После двух дней тяжелейшего умственного труда, Лешка, наконец, определился с выбором и написал письмо на облюбованный в каталоге адрес. Все это действо он сопровождал напяленной на себя таинственностью и никому не разглашал мечты, которой по-весеннему прочно заразился его пытливый ум. А, поскольку Лешка был личностью творческой, а потому чрезвычайно тонкой и ранимой, то после отправки письма он снова запил дней на десять.
Он бы, конечно, запил и на больше, но пенсия закончилась, а в долг в сельмаге уже перестали отпускать. И если бы не она – эта Лешкина мечта – то было бы ему не просто худо, а хуже не бывает. Но тут, на счастье, в Лешкины ворота постучалась почтарка и вручила ему долгожданное «Извещение», обратным адресом которого значилась та самая таинственная фирма, в которую Лешка и обратился.
Идти за посылкой, пришедшей наложенным платежом, требовалось аж за два километра. И Лешка, надев кирзачи и единственную в гардеробе нарядную «водолазку», отправился за своим счастьем.
— И кто тебе отдаст-то бесплатно? – крикнула ему в след гражданская супружница Ольга, которую в народе по-за глаза все ласково кликали «Вёлькя». Пила она не меньше благоверного, хоть и шкерилась от соседей. Но в этот день была трезвой и злой.
— Не шурши! – бросил ей через плечо Алексей и почапал по разбитой вдрызг поселковой дороге, весело мурлыча себе под нос переделанное им в песенку пушкинское нетленное про торжествующего крестьянина.
Пришкандыбав на почту, Лешка долго мялся у крыльца, соображая: чего б ему такое соврать, чтобы девчата отдали посылку «в кредит» — до ожидаемой пенсии.
— Та ты сдурел, Ляксей! – захохотали почтарки, ловя свои отражения в толстом разделительном от посетительской приступки стекле. – Тут же «наложенный». На три шестьсот. Ты чего там прикупил-то такое дорогущее, ажна на полпенсии? Невесту, что ль?
Угодливо пригнувшийся в окошке одноногий Лешка засиял всеми своими отсутствующими зубами и ласково пролепетал:
— Ну, девоньки, я ж завсегда отдаю, вы ж знаете…
— И не мечтай! Это ж тебе не бутылку в долг! Аж три шестьсот!
— Ну, хоть покажьте, какая она есть, – слезливо проклянчил Алексей.
Девчата достали ему длинную, похожую на скрипичный футляр посылку.
— А дай хоть подержать, – вожделенно прошептал Лешка и протянул к окошку страждущие руки.
Толстые дородные девахи смилостивились и протиснули посылку в окошко. Он жадно схватил «футляр», прижал его к груди и закатил к потолку глаза. Потом оглядел сверток со всех сторон, трижды понюхал его, пустил скупую слезу и, оторвав от сердца, втиснул посылку обратно.
— И чо? Никак? – упавшим голосом на всякие пожарные спросил он.
— Не. Никак! – строго ответствовали за окном.
Убитый горем Лешка молча вышел из помещения и замер на почтовом крыльце. В голове его роились назойливые и коварные мысли: «Чоб такое продать?», «У кого бы перехватить?», «Где? Где? Где… Кто? Кто? Кто б…”.
От немыслимого напряжения Лешкино лицо сделалось из серо-белого красно-пятнистым. Треух на голове зашевелился ожившим кроликом, а руки судорожно начали шарить в дырявых карманах, будто там каким-то чудом могли вдруг оказаться царские червонцы.
— Ты чо, Лех? – заговорщицки обратился к нему подходящий к крыльцу односельчанин.
Леха смотрел сквозь него в сиреневую даль распростершегося под сопкой большого уже пропитанного весенним воздухом села.
— Я грю, ты чо? – повторил невзрачный мужичонка, подымаясь на несколько ступенек.
— А-а-а… Так… – откуда-то из тумана собственных мыслей вытащил Лешка дежурную фразу.
— Ну, так бы и сказал, – участливо кивнул мужичок с побитым оспиной лицом.
Быть пустым местом подле Лешки ему явно не глянулось, и, помолчав для приличия, он вдруг затараторил:
– Меня тож надысь так пришпилило, слышь… Токма грибов поел, и… понеслось! Ажна до «скорой» дошло. Да не поехал я. А как я поеду? В дому еще три бутылки оставалось. Это ж кому я оставлю-то? Этой лягушке е… вой? Да она все выжрет, пока меня промывать будут…
— Да не ел я грибов! – раздраженно гаркнул на него Лешка.
— А чо ел? – недоуменно пожал тот плечами.
— Ничо не ел, – отодвинув приставучего мужичка корпусом, Лешка быстро, как мог, похромал вниз по ступенькам.
— А… — почесал под шапкой рябой. – А то, гляди, баб Нюра всех пускает, кого у магАзина прихватит. У нее нужник хороший, теплый…
— Да иди ты… — отмахнулся Лешка и, словно поймав за хвост одну из своих удачных идей, целеустремился по улице вниз.
Он внезапно вспомнил, что у кума где-то в этих числах значился день рождения. Конечно, так просто бы Лешка к нему фиг зашел – прижимист тот кум. Но посылка… Лешка раздраженно повел плечами и раздосадовано махнул рукой в никуда: «А… хрен с ним! Придется рассказать ему про тайну. Все равно уже не сглазишь».
И он прибавил шагу.
Домой в тот день Лешка так и не попал. Не попал и на следующий, и через два, и через три дня… Еле живого на пятые сутки его отыскала Вёлькя и, поднадавав тумаков, на попутной машине оттарабанила домой.
В день пенсии Лешка был трезвее огурца. Он с утра уже натянул выходную «водолазку» и договорился с соседом, что тот его отвезет на почту. О стоимости посылки жене он так и не сказал, как не открыл и тайны, что в ней, собственно, так долго шло на его имя. Он только заинтриговал домашних, поведав, что это «такое подспорье в хозяйстве, какого они ни в жисть не видали и, тем более, не имели». И что теперь он, Леха, по весне заткнет на огороде за пояс всех соседей, хоть и хромой, и без ноги.
Вёлька при этом пристально вглядывалась ему в глаза и пытливо, словно вникающая в суть хозяйских слов кобелина, вертела с боку на бок растрепанной русой головой, каким-то чудом крепившейся на тонкой морщинистой шее.
Все ждали Лешку с нетерпением. Поэтому, когда за окном просигналила машина, семейство дружно вывалило за ворота.
Торжественным маршем шел на них Лешка, держа в руках скрипичный футляр.
— Ой, Бо… — выдохнула Вёлька, – Совсем сдурел! На хрен нам эта бандура?!
Она уже была готова броситься на Лешку с кулаками, но тот резко оборвал ее:
— Ну, от че ты заранее это поешь? Пошли в дом! Там все увидишь.
Лешка бережно разложил посылку на кухонном столе, вкруг которого уже собрались домочадцы. На плите у Вёльки напаривались щи. Купленная Лешкой по такому случаю бутылка, уже призывно завлекала своей этикеткой. Шиперчились парадом на окне толстостенные допотопные стопочки.
Медленно и торжественно Лешка распечатывал свое сокровище. Сначала из-под бумаги и картона показались железные трубки, потом – синий железный уголок, две велосипедные ручки, стальная перекладина, и, наконец, толстошинное средних размеров… колесо.
— Ты чё… само-…само-…само-… -кат купил? – задохнулась Ольга, недоуменно глядя на груду покрашенного металлолома. – Да я тебя!.. Ты сколько, урод, за это заплатил?!
Озадаченный не меньше жены, Лешка судорожно рылся в ошметках упаковки и, насилу отыскав белую глянцевую книжицу, пятясь к двери и по-рачьи выпучив глаза, пролепетал:
— Да, обожди ты… Дай разобраться…
— Я… тебе… разберусь! – набирала обороты Вёлька. – Я тебе счас так разберуся! – пошла она на мужа, привычно схватив с припечка увесистую кочергу.
— Он три тысчи шестьсот рублей заплатил! – заорала от вешалки мелкая, как вошь, младшая невестка, предательски вытянув из Лешкиного кармана обрывок квитанции.
Схватившись за сердце, Ольга медленно оползла на стоявший у окна рыдван.
Воспользовавшись передышкой, Лешка мухой прочел инструкцию по сборке и в мгновение ока превратил груду железяк во вполне законченное, скрученное болтами произведение чьей-то инженерной мысли.
Им оказалось нехитрое приспособление, отдаленно, действительно, напоминающее самокат. Только колесо у него было одно, а поперек сложенной из двух кусков трубки, вероятно служащей черешком, в обе стороны торчал прикрученный болтами неказистый уголок.
— Ну, вот, смотри, – бодро пропищал в сторону жены еще пытающийся спасти положение, мокрый от натуги Лешка. — Вот на эти приступочки и надо нажимать ногой. А руками держишь это как обычную лопату, только вместо держака здесь велосипедный руль. И ведешь по земле. И вот этот выступ внизу, как раз и делает за тебя всю работу, вскапывает землю…
— Это нашу-то таежную землю ты вскопаешь? Тридцать соток? Это там, где прошлый год трактор лемехи погнул? Ты с простой-то лопатой, чмо ты сибирское, не управишься. А эта хрень с колесиком и песочницу не взрыхлит! Ты чего купил-то, образина?! Как это называется?! – все еще держась за сердце, свирепо выплеснула из себя остатки женственности Вёлька.
— А это, мама, называется «Мотолопата», – съехидничал молчавший все это время младший Вёлькин сын.
— Какое «мото»?.. Хде здесь «мото»?.. В каком месте туточки «мото»?! – Пошел на децибелы Ольгин голос. — Это за что ты три тыщи шестьсот рублей отдал, я тебя спрашиваю?! Это сколько ж от пенсии у тебя осталось, кривоножка ты эдакая? – и с такими словами Ольга кинулась на выскочившего из дома в одном рваном тапке и пустившегося наутек во всю прыть по хуторским лужам Лешку.
В руках у нее было долгожданное Лешкой орудие сельского труда под кодовым названием «Мотолопата».
Конечно, обманутый Лешка не стал подавать иск в суд – где та Москва, и где он, бедный сибирский крестьянин, который так доверчиво попался на удочку аферистов, предлагающих наивным гражданам чудо-технику, способную облегчить тяжелый крестьянский труд. Он просто запил. Вместе с Вёлькой. И оправданием пьянству теперь и для детей, и для соседей было весьма приличное, как повод — «с горя».
Мотолопата валяется и поныне где-то в сараюхе – не пригодившаяся не только в хозяйстве, но даже и детям в качестве воображаемой «коняшки». А Лешка раз и навсегда зарекся покупать то, что высылается по стране «наложенным платежом» для таких, как он, лохов.
