«Хуже всего жилось в войну и сейчас»: интервью со столетней екатеринбурженкой

— Меня тут недавно фотографировали, и так наснимали, будто можно сто лет уже дать этой тетеньке, — шутит Антонина Феликсовна.

Она родилась 7 марта 1921 года и недавно действительно отметила столетний юбилей. Почти всю жизнь она прожила в Екатеринбурге, застала здесь самые разные времена. Она была первой учительницей в музыкальной школе № 3, долгие годы обучала детей музыке. А недавно Антонина Феликсовна переболела коронавирусом. С разговоров о здоровье мы и начали беседу.

— Самое страшное было то, что вдруг в голове что-то случилось такое… Что она как бы отключилась. Это меня больше всего напугало. Думала, что вот так жить просто не стоит. Не функционирует голова вообще. Видеть стала хуже, слышать.

— Температура была?

— Была.

— Почему вас не госпитализировали?

— Не могу вам сказать. Я не знаю. Приходила врач, выписала лекарства, что-то там рекомендовала. Видимо, не в такой тяжелой форме у меня было.

— Расскажите, что это за город был тогда?

— Мы жили на Уралмаше, в каком-то совершенно ужасном каркасном доме, каких сейчас нет. Погода не очень хорошая была. Город, конечно, неузнаваемо изменился.

— В чем самая большая разница?

— Трамваи ходили чаще. Когда в городе появилась машина, не помню какая. Ну так это ведь было событие! Мы бегали по улицам, смотрели. А сейчас пройти нигде нельзя. Дома стали такие строить, у меня из окна 25-этажный дом. Я даже жалела их: а если пожар? Конечно, город изменился в лучшую сторону. Я что, должна ругать родной город? Я буду его хвалить!

— Есть что-то, в чем Екатеринбург не изменился за столько лет?

— Даже не знаю. Как пруд был, так и есть. Я плохо помню уже сейчас. Поэтому на свой день рождения я попросила экскурсию по нашему городу. Я не очень ориентируюсь, а мне хочется основательно его узнать. Чтобы мне персонально рассказывали.

— Вы помните, как началась война?

— Раньше у нас на стене висел репродуктор. Никаких приемников не было. Он не выключался никогда, мы с ним просыпались. Это был воскресный день, я была дома одна. А мой брат, на два года меня старше, в 39-м году был взят на службу, отправлен на восток. И я слышу этот голос. У меня сейчас мурашки начинают от этого голоса подниматься.

— Левитан?

— Да. Его голос такой, что пробирает прямо. Но я всё равно не поняла важности этого момента. Потому что перед этим еще были войны — финская, например. И думали: «Мы победим, мы сильнее всех». А мама поняла. Она пришла, я ей сказала, и она давай плакать. Мама знала, что такое война. Понимала, что сын в армии. Я подала заявление, чтобы меня взяли в армию. Но меня не приняли. Забрали мальчиков, нашего преподавателя, который не вернулся.

И потом столько ты слышишь городов, о которых я даже никогда не слыхала. Можно географию изучать по ним было. Это угнетало до предела. Было желание помочь Родине. Потом стало очень плохо с продуктами. Все мы были дистрофиками. Сейчас все хотят похудеть, а тогда такой проблемы не было.

— Был момент, когда казалось, что сейчас немцы дойдут до Свердловска и война будет проиграна?

— Вы знаете, был какой-то момент. Октябрь месяц, кажется. Что-то такое в воздухе начинает носиться очень нехорошее. Слава богу, совершился такой перелом. Тревожно было очень, я бы сказала, на грани. Когда из Москвы эвакуировали.

— Вы помните день, когда узнали, что война закончилась?

— Конечно!

Слух уже носился, потому что американцы раньше сообщили. Мы с сестрой и подругой, когда услышали, пошли по улице. Кто-то идет, а мы: «Дяденька, война кончилась!». Люди незнакомые идут, улыбаются и кидаются в объятия. Это была такая всенародная радость. Но с горем вместе, потому что кто-то не вернулся, и довольно-таки много. Вечером на площади 1905 года играл оркестр, танцы были. Все люди как родные стали! Ты никогда его не видел, но вы жили единым чем-то. Но война — это ужасно.

— Чем вы стали заниматься после войны?

— Я окончила консерваторию. А тогда было так: есть городское управление культуры и областное. В общем, нас распределили в музыкальную школу № 3 во Втузгородке, я была первой учительницей в этой школе. Я там где-то месяц проработала, и вдруг мне стали приходить повестки. Оказывается, нас городской и областной отдел распределили в разные места. Я отправилась в Нижний Тагил. И в это время вернулся из армии мой брат. Мне так не хотелось ехать в этот Тагил! Но в итоге я там оказалась.

— Как вам жилось в 90-е годы?

— Я, по-моему, до сих пор их переживаю. Мне всё это очень не нравилось. Я раньше понимала, какая у нас страна — социалистическая. А сейчас я даже не знаю, в каком мы обществе живем. Может, вы мне скажете?

— Капиталистическом?

— Как-то быстро мы сюда перескочили.

Но в то же время технический прогресс — это хорошо. Раньше, если бы сказали, что можно фильмы смотреть прямо дома, можно было умереть со смеху. Потому что чего выдумывать? А теперь это всё реально. Уезжали в пионерские лагеря и писали домой письмо. Оно шло неделю, и еще через неделю тебе приходит ответ. А сейчас набрал — и тебе сию минуту приходит. Хотя, опять же. Сейчас железные двери, а тогда был просто ключ, который закрывали и убирали под коврик. Может, потому что красть было нечего.

— Какой период за всю вашу жизнь был самым сложным?

— Конечно, хуже всего жилось в войну. Это ни с чем не сравнится — горе человеческое, голод. Города пачками оставляли. И сейчас мне не нравится. Коронавирус не нравится, что вы сидите в масках. Что я безвылазно год сижу дома. Еще сейчас мне не нравятся наши телевизионные передачи.

— Какие?

— Я люблю юмористические. Сейчас юмор ни с чем не сравнимый. Я поражаюсь, что они сидят и смеются, когда плакать надо. В 1961 году я ездила на поезде дружбы в Германию. Мы приехали все измученные, невыспавшиеся. Нас повезли на какое-то мероприятие. И мы сидим, ничего понять не можем. И юмор такой: кто-то кого-то пнет, и зал смеется. Сейчас у нас что-то похожее. Не очень-то культурное, меня это не устраивает. Раньше были остроумные, культурные люди.

— А при ком лучше всего жилось?

— Я могу сказать, кого я лично не любила, как личного врага, — это Горбачёв. А лучше всего, наверное, при Брежневе. Как-то спокойнее было. Послевоенное время, когда начало всё налаживаться, появились, помню, чулки капроновые.

— Как вы относитесь к Сталину сейчас?

— Может быть, я чего-нибудь не понимаю, но я к нему хорошо отношусь. Конечно, 1937 год я не забуду. Я училась в классе, где учились прекрасные, умные люди. Сын директора Уралмаша учился с нами. Он даже к нам приходил, рассказывал.

И детей их куда-то отправляли. Моего папу тоже арестовали, он сидел целый год, мы ему с мамой передачи носили. Я думаю, он был «мелкой сошкой», начальником почтамта. Это всё есть. Но в то же время у меня к Сталину уважение. Он очень мало говорил. Помню, были Черчилль, Рузвельт и Сталин. Они, конечно, были высококультурные люди. Такого, как сейчас, когда президенты могут перебранки устраивать, что-то мелкое и базарное, не было. «Сейчас мы вам закроем этот «Северный поток»!» Мне это дико всё не нравится.

— Как вам сейчас живется? Какие у вас льготы, какая пенсия?

— Вам этого достаточно?

— Конечно, не помешало бы побольше. Но все-таки я не одна, мне помогают. Конечно, смотришь на артистов, они кичатся дворцами. Я не знаю, какой человек может за жизнь на такое заработать. У нас кто-то, кто более-менее высокий пост занимает, очень прилично имеет. И в то же время у нас такая пенсия.

— Как вы относитесь к нынешнему президенту?

Вот когда Хрущев ни с того ни с сего подарил Крым… Я всё это время переживала. Ну с чего ради? Теперь, я считаю, справедливо, что его вернули. И это большая заслуга нашего президента. Я не могу о многом судить, я многого не понимаю. Но в то же время мне и президенты в других странах не нравятся. Уровень у них уже не тот.