«Тут и беременные есть, где рожать они будут — на земле?»

По данным на 9 сентября из лагеря вывезли около семи тысяч человек. Об этом сообщило руководство областной администрации. На место уехавших ежедневно прибывает в среднем 100-150 новых мигрантов.

Эта история началась еще в марте, когда Россия из-за пандемии коронавируса закрыла границы. Первый лагерь мигрантов появился в районе Маштаково (Оренбургская область) — автомобильном пункте пропуска на российско-казахстанской границе. По стремительно нарастающим слухам, именно отсюда транзитом через закрытый Казахстан можно было добраться до Узбекистана. И граждане с узбекскими паспортами потянулись в Маштаково со всей России.

«Приезжали на машинах с узбекскими номерами. Сначала на них особо внимания не обращали, стоят себе машины и стоят в поле, — рассказывает Ёдгор Усманов, секретарь Совета «Местной узбекской национально-культурной автономии». — А люди текут и текут, здесь же главная транзитная дорога. Для узбеков, казахов и киргизов это первый раз в истории, когда закрылась (российская) граница, понимаете? Многие просто не смогли сориентироваться. Сначала собралось 20 машин, затем еще 30, целые сутки едут — уже 200. Начались требования:

Людей становилось все больше. Надо было меры принимать».

И тогда мигрантов автобусами перевезли в Кинельский район, где администрация Самарской области на средства регионального бюджета оборудовала для них временный лагерь. Так Кинель — крупная узловая станция Куйбышевской железной дороги, стыкующая ее с Южно-Уральской, — стала местом отправки мигрантов в Узбекистан.

От Самары до лагеря добираемся с коллегой почти два часа. Ёдгор Усманов сопровождает нас, вводя по дороге в курс дела: «Карантин в России сняли, работа у них здесь есть, они ее оставляют и хотят ехать домой. До 30-ти тысяч готовы через посредников платить, чтобы выехать. Говорю: домой приедете — в карантине сидеть будете. Нет, отвечают, дома ждут, ближе к родственникам спокойней. У нас же народ семейный. Дедушка сказал «приезжай», и не обсуждается. А здесь оставаться боятся, паника у всех».

Раньше, действительно, на родину ездили, исходя из собственных планов и заработанных денег. Карантин нарушил привычный уклад.

На подъезде к лагерю упираемся в караван машин: одни стоят припаркованные (и, судя по их виду, давно), другие высаживают пассажиров и уезжают. Выгружаются целыми семьями — с тюками, баулами, чемоданами — практически беспрерывно. Московских, питерских, самарских номеров больше всего. Конечно же есть узбекские, а еще из Рязани, Оренбурга, Волгограда и даже Карелии. Наш провожатый рассказывает, что в стремлении уехать люди бросали свои автомобили прямо на трассе.

Под проливным дождем народ спускается с дороги по крутому откосу через свалку банок, бутылок, пакетов и прочего мусора. Дальше по размытой колее надо идти метров пятьсот. Лагерь разбит буквально в чистом поле. Поблизости речушка, в отдалении очаги скудной растительности. Руководство области выделило лагерю 50 больших палаток (их здесь называют шатрами), остальные 80 узбеки покупали сами. Палатки накануне пересчитывали сотрудники МЧС, объясняют нам.

Несмотря на беспрерывный дождь, людей на улице много — идут отмечаться в списках. Сам лагерь впечатление производит удручающее. Периодически встречаются потухшие кострища. Готовить горячую еду здесь можно только на огне, и когда не льет с неба. А потому плов в сиротливо брошенном казане остается недоделанным. «Навеса нет, — жалуется хозяин казана. — Готовить плохо». Несколько прилавков с лепешками, арбузно-дынные развалы, лотки с каким-то провиантом, закрытым от дождя пленкой — это что-то вроде местного магазина. Ходят люди и в поселковый, до него навскидку километра полтора. Так постепенно утекают деньги, которые хотелось привезти домой. Очень много мусора. Как часто его вывозят, сказать никто не смог.  Лагерь охраняется: въезд перекрывает автомобиль ДПС, на территории сотрудники полиции и Росгвардии, за территорией, но в зоне видимости, машины МЧС.

Подходим к группе мужчин, спрашиваем, что здесь с электричеством.

— Нету, только прожекторы, столбы вон стоят. Фонарики есть еще.

— То есть, еду готовите на костре?

— Нет, можно покупать еще еду. А это для чего вы спрашиваете? (этот вопрос нам задавали здесь постоянно).

— А телефоны как заряжаете?

— Есть движок там (машет куда-то в сторону), можно зарядить за деньги, один телефон — 50 рублей.

— Очередь, наверное?

— Нет, таких движков 7-8 тут, нет очереди.

Словоохотливый парень сообщает, что зовут его Наврузджон, лет — 27, палатку ему отдала уехавшая женщина, своей не было, домой надо очень срочно, потому что женится, но ждать здесь ему еще долго. А вот на вопрос, кто установил цену на зарядку и собирает деньги, не отвечает. Пожав плечами,отходит. Так же реагируют остальные. Зато, когда речь заходит о местной власти, едва ли не хором начинают сыпать похвалы: нас здесь не обижают, наоборот — очень даже помогают, воду питьевую в лагерь привозят, туалеты и душ построили.

Обращаюсь к мужчине в зимней шапке:

Подходят еще несколько человек. Вступают в разговор. Некоторые называют себя, кто-то отказывается.

— Я приехал 3-го (сентября). Нас записали, но еще не говорили, какая очередь.

— Санжар я. Нам просто регистрацию сделали, и всё. Больше ничего не знаем. 29-го (августа) приехали, сегодня 9-е уже (сентября), нет номера.

— Я в Москве работал, — подключается мужчина с золотыми зубами. — Буду возвращаться в Москву. Отсюда не выехать до холодов.

— Была тут женщина, списки делала. Мы сюда 29-го приехали, в очередь на 4-е число нас поставили. Как так можно?

Ёдгор объясняет, что быстро уехать из лагеря просто нереально. Здесь появляются граждане (их в лагере окрестили перекупщиками), обещающие за 30 тысяч внести «своего человека» в список на выезд без очереди . Периодически приезжают люди, именующие себя представителями каких-нибудь структур, и пытаются составлять свои списки.

Дама заявила, что представляет некий Всероссийский конгресс, и именно её самарские власти уполномочили составлять списки выезжающих. Что-то в легенде гражданки, видимо, было не так, потому что из лагеря ей пришлось бежать.

Наш источник в областной администрации сказал по этому поводу следующее: «Списки на самом деле должны были формироваться консульством (Генеральное консульство Узбекистана в Приволжском ФО – О.П.). Но от них никто не приезжает, приходится заниматься этим администрации лагеря. Конечно, не хотелось брать на себя такую ответственность, и с юридической стороны это неправильно. Речь же об иностранных гражданах с совершенно другими паспортами. Поэтому мы категорически были против. Это дело консульства».

А Ёдгор Усманов уверен, что необходимо избавиться от мошенников, продающих места в очереди, и представителей без полномочий. «Я разговаривал с консульством, — продолжает он, — и тема касалась как раз перекупщиков. В лагере, говорил им, среди узбеков уже слухи ходят, что вы в сговоре с этими мошенниками. В ваших интересах быстрее приехать сюда и разобраться. А мне отвечают: нет, мы никаким боком к очередям и перекупщикам не относимся. Здесь все решают местные власти. Но ведь в лагере граждане Узбекистана, и та сторона должна позаботиться о своих гражданах — юридически и чисто по-человечески. Узбеки народ терпеливый, ругаются они только из-за этих мошенников и очередей».

В день нашего приезда в лагере было почти 4500 человек. Правда, сами мигранты утверждали, что их около шести тысяч. Чиновник обладминистрации, владеющий ситуацией, общаться с нами в оперативном режиме отказался, отправив в пресс-центр губернского руководства. Кроме мужчин трудоспособного возраста, в лагере и больные, и старики, и беременные женщины — причем немало. Поначалу их отправляли домой в первую очередь, теперь же люди возмущаются — устали ждать.

Спрашиваю, много ли в лагере детей.

— Вон дети, видите?

Мужчина, показывает на палатку и объясняет ее обитателям: это журналисты из Москвы, пусть посмотрят. В палатке женщина с грудным ребенком, ему всего год. Вокруг настелены одеяла, на которых лежат и сидят люди, в углу — тюки с вещами, перед входом — длинный ряд обуви. Не очень верится, что палатка способна вместить столько ног.

— Сколько вас тут живет?

— 10 человек, бабушка вот с нами, 68 лет ей. На похороны сюда приехала, и пришлось остаться. Она гражданка Узбекистана, — говорит один из обитателей палатки. А Раиса (так зовут бабушку) почему-то благодарит нас: спасибо вам, спасибо, вы только напишите, нам так надо уехать. Все это слушает мужчина лет тридцати, а потом и сам вступает в разговор: 1-го числа приехали, жена здесь заболела, грыжа позвоночная, лежит совсем. Надо домой ехать, в больницу надо. «Когда мы будем уезжать?» — спрашивает.

Ответить на это мне нечего. Молодой мужчина в болоньевой куртке под руку с женщиной в национальном платке представляется Довлатом. Он хорошо говорит по-русски и периодически переводит что-то собратьям.

— Неделю мы здесь, хорошо, что без ребенка. Другие тут уже месяц сидят.

— Что вам говорят, когда смогут вывезти?

— Неизвестно. Говорят, завтра будет поезд, но это не точно. Мы на него все равно не попадем. Мы еще долго будем здесь. Если по очереди, то еще неделю. Здесь уже шесть тысяч человек, вы знаете?

Довлату про лагерь рассказали знакомые, они приехали сюда раньше, позвали и место заняли. Здесь многие так делают. А в самом лагере объединяются по областям, диалектам и родственным связям. Спрашиваю, так ли необходимо выезжать именно сейчас? В этот момент люди как-то резко начинают собираться вокруг нас, и каждый пытается назвать свою причину.

•  — У всех проблемы свои дома. Многие хотели раньше ехать, карантин случился. Я денег вез, дом строить детям. Что сейчас довезу, когда доеду…
• — У меня брат родной умер, уже месяц прошел, дома никого там нет, ехать надо. Помогать надо.
• — Как здесь жить, когда холодно станет? Замерзнуть совсем? Я в Подмосковье работал, уволили меня, когда вирус начался. Зачем мне возвращаться? И жить там мне негде.
• — Может, в Москву поеду обратно, чего тут ждать. Я 12 лет в Москве работал, ездил туда-сюда, такого никогда не было. Сидим в палатках как бездомные. Тут и беременные есть, где рожать они будут — на земле?
• — Нам надо побыстрей домой уехать, нужен еще один поезд. Видите, люди как живут. Трудно здесь жить – мучаемся. Люди болеть начали.
• — Попросите, чтобы нам дали поезд, сколько же нам еще здесь сидеть?
• — Боюсь оставаться, мало ли что, время такое… с семьей надо быть. Три года не ездил.

Мужчина лет семидесяти по имени Нодир просит, чтобы мы обязательно написали:

«Только перед вашим приездом возобновилось сообщение Ташкент–Самара, — продолжает тему представитель одной из узбекских общественных организаций. — «Узбекские авиалинии» летают пока один раз в неделю. Люди услышали, что билеты продаются, поехали в офис «УА», по 24 тысячи купили. А потом народ как хлынул: очередь, драки. Рассказывают, что на следующий день билеты были уже по 45 тысяч. Может, это перекупщики: узнали, сколько в лагере человек, которые хотят улететь, и цены, видимо, подняли».

А еще по лагерю постоянно циркулируют какие-то слухи. Один из самых живучих — про депортацию: якобы тех, кто садился в поезд в Кинеле, будут считать уехавшими нелегально. И грозит им пятилетний запрет на въезд в РФ. Люди друг у друга и приезжающих спрашивают теперь, а правда ли это?

Уже известно, что до конца сентября в Узбекистан будет отправлено четыре поезда. Каждый вмещает от 860 до 920 человек. Не сложно подсчитать, что всех до конца месяца вывезти не удастся.

Между тем, в лагерь постоянно прибывают новые люди. А это значит, что с наступлением холодов их придется перемещать. Куда?