«Радость освобождения»: трудности перевода

Этимологический словарь Макса Фасмера производит русское слово «свобода» от санскритского, индоевропейского корня sabhā́ — «собрание, двор, судилище», и готского sibjа «родство, родня». Это полнота прав в собрании племени и полнота прав на долю в его добыче. Славянское *svobь от svojь (см. свой), означает «положение своего, равноправного в роду». Ты свободный, когда ты для окружающих людей «свой, родной», и ты несвободный, если они к тебе относятся как к чужаку, постороннему, не имеющему доли в их общине. То есть славянское понимание «свободы» — не то, что разрыв, а наоборот, слияние с общиной, растворение в качестве законного и равноправного слагаемого.

Если же мы будем анализировать английскую речь, то «freedom from mistake» — это не свобода от ошибки, а отсутствие ошибки, «freedom from activity» — это не свобода от деятельности, а отсутствие деятельности.

Нетрудно заметить, что «свобода» английского мира есть отсутствие! Она означает не наличие, а удаление чего-либо – например, опеки лорда над крепостным, в результате чего человек,  которого перестали опекать – и есть «свободный человек».

В этом смысле чисто английская свобода – это, например, удаление из Кодекса статьи «за тунеядство», принуждавшей советских людей где-нибудь (по довольно широкому выбору предложений) трудоустроиться. Обратите внимание, что никакой оплаты такая «свобода» не предусматривает, наоборот, она удаляет гарантии оплаты трудящемуся!

Русский такое «освобождение» принимает в недоумении и ярости, потому что он совершенно не понимает, какая же это свобода, если прав[1] лишают? Конечно, при увольнении пишут (калька с английского) – «освободить с занимаемой должности», но русское мышление этого не понимает, видя в увольнении, тем более внезапном и нежданном – вовсе не «освобождение», а бедствие и несчастье.

Здесь и возникают не технические, а философские «трудности перевода». В каждом языке заложена глубинная философия народа, и при переводе английских «свобод» на русский язык русский человек не понимает: что «свободного» в этих свободах? В том, что хозяева прибыльных участков тебя взашей вон выгнали – и умыли руки, сняв с себя всякую за тебя ответственность?!

+++

Фраза «освобождение по-английски заменяет угнетение истреблением» кажется чрезмерной гиперболой, но если внимательно изучить их историю, то окажется, что это суровая, но буквальная правда жизни[2].

То есть угнетённого «освобождают» — но не от его страданий неполноправной униженности, а от самой жизни. После чего он и считается «свободным» — на основании его неоплачиваемой ненужности системе. На том основании, что его никто не защищает, не заботится о нём, не опекает – вот он и «свободный».

Это как зимой дом «освободить» от ига котельной, облагающей дом феодальными поборами за отопление. Зависимость от котельной разорвана, но вместе с ней разорвана и сама жизнь (при том, что люди, выставляющие счета за отопление – действительно, порой очень некрасиво себя ведут и много безобразничают, и разорительны в качестве «угнетателей»).

Освобождение по-русски – это снятие негативных сторон жизни, обидных и неприятных, при безусловном сохранении всех позитивных её сторон и бытовых достижений.

Что-то иное русский человек словом «освобождение» не назовёт – как не назвал он «свободой» выход из крепостного состояния без сохранения прежних средств к существованию[3].

Русский человек совершенно справедливо полагал и полагает, что такое «освобождение» на самом деле есть издевательство и ухудшение рабства. Но в английском понимании «свобода» и «освобождение» — есть не акт преодоления ущербности, а акт разрыва отношений. Этим англоязычные народы очень отличаются от русского менталитета. Для русского ума «свободы» без доли, надела, наделения не существует (отсюда и русское представление о несвободе, как ОБЕЗДОЛЕННОСТИ, само слово «обездоленный»).

Для русских «свобода» — это равный доступ к благам. Для английского мышления «свобода» — это независимость людей друг от друга, которые потому и свободны, что могут вступать между собой в любые отношения, или не вступать ни в какие.

Русский понимает свободу как долг власти перед человеком. Который потому и называется «свободным» — что власть принуждена его уважать, не может его игнорировать. Англоязычный – наоборот, как отсутствие всякой принудительности.

-Какой же я свободный, если обо мне не заботятся? – скажет русский.
-Какой же я свободный, если меня опекают? – скажет англосакс.

+++

Мы понимаем свободу, как предмет, англичане – как отсутствие предмета. В науке это называется «положительным» и «отрицательным» определением. Если говорят – «он человек», то это положительное. А если говорят «он не верблюд» — то отрицательное, через отрицание. Совершенно очевидно, что англоязычное понимание свободы, навязанное всем народам, вступившим на путь капитализма – отрицательное. Не в том смысле, что оно «плохое», а в том, что оно указывает на отсутствие каких-либо качеств предмета.

Свобода у них – это не «то, что…», а «то, что не…». Английская философия полагает, что если дать положительное определение свободе, сделать её образ определённым, то она перестанет быть свободой. Потому что «свободным» является только неопределённое заранее положение человека. А если заранее написать, чего он должен получить, конкретно по пунктам и в граммах – это уже будет крепостничество какое-то, как минимум – «тоталитаризм».

Их свобода – не только когда ты ничего не должен кому-то, но и никто тебе тоже ничего не должен. И их можно понять, потому что и в самом деле: права рождают обязанности, если тебе должны чего-то, то и ты чего-то должен. Гарантии трудоустройства, например, неотделимы от преследования тунеядцев, решение жилищного вопроса для всех людей – от ликвидации частной собственности на жилые помещения[4], и т.п.

Диалектика жизни такова, что всякое достоинство есть продолжение какого-нибудь недостатка, равно как и наоборот. Удалив все недостатки – вы удалите и все достоинства. Что, собственно, и подразумевает английское понимание свободы: ты никому ничего не должен, но и тебе никто ничего не гарантирует.

+++

Уничтоженный «для картинки» процветающего общества гораздо выгоднее, чем просто угнетённый (но живой). Угнетённый постоянно маячит перед людьми, да и сам всячески о себе напоминает, мучается и других мучает своими бесконечными претензиями. А уничтоженный исчезает тихо, и больше никому «голову не морочит». «Не вписался в рынок»[5] — и помер. И самому уже не больно, и другим за него не стыдно. И державу не позорит.

У русского отца в начале ХХ века было 8 сыновей – вот вам почти готовые 8 нищих! Попробуй 8-х одеть-обуть, в люди вывести, выучить, к делу приставить, и наследство на 8 долек поделить! Современный рыночный «оптимист» со страхом рождает одно чадо, и у вымирающих народов Европы к этому чаду сходится по несколько наследств бездетной родни. И этот «единственный выживший» неплохо смотрится[6], вопрос только – а где семь других? В земле сырой?

Можно ли видеть что-то позитивное в экстенсивном росте уровня жизни, когда благосостояние растёт не благодаря новым технологиям, не благодаря внедрению научных разработок, а само собой, по причине ВЫМИРАНИЯ населения? Если на Земле останется 5 человек, каждый будет владеть собственным континентом – но какое же в этом счастье?!

+++

А. Леонидов в романе «Стая» о нашей мутной действительности, который я вообще рекомендую всем прочитать (доступен по ссылке[7]) пишет об изнанке «потребительского общества»:

«Мечта девочки Алины исполнилась. Но исполнилась, как в притче про «обезьянью лапку»: так, что лучше бы не исполнялась! Теперь-то Очеплова поняла, что нет никакой ясной грани между мещанской мечтой о красивой посуде и пиром каннибалов. Никогда не заметишь, где кончается фарфор мечты и начинается человечина реальности».

Леонидов раскрывает особую проблему, о которой мало говорят как критики, так и сторонники «потребительского общества». Проблема же не в самом потреблении, которое так-то – хорошая, приятная штука. Не в том проблема, что люди потребляют, а в том, что в жажде потреблять всё больше и больше, они начинают убивать, и убивают, по мере воспаления алчности, всё больше и больше.

И потребительская страсть «успешных» обрастает гекатомбами человеческих жертвоприношений. Одно дело, если мне нравится осетровая икра больше, чем кабачковая: сердцу не прикажешь! И совсем другое дело, если в драке без правил за осетровую икру я постоянно ради неё убиваю тех, кто за то же самое готов убить меня! И тут дело вовсе не во вкусе икры, а в нравственном состоянии общества. Это нездоровые отношения – независимо от того, сколько чёрной икры и прочих деликатесов ты кушаешь. Даже если ты их кушаешь много – это всё равно нездоровые отношения.

Англоязычная свобода со времён «Великой Хартии вольности» нужна была лордам, «чтобы жить хорошо». Как им хочется. Но уже тогда она превратилась в инструмент уничтожения тех, кто, как кажется потребителю, мешает его потреблению, или просто путается под ногами.

Очень актуальна для нас ситуация, в которой мы и оказались в начале 90-х. Та ситуация, в которой вы не будете угнетателем, и не будете даже угнетённым. А станете просто уничтоженным. За ненадобностью.

Нам, с русским менталитетом, кажется странным, что быть угнетённым – привилегия не для всех. Для нас в это состояние нужно снизойти, преодолевая отвращение и позор. А у них, при капитализме, оказывается, туда нужно подниматься[8] из отстойников геноцида!

Ларчик открывается просто: в хозяйстве обменов нужны не все. И чем дальше – тем больше «лишних», ненужных междусобойчику сложившихся обменов. Всего на свете нужно определённое количество, на которое требуется определённое число работников, которое постоянно снижается в рамках механизации и автоматизации производств.

Производить больше платежеспособного спроса не нужно. А создать платежеспособный спрос человек, который ничего не производит (и не является у власти фаворитом) – не может. Понятно, что ему для выживания многое нужно, чего у него нет, и он бы купил. Но на какие шиши?!

Логика угнетения одна: угнетённому власти выделяют мало, недостаточно, что создаёт и проблемы обществу, и проблемы угнетённого. И побуждает его на борьбу, кстати сказать, тем более активную, чем менее он угнетён. Даже пугачёвщина, при всём её примитивном уродстве, первобытности формы протеста – не может вспыхнуть среди истощённых голодом людей! Борцу нужны силы, бодрость – а откуда их взять у того, кто еле ноги волочит, и одной ногой в могиле?

Логика истребления другая: власти не выделяют «лишним» вообще ничего, приберегая все блага для тех, в ком реально нуждаются (хотя бы как в слугах). Этим власти решают вопрос с угнетённым, и общественным брожением, потому что обездоленные просто «исчезают».

Это может показаться каким-то наветом, преувеличением, но вот заголовок из весьма либеральной и прозападной газеты «Новые Известия»:

«Топливная нищета: почему в Англии умирают от холода»[9]: «Каждую зиму малосостоятельным англичанам приходится решать дилемму: тепло или еда. В прошлом году Великобританию потрясла смерть от холода в собственном доме 38-летней матери четверых детей Элейн Морралл. Об этой трагедии я писал год назад. Женщина тепло оделась, но отопление не включила — не было денег. Так мы с вами с удивлением узнали о серьезной проблеме, которую уже много десятилетий не может решить Соединенное Королевство, — топливной нищете (fuel poverty)».

«Это полный скандал, что люди умирают, потому что не могут позволить себе обогреть свои дома. Я, Дэниел Блейк, показываю трагические обстоятельства и ежедневную дилемму «тепло или еда», с которой сегодня сталкиваются многие тысячи людей в Британии, — заявил известный актер Дэйв Джонс, сыгравший главную роль в фильме «Я, Дэниел Блейк».
До недавнего времени рекордным сезоном считалась зима 1999/2000 гг., когда от холода умерло 48,5 тыс. человек. По данным Управления национальной статистики, прошлая зима унесла жизни более 50 тысяч британцев — абсолютный рекорд за всю историю наблюдений с 1975 года. Элейн Морралл, умершая от холода в ноябре, не вошла в статистику избыточных смертей».

«Конечно, мы в России не можем себе позволить жить без центрального отопления, как в Англии… Но это означает, что сооружение всех этих магистральных газопроводов, котельных и прокладка труб от них к домам, да еще на приличной глубине делает нашу жизнь кратно дороже. И этот нюанс необходимо учитывать, когда мы сравниваем жизнь там и здесь…» — пишет, повторюсь, либеральное издание.

То есть для предотвращения смертей «лишних» людей снижается средний уровень потребления. Это и есть иллюстрация разных подходов к вопросу о свободе и угнетении. Самый простой способ покончить с бедностью – уничтожить (или заставить бежать в заморские колонии, как в Англии эпохи «огораживаний») всех бедных. Нет бедных – нет и бедности, все выжившие «вписываются в рынок», потому, собственно, они и остались.

А вот о том, считать ли самый простой способ покончить с бедностью хорошим или плохим – решает менталитет, русский или англоязычный. По разному…

[1] В данном случае, права на труд, гарантированное любому гражданину СССР, с гарантией предоставления вакансий на выбор.

[2] Вехи такого «освобождения» — английские «огораживания», английское пиратство, истребление населения целых континентов и островов, которое признали к рабству непригодным (завозили негров издалека, а местных индейцев просто истребляли), колониализм и разбой «свободной торговли» в колониях, геноциды. И, наконец, ШАГИ СВОБОДЫ в наше время: «освобождение» Югославии, Ирака, Ливии, Сирии, Украины и т.п., Путём уничтожения местного населения. «Свободу России» прозападные реформаторы понимали как лишение русских средств к существованию (экономический геноцид 90-х годов).

[3] Когда произошла крестьянская реформа 1861 года, то помещик должен был выделить крестьянам наделы земли, в разных областях размер этой земли был разный. Но земля выделялась не бесплатно: крестьяне должны были выплачивать «ипотеку» государству. И расплачивались с этими долгами крестьяне до 1905 года, когда им «ипотеку» «простили» со страху. В ходе реформы 1861 года хорошую землю выделять крестьянам помещику было жалко, поэтому он выделял то, что похуже и получалась чередополосица, то крестьянские наделы, то помещичьи, то крестьянские наделы оказывались в самом дальнем конце, то в середине. «Отрезки» – это та часть участка, которым крестьянин традиционно пользовался, и которые после «освобождения» у него «отрезали». Исходя из того, что по закону вся земля помещичья, а участки, которыми крестьянин привык пользоваться – добровольно выделялись ему помещиком.

[4] Располагая достаточным жилым фондом, можно расселить всех по нормативу выдачи жилплощади. Но только в том случае, если исключена возможность концентрации квартир в одних руках! Если же кто-то концентрирует жильё в своей собственности, чтобы вложить капиталы или сдавать жильцам – то рост жилого фонда будет означать лишь рост его частных владений, никак не решая жилищную проблему для малоимущих. Вы построите десять домов – и будет у олигарха в частной собственности десять домов. Вы поднатужитесь, построите двадцать, тридцать вместо десяти – и в итоге всё опять попадёт в одни руки. В царской России были распространены «доходные дома» и целые кварталы, приносившие доходы больше, чем дворянские поместья. Если нет принципа «одна квартира в одни руки» — то количество квартир в одних руках будет постоянно увеличиваться, не давая решить жилищной проблемы в стране.

[5] © А.Б. Чубайс.

[6] Поневоле начинаешь больше внимания обращать на СТРАННОСТИ, которые проскакивают в западном кино и сериалах. Вот, например, в сериале «Озарк» владелец вполне себе успешного малого бизнеса узнаёт о том, что жена залетела, и впадает в панику: «Мы не можем себе позволить второго ребенка!». Как же это в России колхозники в лаптях по десять детей рожали?! Перед нами очень продуманные сволочи. Если ты прикинул и понял, что у тебя может не хватить денег, чтобы через 16 лет зачатый тобою эмбрион поступил в Гардвард, то нечего и начинать эту историю, надо срочно младенца расчленить, принося в жертву кровавым идолам Рынка, благосклонным к человеческим жертвоприношениям.

[7] 

[8] Очевидные антагонисты – работающие (занятые) и безработные (лишенцы). Работающие включены в правящий заговор – пусть и на второстепенных, униженных ролях. Безработные правящему заговору не нужны и выброшены из жизни, из всех раскладов и делёжек. Вот как писал С.Ольденбург в фундаментальном исследовании «Царстование Николая II»: «В 1905 году, в разгар железнодорожной забастовки, Елецкое земское собрание приняло резолюцию: «Сытые бастуют, обездоленное население черноземных губерний голодает… Пусть те, кто не хотят работать, уходят с железных дорог и очистят место нуждающимся в работе крестьянам». Как видите, зарплата, которым одним казалась «маловатой» для других выступала мечтой!

[9] 26 декабря 2018, рубрика «В мире».