СУДЬБА ОПОЛЧЕНЦА

Год шестнадцатый. Общага. Стол. Тарелка. Перловка с молОкой.

Месяц, как подобрал котёнка. Серого. Слава Богу, всё ест.

У него нет передней лапы. Я к нему привязан, но мне всё равно одиноко.

И на множество световых вёрст и лет я один как перст.

Я терпеть не могу женщин, которые слишком аккуратны и педантичны.

Которые сразу все чеки, окурки, и обгоревшие спички бросают в урну.

Я когда вижу Настю соседскую, меня бьёт током. Она втягивает голову по-птичьи,

Чувствуя мой взгляд. Её тогда посекло осколками…Пишу сумбурно.

Господи. Два жизненных режима. Окопный и очень личный.

В личном — тоска и прошлые воспоминания. В другом – инерция мести.

Что сказать? Жизнь закончилась. Жизненный путь был трагичный,

Если это слово, вообще слово, может передать потерю. Вместе

Помню ездили после свадьбы с женой в Коктебель на море,

Год две тысячи пятый. Я её обожал, благославлял каждую её улыбку,

Каждую родинку, вздох, жест. Даже, если мы были в ссоре,

Я любил. Мы мирились бурно и нежно. Всё теперь обратилось в пытку.

Все прибои, волны, лучи, заливы, объятия, всё, что память намыла.

Её шёпот горячий, её доброта (какой же она была доброй), а я незрячий.

Разве берёг родных? Все песочные замки смыло, все замки из ила.

Если бы, да кабы, сколько сделал бы я иначе…

Год две тысячи тринадцатый. Работа бесит, я часто на взводе.

Может ранний кризис среднего возраста, или кризис брака.

Просто всё по инерции. Дом. Семья. Работа. Инженер на заводе.

И вся жизнь прокисшие щи и за место под солнцем драка.

Знаю жену до каждой её раздражающей вредной привычки.

Оставлять чашки с чаем на подоконнике, или на книжной полке,

Забывать про еду на плите. Складывать в коробок обгоревшие спички.

Отвечать невпопад, кормить в округе собак и кошек, без толку

Слоняться по дому погруженной в себя, не убирать вещи.

Господи, я бы всё отдал, чтобы это было и дальше, как можно дольше.

Я последнее время редко с ней говорил, а ведь снился вещий

Сон зловещий… Я ей мало чего дарил. Разве в десятом году из Польши

Амулет привёз и рубашку. Помню отругал её за серую кошку

Которую она подобрала, принесла в дом, поставила перед фактом.

Кошка была ласковой, я её полюбил, но когда её шерсть попала в окрошку

Наорал на жену, и на кошку. Мне казался, что всех доведу, сам закончу инфарктом.

Я на сына злился. Сыну всего-то восемь. Но, он часто просил помочь,

А я злился. Уравнение он не может составить в четвёртом классе…

Если бы только я знал, что в жизни грядёт непроглядная мрачная ночь…

Если бы думал, что будет такое в нашем родном Донбассе…

Не ругал бы сына, что вечно гуляет с соседской Настей, а за уроки,

Он садится поздно. Он с пяти лет в школе, он просто мальчик.

Почему не радуюсь, что он добрый в маму, что вообще не бывает жестокий,

Всех прощает, читает немало, не ноет, порезав пальчик.

Я бы сыну готов был пожизненно не только объяснять интегралы,

Я бы с ним взялся за доказательства теоремы Пуанкаре.

Я бы делал с ним все задачи. Что теперь, я выжатый и усталый.

Обезжизненный. В теле куча метала, виски в серебре.

Я бы теперь никогда не выгнал кошку с кровати, и слушал бы маму,

Про соседей, про цены, про моё и её детство, про пиратов на Сомали,

Не ссылался на занятость. Не злился по пустякам, не превращал пустяки в драму,

Год две тысячи тринадцать. Ранняя осень. Скоро останется в зыбкой далёкой далИ.

Лето две тысячи четырнадцать. Лупят Грады. Жизни нет вне подвалов.

Вроде было затихло. Казалось меня минует. Меня не коснётся.

Просто сон. Сон из адских провалов. Так не бывает. Не стало

Сразу всех у меня. Сразу всех. Сразу всех. Никто не вернётся.

Мать с женой раздавлены сразу обрушенной крышей.

Кошка дышала пятнадцать минут. Сын, не приходя в сознание

Умер в реанимации на третьи сутки. Бог отвернулся. Он больше не слышит

Нашей боли отчаянной. Это пытка вечная. Не наказание.

Это бред воспалённого разума. Так не бывает. Сейчас всё вернётся назад.

Я проснусь. Не распят, не убит, не раздавлен, не обескровлен, могилы

Не мои. Не моих. Не пугайте адом. Я его пережил на земле, этот ад.

Боже мой. Мамочка… Кошка моя… Жена любимая… сыночек милый…

Год две тысячи тридцатый. Я в Вашингтоне с маленьким внуком.

Мер – народный. Кстати, индеец, работавший в юности с Жаном Фриско.

Там внедряют проект «Венера». Работа кипит. Всем не до скуки.

Наш проект интересней. Там много нового. Завтра мне делать доклад. Всё же резко

Мир изменился. Дочка Настя, подруга сына, когда родных у неё не стало

Осталась со мной. Нанотехнолог теперь. Красавица. Сына, как моего назвала Ваней.

У меня серый старый кот. Сын Трилапы. Сам он прожил тринадцать. Немало.

Всё что случилось со мною в четырнадцатом, всё еще больно ранит.

Да, и после потерь ещё было без счёта. И много горя.

Мир вообще задыхался от бед, болезней, войн, коррупций и контрибуций.

Нищеты, этноконфликтов, голода, зла, разрухи. Слёз было море.

Хорошо, что народ сумел перейти к системе правильных революций.

Владислава Броницкая, 2016 г.