Европе или Америке в тот момент.

— Уезжали из-за зарплаты?

— В решении об отъезде экономическая ситуация тоже сыграла какую-то роль. Но скажем так: если даже экономическая ситуация была бы лучше в тот момент, я бы все равно уехал, может быть, ненадолго, года на 3–4, но та наука, которой мне на тот момент хотелось заниматься на тот момент, ее просто не было. Мне хотелось получить доступ к более современным технологиям, попасть на передовой край науки. Ну, и охота к перемене мест, посмотреть другие страны — все это все тоже присутствовало.

Работу я нашел сразу. У меня был довольно большой выбор. Я написал в несколько мест, и на тот момент я выбирал из 9 лабораторий примерно. Все лаборатории были очень хорошие, но там была сумма критериев, по которым я решил, что я поеду в Германию. Но ехал я не в Германию как страну, а в лабораторию, в которую я ехал.

С тех пор я сменил три места работы. На Западе вообще так не принято работать в одной и той же лаборатории всю жизнь. Ты можешь работать в лаборатории, если ты ею руководишь. Если ты не руководитель, ты меняешь лаборатории раз в несколько лет.

— Как строится научная карьера на Западе?

— Стандартный путь на Западе такой: человек защищает диссертацию в одной лаборатории, потом переходит в другую и делает там стажировку, постдок (после защиты докторской диссертации). Потом он делает еще один постдок, и после этого считается, что он может получить свою лабораторию и контракт. Сейчас я уже давно профессор, лет 12 примерно. У меня своя лаборатория и свой институт. Но это небольшой институт. В Германии институтами называют то, что у нас называют отделами или департаментами, кафедрами.

— Вы могли бы вернуться работать в Россию?

— Конкурентноспособных лабораторий очень мало в России. Конкурентноспособных лабораторий по биомедицине по всей России столько же, сколько их в одном Берлине. Мне пытались делать разные предложения в России. У меня в России есть две лаборатории, и я приезжаю сюда регулярно, каждый месяц. Я получаю российские гранты и довольно активно работаю в России. У меня были предложения переехать в Россию, закончить все, что у меня есть там и переехать туда. Решение переезжать или не переезжать зависит от того, что у человека есть там и что может быть здесь.

— Какие есть аргументы за и против?

— Давайте начнем с «против». Против говорит отсутствие большой критической массы, которая, например, есть в Берлине. Нет большого количества лабораторий очень хорошего уровня, которые делают мировую науку на переднем фронте. Когда ты сам в таком месте находишься, это влияет на твой собственный уровень, потому что в такие места автоматически приезжают лучшие студенты, лучшие постдоки.

Второе: всегда есть в твоем окружении, на соседней улице, на соседнем этаже, в получасе езды кто-то, кто владеет самыми современными технологиями в соседних областях. И третье, это то, что всегда идут какие-то семинары, любят приезжать ученые из других стран. Это держит тебя в тонусе. Вокруг очень много амбициозных коллег, и с ними приятно сотрудничать. Если ты работаешь в междисциплинарной отрасли, но науку хорошо делать там, где есть много представителей из разных областей.

В России таких мест нет. Надо сказать, что и на Западе они не в каждом городе, в Германии их несколько, в Америке их несколько.

Проблема в том, что в России делать биомедицину очень трудно, потому что заказ реактивов занимает по нескольку месяцев, и стоят они существенно дороже. Бюрократия безумная, жуткая, которой нет на Западе, по заказу реактивов, по заказу оборудования, по другим вещам.

И важная причина — отсутствие стабильности и жестких гарантий. Например, в Германии я профессор и государственный чиновник. Когда я получаю позицию профессора, ее не так легко получить, но когда я ее получаю, мне государство гарантирует пожизненную работу. Оно гарантирует, что со мной ничего не случится. Гарантии очень жесткие. Правила игры известны, и они очень четкие. Ни декан, ни президент факультета меня так просто уволить не может. А в России никто никому таких гарантий дать не может. Даже если мне приходят люди и говорят, что мы хотим, чтобы ты стал проректором или ректором какого-то университета, никаких гарантий никто никогда не даст. Я должен буду бросить все, что я годами наработал и создал, инфраструктуру, большой коллектив и так далее, и приехать в Россию с абсолютным отсутствием гарантий. И на это очень трудно пойти. Все зависит от того, что у тебя есть, и что ты теряешь и что приобретаешь.

— Какие есть положительные моменты?

— Есть и свои плюсы — проще работать с животными. На Западе, в Германии очень трудно стало делать эксперименты с животными, нужно получать бесконечные лицензии, ждать их месяцами. В России гораздо меньше в этом смысле формальностей. Если мы хочешь работать с животными, ты получаешь лицензию, можешь с ней работать. И как это ни парадоксально звучит, в лучших вузах России больше хороших студентов, хотя я могу быть не прав, потому что я вижу лучших студентов. У меня такое ощущение, что сейчас на биологических факультетах мотивированных умных студентов в среднем больше, чем на Западе на биологических факультетах. У меня никакой статистики нет, это мое предположение, оно может быть очень субъективным.

Экономику и политику я не обсуждаю, я говорю с точки зрения науки.

— Как Вы оцениваете возможности финансирования науки в России? Все-таки с грантами стало намного лучше.

— В России сейчас лучше стало с финансированием. Это одна из причин, почему я 6 лет назад создал лабораторию в Нижнем Новгороде. Сейчас начали что-то финансировать. Это не очень большие деньги, но есть масса ограничений по получению грантов, но, в принципе, возможности есть, но они не очень устойчивые. И есть ряд проблем с финансированием — оно более бюрократизировано, чем на Западе. На Западе если я получаю грант, не очень большой, примерно, эквивалентный гранту Российского научного фонда здесь, чтобы отчитаться по такому гранту, у меня нет никаких обязательств по количеству публикаций. Я должен что-то опубликовать, может быть, всего одну статью даже, и справился ли я с грантом или нет, будут судить мои же коллеги. И дальше они решат, хватит ли им одной статьи, или нужно было 10 по этому поводу написать.

В Российском научном фонде есть жесткие параметры. Я должен опубликовать какое-то жестко-минимальное количество статей, и это сказывается на качестве. Я могу за 3 года сделать очень хорошую работу и опубликовать всего одну статью, а по требованиям Российского научного фонда, я должен сделать 8. Вы сами понимаете, если я разобью одну статью на 8, получаются мелкие не очень интересные работы.

Источник

Фото: Директор Института нейробиологии «Шарите» Виктор Табарыкин / ion.unn.ru