Женщины-полицейские сделали признания в СИЗО: мерзкие тайны следствия

Тысяча представительниц слабого пола в Москве отмечают 8 марта за решеткой

«Эх бабы, бабы, несчастный вы народ!» — восклицал герой популярного советского фильма. И с ним не поспоришь, когда смотришь на женщин, вглядывающихся в небо сквозь решетку окна камеры. 982 арестантки находятся сейчас в единственном столичном женском СИЗО. А ведь среди них есть те, кто еще недавно сам носил погоны и обладал властью «казнить или миловать» — сотрудницы полиции, прокуратуры, судов, тюремщицы, чекисты и разведчицы.

Изменился ли их взгляд на мир, когда они поменялись местами со теми, чьи судьбы вершили? Кого винят в своей злой доле и о чем мечтают? Как отмечают 8 марта и что желают другим женщинам?

Обозреватель «МК» и ведущий аналитик московского УФСИН обошли камеры и спросили обо всем этом их обитательниц.

Праздник на то и праздник, чтобы даже в самом мрачном месте в самые сложные периоды судьбы стало хоть чуточку светлее. Вот и в единственном женском СИЗО Москвы почти все арестантки в приподнятом настроении. В меню на праздничный день – гуляш с гречкой, рыбные биточки с рисом, салат из свежих моркови и капусты. Несовершеннолетние девочки дарят нам сделанные своими руками подарки и ждут чаепития с тортом. Самые маленькие, живущие в камерах совместно с мамами, получили игрушки и памперсы.

Вообще жизнь всех женщин от мала до велика заметно изменилась здесь за последний год в лучшую сторону. В камерах – новые матрасы, подушки, одеяла, сотрудники, по словам арестанток, стали ответственней и человечней. Никто не спит на полу и не мучается от холода.

То, от чего страдают здесь теперь больше всего – несправедливость. И об этом больше всего хотят говорить даже в праздничный день.

Мы идем на этот раз в камеры, где содержатся бывшие сотрудницы правоохранительных органов, к женщинам, которые сами, быть может, еще недавно вершили чужие судьбы. Теперь они – заключенные, и могут переосмыслить прошлое и рассказать, случайностью или закономерностью стали их арест и теперешнее положение.

Одна из камер. Внутри двенадцать женщин. Далеко не все из них хотят рассказывать о себе. Кто-то уходит в сторону, молча и грустно смотрит на нас. Кто-то вставляет в чужой долгий разговор краткие резкие и злые порой реплики и междометия. А те, которые хотят выговориться, часто прерывают рассказ слезами, и, пока эти слезы утирают, другие продолжают говорить

Анжела — бывший следователь ГСУ ГУ УМВД, специалист по экономическим преступлениям. Выйдя на пенсию, женщина ушла в адвокатуру, однако инкриминируемые ей эпизоды относятся еще к поре работы в следствии, когда она возглавляла следственную группу. Обвиняется в мошенничестве и получении взятки. Об обвинении рассказывает подробно и рассудительно, с легкой иронией и тенью презрения. По версии следствия, за деньги Анжела и ее подчиненные, расследуя дело об обмане дольщиков жилья, признавали потерпевшими лиц, не имевших ущерба, тем самым незаконно представляя им право на получение компенсации. Вину сама экс-следователь отрицает полностью.

— «Сверху» поступила установка, чтобы было громкое дело против полицейских, — говорит она. — Так что никакой роли не могли уже сыграть ни личностные характеристики, ни почетные грамоты, ни награды, ни многолетняя работа… Всё было предрешено заранее, хоть я продолжаю оспаривать каждый шаг следствия, каждое незаконно вынесенное решение. Конечно же, под стражей это делать многократно тяжелей, чем на свободе. В этом – и цель того, что мы здесь, под арестом. В основном обвинения против нас строятся на показаниях так называемых «досудебщиков» (тех обвиняемых, кто пошел на сделку со следствием, надеясь таким образом добиться снисхождения). Наши доводы ничего не стоят против слов «досудебщиков». Поместить под стражу – надежда следствия сломить нашу волю и заставить оговорить себя или других людей.

Анжела под стражей два года. Впрочем, есть среди женщин и те, кто сидит уже три. Мы уточняем у нее — разве, будучи следователем, не приходилось точно так же помещать подследственных под стражу? Разве не было и прежде «палочной системы» (отчета показателями?) Неужели вы были человечным и справедливым следователем, а затем на смену пришли другие? Или изменилась сама система, сама практика?

— Вы можете мне не верить, но многое изменилось, — задумчиво отвечает Анжела. — Водораздел прошел в 2011-м году, когда милиция стала полицией. Вы знаете, ведь раньше мы почти никого не брали под стражу. Или лишь по очень весомым причинам. Абсурдом казалось брать на несколько лет под стражу обвиняемых в экономических преступлениях: для следователя-профессионала в этом нет ни необходимости, ни целесообразности. Дело-то не развалится, если работать нормально.

Кстати, первый арестованный был у меня через шесть лет работы. Вы знаете, а ведь я прекратила много дел! Тогда было возможным прекращать дела без последствий для самого следователя. Конечно, были нюансы: в первом квартале было нельзя прекращать дела, а под конец года – можно. А потом началась «чистка рядов». Те, кто хотел работать, как раньше, — не проходили переаттестацию. На смену пришли дилетанты. Менее опытные, более управляемые, из регионов, более жадные и голодные, кого легко было вовлечь в коммерческие схемы и организовать коррупционные потоки.

8-е марта… Например, как раз перед 8-м марта арестовывают, скажем, 5-6 фур с контрабандными цветами. А накануне праздника – звонок из прокуратуры: снимайте арест! Пропускайте цветы! Никто из нас не шел никогда на это. А эти, молодые, они шли и снимали, они не привыкли думать о последствиях. Но в итоге и они сидят теперь рядом на тюремных кроватях. Вот они, наши дознавательницы. Ира, расскажи.

— Нам спускали показатели, — вступает сокамерница. — 5 дел по такой статье, 5 – по такой, 5 – по другой. И вот, допустим, у нас только 3. Тогда мы звонили участковому, говорили: «Нужен бомж». Делали запрос в магазин, оттуда присылалась флешка якобы с записью совершенного преступления, но на самом деле никакой записи там не было. А мы описывали, расшифровывали, как будто есть. Спросят: где запись? Ответим: камеры неисправные, компьютеры старые. Но обычно никто не проверял.

Или вот эта статья 327 часть 3. Участковые сами находили, брали узбеков, киргизов, делали им левые патенты. Потом сами же их и арестовывали. Потом сами штрафы за них платили. Всё во имя статистики. А прокуратура… Что – прокуратура? Цена прокуратуры – за десять уголовных дел четыре колеса для БМВ. Мне не очень нравилось. Но начальник говорил: делай так, делай. Не хочешь делать – пиши рапорт на увольнение. Я хотела написать, но заартачилась, не для этого я училась в институте МВД. И вот – я здесь. А тут наших много было. Лена, Вика, два участковых… А система продолжает жить.

— Понимаете, следователь от сомнительного предложения один раз может отказаться, — говорит бывший следователь СУ одного из московских округов Татьяна: — И второй раз может отказаться, если есть сила воли. А на третий скажут: увольняйся. Что, не хочешь увольняться? Ну что ж, ты сам так решил…

В камере есть даже эксперт. Часто на вашей памяти сажали женщин-экспертов? На нашей это едва ли не первый случай.

— Отец хотел, чтоб я стала милиционером, у нас – династия, — начинает Катерина, эксперт-криминалист ЭКЦ МВД с 23 летним стажем, подполковник. — Поступила в адъюнктуру НИИ МВД, специализация – девятка, уголовный процесс и криминалистика. Научные статьи, конференции, в сфере деятельности – общение с адвокатами. Нарвалась на одного, оказался мошенником. Телефонный разговор шел в сфере графологии, подделки подписей, пожалела его, версия была такая: друг дал в долг большую сумму и потерял расписку. Можно ли восстановить документ, пройдет ли экспертизу подделанная подпись? Я сказала: нет, я такую экспертизу делать не буду.

Но да, я поделилась координатами тех, кто, возможно, стал бы. Мало ли таких контор? Это было в 2012-м году. Звонок от следователя раздался в 2015-м, когда я уже перешла работать в Министерство Обороны. Меня обвинили в том, что я сфальсифицировала подпись… за семь тысяч рублей.

«Досудебщик» оговорил меня, но условий сделки не выполнил полностью (отказывался затем от показаний, просил у меня публично прощения), так что получил 14 лет. Моя статья – «пособничество в покушении на мошенничество». Прокурор запросил мне 4 года, судья дала четыре с половиной. Почему дал больше запрошенного? Я не успела его спросить (грустно улыбается).

— Вы знаете, с нами вообще беда, — резюмирует Анжела.- Наши дела расследует Следственный комитет, и его сотрудники прямо говорят: «Мы вас ненавидим. Вы будете сидеть. Мы вас будем сажать». Как будто создали специального монстра, который с удовольствием уничтожает тебя. Это такая организация, которая легко «продавливает» дела в судах, они ведь дела и против судей ведут.

Есть среди «бывших сотрудниц» и тюремщицы. Вот Тамара, прапорщик внутренней службы.

— А я работала в московском следственном изоляторе десять лет. Вину не отрицаю: пронесла в СИЗО три телефона, получила за это 70 тысяч. Жилья не было, повышения по службе добиться не удавалось. Мне срочно нужны были деньги. Срочно… вы хотите узнать, зачем? Не хотите? Ну ладно… Хотела кушать. Вот просто так – «хотела кушать». Можете считать издевательством, но я не издевалась. Знаете, те, кто говорил до меня, взывают к справедливости. А я – к милосердию. Мне дали три года лишения свободы. Зачем? Я виновата, но кому я опасна? Я просила любое не связанное с лишением свободы наказание, я раскаивалась. Но мне дали три года лишения свободы. Я поеду в Кунгур отбывать наказание.

Для бывших сотрудниц правоохранительных органов создан специальный отряд лишь в одной исправительной колонии в России, под Кунгуром в поселке с говорящим названием Дальний в Пермской области. Это – очень далеко от Москвы. Не раз женщины обращались к ФСИН России с коллективной просьбой создать такой отряд где-нибудь поближе. В настоящее время их вопрос – в рассмотрении. Бывшие сотрудницы правоохранительных органов не могут остаться работать в следственных изоляторах в отрядах хозяйственного обслуживания, в отличие от других «первоходок». Закон запрещает.

Часто они обращаются с заявлениями «разбээсить» их, считать обычными арестантками, тогда они могли бы остаться вблизи от своих детей, мужей, пожилых подчас родителей. Ради этого они готовы трудиться с утра до ночи, мыть, красить стены, шить, готовить, подметать – лишь бы не уезжать под Кунгур. Но закон не знает такой процедуры – «исключить из бывших сотрудников». Если ты бывший сотрудник – то останешься им навсегда.

— 8 марта в газете «Петровка, 38» в 2012-м году про меня разместили статью, — вдруг вспоминает Анжела. — Большую, на разворот. Называлась «Ее выбор – следствие». Я так гордилась этой статьей в газете. Могла ли я подумать, что спустя шесть лет буду рассказывать о ней в СИЗО?

Еще одна «бээсница» — другая Татьяна. По ее словам, ей сделали недвусмысленное предложение подбросить меченые купюры неугодному руководителю, в кабинет которого она была вхожа. Возможно, руководителя хотели убрать для модернизированной организации коррупционных потоков.

Татьяне предложение не понравилось. Этим она не пришлась по душе УСБ по ЮЗАО. После множества перипетий, которые она пыталась пережить, многочисленных вызовов и опросов, ее вызвали в УСБ вновь, пообещав, что это – в последний раз. Там, по словам Татьяны, у нее стали отбирать телефон и диктофон, били руками и ногами, выламывали гелевые ногти, с силой зажимали между собой на диване. Это делали мужчины, сотрудники.

Татьяну увезли в больницу по «скорой». Об этом тогда она рассказала одной газете. Через месяц ее арестовали (обвинили в мошенничестве), при этом дом был окружен силами ОМОН, а ГУ МВД по Москве подало против Татьяны гражданский иск о защите чести, достоинства и деловой репутации, требуя опровержения сведений, изложенных в интервью. Гражданское дело Татьяна выиграла, но с тех пор уже больше двух лет содержится в СИЗО, постепенно теряя подорванное здоровье.

— У нас есть молодая женщина, она не готова пока говорить, — хором вспоминают арестантки. — У нее, когда ее привезли в СИЗО, вся грудь была лиловой. Вы видели когда-нибудь, чтоб женщину били так, чтоб грудь была как одна гематома – от ключиц до сосков? Вот так ее били…

— Меня били всего один день, а ее – три, — добавляет Татьяна. — Я докажу свою невиновность, выйду, реабилитируюсь и больше ни ногой в правоохранительные органы! Хватит.

-А я всё докажу – и вернусь, — говорит Екатерина. — Я буду работать про профессии. Это – моё призвание и мой долг. И стране я нужна.

— Господи, как стыдно… стыдно за наше следствие, — снова вступает Анжела. — За то, что за показателями не видят и не слышат людей, калечат, ломают жизни… Была Профессия. Было Наставничество. Стало наушничество. Стало стукачество. Не к кому прийти с проблемой, за советом. Побеседовал по душам? Напиши на собеседника рапорт первым, пока он не написал на тебя…

Вы спрашивали, что женщинам на 8-е марта пожелаю? Лучше мужчинам. Ведь было сказано: в жизни надо любить трех женщин – свою мать, мать своих детей и Родину. Что ж вы не любите-то нас так?.. Кому это я? Да всем. В первую очередь – Следственному комитету. Но так будет всегда, пока суды не начнут реально контролировать эту систему. Когда закончится эта круговая порука. А нужно ли им это?

Еще когда женщины работали следователями и ходили в СИЗО, сотрудники «Бутырки» провели им экскурсию. Показали камеры, где когда-то расстреливали, и сказали: «После тех событий здесь деревья желтые, осенние всегда. Они это видели, они это помнят, и с тех пор они пожелтели и никогда больше не станут зелеными». Многие женщины с тех пор никогда не забывали про те деревья. И сейчас они мечтают, чтобы однажды, весной, они зацвели. А самих женщин отпустили к детям и мужьям хотя бы по амнистии.