Кризисы, «красный» и «чёрный»: неравновесность систем

Вспомним основные законы? Например, универсальный закон перехода количества в качество. В процессе взаимного разорения количество переходит в качество. До критической точки разорение обогащает разорителя, но после неё – разоряет и сводит в ноль его самого. Мародёрство выгодно. Но только до тех пор, пока у жертвы мародёрства есть что отнять. А как только критическая точка пройдена, жертва разорена «в дым» — с неё уже никаким способом взять ничего нельзя. Так лев, истребивший всю дичь в округе ради своего обжорства – в итоге умирает от голода.

Государство создаёт потребности, а потом награждает за их удовлетворение. Чем больше отличился, удовлетворяя созданный государством запрос – тем выше награда.

При этом рыночный игрок (частник) – не может создавать потребности на рынке. Он их может только удовлетворять. Если я торгую огурцами, то смысл моей торговли – взять деньги за огурцы с тех, у кого они уже есть. Если же я сперва раздам нищим деньги, чтобы они могли купить у меня огурцы, а потом, собирая с них свои же деньги, буду раздавать им свои же огурцы – то какой в этом смысл?! Для чего такая процедура – легче уж сразу раздавать огурцы бесплатно, да и это мне (торговцу огурцами) зачем?!

Я (торговец огурцами) удовлетворяю спрос на огурцы, который возник до меня, и независимо от меня. Удовлетворить спрос (коли имеется) я могу: «вы хочете огурцы? Их есть у меня». Но я не могу создать этот спрос.

Эта проблема – и есть «чёрная дыра» рыночной экономики, в которую попало большинство (подчёркиваю – большинство!) стран мира. Отсутствие рыночного спроса разоряет рыночных «предлагателей». Они перестают предлагать, потому что всё равно никто не покупает. Если долго не покупать огурцы, то их в итоге перестанут выращивать и/или завозить. Ну, сами посудите, зачем париться, если всё равно не берут?!

Прекращение производства, с учётом инерции времени – есть прекращение технологии. Разумеется, искусство выращивать огурцы исчезнет не сразу, какое-то время люди ещё будут помнить, как их выращивать. Но постепенно (преодолевая инерцию памяти) люди разучатся это делать. Нет спроса – нет предложения. Нет предложения – нет производства. Нет производства – не будет (в перспективе) и технологий.

+++

Как решалась эта проблема исторически? До появления государств в мире жили т.н. «свободные общинники». Всё, что они производили – они производили исключительно для себя. Ни налогов, ни «административных барьеров», ни административно-командной системы не существовало – в связи с отсутствием государства, как такового.

Оставим в стороне постоянные набеги общинников друг на друга. Даже и без всяких набегов (предположим, на изолированном острове) «свободные общинники» жили очень и очень плохо. Впроголодь – и в буквальном смысле слова.

Главе государства нужно было содержать обширный аппарат. Прежде всего, храмовое хозяйство – ведь государство и общество возникли сперва вокруг культовых центров. Но, затем – дружину воинов, чиновничество, деятелей культуры и т.п. Глава государства, опираясь на свою административную силу, формировал потребности – которые вставала задача удовлетворить.

Умные цари быстро поняли, что если только брать продукт у общинников, и ничего взамен не давать – то они разорят собственную кормовую базу. Так и появились деньги – как передача права на реквизицию. Царь, к примеру, берёт у тебя овцу для своего войска. Но – если умный человек – то понимает, что нанёс тебе ущерб, может быть, непоправимый. Забрав овцу, царь даёт тебе право самому взять овцу у кого-то ещё, из его подданных. Перестав быть владельцем натуральной овцы, ты становишься обладателем права на взимание овцы с соседа. Это твоё право меняется на овцу. Как только ты забрал овцу у соседа – право взыскивать овец получил твой сосед, и так далее.

Деньги нигде не возникли, да и не могли возникнуть как эквивалент обмена товаров: ведь первобытные общинники производили одно и то же, и только для себя. Даже если у них случайно и возникли излишки – то они носили временный характер. Да и зачем покупать хлеб тому, кто сам выращивает хлеб?! Деньги неразрывно связаны с властью (где нет власти, где хаос безвластия – там и деньги обесцениваются, прекращают хождение) – и отражают реквизиторскую сторону власти. «Отбираю у тебя – но даю тебе право отобрать у третьих лиц».

Так возникли деньги (лишь потом, вторично, получив функцию обменного эквивалента товаров, которую они тут же теряют – стоит погибнуть власти, их выпустившей в обращение). Но нас интересует не столько возникновение денег (хотя тоже интересная тема), а то, что СПРОС ПЕРВИЧЕН, ПРЕДЛОЖЕНИЕ ВТОРИЧНО.

Вначале государство формирует потребности (сотня жрецов и писцов в храме не сеет, не пашет – а кушать ей нужно), затем эти потребности ложатся на производство повинностью, и только потом, много после, производство обнаруживает собственные интересы в обслуживании потребностей государства.

Рыночные отношения есть инструмент (и, будем справедливы – могучий инструмент) СНИЖЕНИЯ издержек производства. Получив в свои руки сбыт, рыночный частник из кожи вон лезет, чтобы снизить издержки, произвести побольше – и через то побольше выручить денег. Он лично и кровно заинтересован (рублём, а то и жизнью) – обслуживать потребности платежеспособности.

Но если дать рынку свободно снижать издержки – то он их снизит… до ноля. Это и есть накопление энтропии в анархии мелкотоварного производства.

Не создавая (и не желая, и не умея) СОЗДАВАТЬ спроса – частник обречён эксплуатировать ПРЕДОСТАВЛЕННЫЙ ЕМУ ИЗВНЕ спрос. Эксплуатируя этот спрос на износ, по максимуму, частник в итоге «съедает», добивает его.

Давайте спросим себя, вооружившись счётными палочками для первоклассников, припомнив самые азы арифметики: что выгодно частнику?

1. Ему выгодно, чтобы работники ЧУЖИХ предприятий получали большую зарплату. Тогда они придут с деньгами и купят его продукт.
2. Ему невыгодно, чтобы работники ЕГО СОБСТВЕННОГО предприятия получали большую зарплату. Это снижает его прибыль, это повышает себестоимость продукции, которую он предлагает на продажу.

Может ли частник повысить зарплату на ЧУЖОМ заводе? Нет. Хотеть-то он хочет, да не может – ведь там свой хозяин.

Может ли частник повысить зарплату на СВОЁМ заводе? Даже если и может (кстати, далеко не всегда) – в любом случае, он НЕ ХОЧЕТ.

Ведь что получается? Вы предлагаете частнику СВОИМИ деньгами оплачивать сбыт ЧУЖОЙ продукции! А какой частнику в этом интерес?!

Ведь частник из своего кармана будет платить свои деньги – а рабочие потратят эти деньги на сотни и сотни видов не этим частником производимой продукции!

Скажут ли другие частники этому частнику спасибо? Да. Нужно ли ему их «спасибо»? Нет.

Рынок очень хорош там, где есть сформированный вне и помимо, независимо от рынка, платежеспособный спрос. Как удовлетворитель спроса – рынок очень хорош, и ему в гибкости по части удовлетворения (вымогания денег с покупателей) нет равных. Но рынок очень плох там, где спрос предлагают сформировать ему самому.

Там возникает Сомали: спроса нет, да и рынка в итоге тоже нет. Частники подрывают сами себя – снижая свои производственные издержки, прежде всего – издержки на рабочую силу. Сокращение рабочих, обнищание рабочих – даёт частнику текущую прибыль, он меньше потратил, больше в карман положил. Но – если смотреть глобально – такой «дикой охотой» частник уничтожит в итоге собственную кормовую базу. Ибо нищий рабочий не покупает ничего, кроме хлеба, а безработный – вообще ничего.

А кому тогда продавать?

Или на вывоз (колониальный тип экономики) или только друг другу. Об этом и писал с натуры И. А. Бунин, кстати говоря, пламенный монархист и антикоммунист: «Город на всю Россию славен хлебной торговлей, — ест же этот хлеб досыта сто человек во всем городе. А ярмарка? Нищих, дурачков, слепых и калек, — да все таких, что смотреть страшно и тошно, — прямо полк целый!».

С одной стороны, мы видим развитые товарно-рыночные отношения: хлебная торговля раскинулась на «всю Россию». С другой стороны, мы видим, что потребительская база подорвана, что торговцы хлебом торгуют, в сущности, только друг с другом (сто человек во всём городе). В отличие от Бунина, мы понимаем, почему так случилось!

Рыночек всё порешал. Рынок «оптимизировал» — собственники снижали издержки путём сокращения штатов и снижения зарплат, и доснижались до того, что «смотреть страшно и тошно»…

Государство может (и, наверное, даже должно) использовать рыночные механизмы там, где оно осознаёт необходимость снижения издержек. Опыт Китая – тому свидетельство. Мы никуда не уйдём от природы человека, который хочет получать всё больше и больше, а делать всё меньше и меньше. Дай такому человеку самопланирование – он сведёт полезный труд к нолю, а собственное потребление – к бесконечности. И в итоге угробит всю систему – создав общество безответственных обжор, у которых потребительские потребности постоянно растут, а личное участие в производстве благ постоянно снижается.

Система начинает задыхаться от издержек, и лопается. Видели? Знаем!

Но мы не должны забывать и природу рынка, которая прямо противоположна природе человека.

Рыночный механизм так настроен, что он стремится взять от трудящегося как можно больше, а дать ему как можно меньше. Он втыкает трудящегося в конвейер, который год от года ускоряется – но, понимая, что трудящийся – заложник хозяина, год от года снижает содержание трудящемуся.

Если этому безумию дать развиваться невозбранно – то вначале мы получим толпы нищих, как у Бунина в его повести (и в его жизни). Затем растущее производство столкнётся с отсутствием сбыта и сломается. Возраставшая по экспоненте производительность труда сорвётся в ноль (что и есть природа капиталистических кризисов и депрессий).

Вопрос же не в том, сколько фабрика может произвести! Большинство современных фабрик, особенно у нас (но и по всему миру) могут произвести (потенциально) гораздо больше, чем делают. Но они искусственно снижают свою продуктивность – чтобы не затоваривать склады нераспроданной продукцией…

Если государство не создаёт опережающими темпами СПРОС на продукты производства – то теряется всякий смысл в его ПРЕДЛОЖЕНИИ. Рынок не расширяет спрос, а сворачивает его.

Механизм тут такой: каждый частник снижает издержки у себя. Но, поскольку все частники (мы же берём рыночную систему) – то издержки снижают все. Наивно думая, что только одни такие хитрые, или вообще ни о чём не думая. А поскольку все снизили издержки – на рынок выходит «человек без рубля». Он там может только ходить-смотреть, а покупать не может.

И в итоге – сталкиваясь день за днём с его отказничеством – производители перестают ему предлагать товары. Есть смысл строить дома, когда дома покупают. Но какой смысл строить новые дома, если и старые стоят нераспроданными?! И если купить эти дома не может никто?! Включая и строителей (строят, но не живут в построенном) – типичная наша ситуация «сапожников без сапог»…

И как быть?

Выходим тут такие мы, все в белом, и предлагаем застройщику: а ты плати огромные зарплаты строителям, они прямо после окончания стройки у тебя эти квартиры и раскупят!

Но это же та ситуация, о которой мы говорили вначале: продавец огурцов сперва раздал деньги покупателям, а потом покупатели купили у него огурцы! А какой тогда смысл продавать огурцы, если у тебя их покупают за твои же деньги?!

+++

Суть конфликта идей в том, что невозможно стабилизировать систему, не добившись равновесия ПРАВ И ОБЯЗАННОСТЕЙ человека.

Исторически известные нам проблемы социализма заключаются в перекосе в сторону ПРАВ. «Приятно быть добренькими за чужой счёт» — ругаются на это сторонники капитализма. Не будем, как они, карикатуризировать – добрым быть всегда приятно. Даже и за собственный счёт. А за чужой – тем более.

Но когда у человека всё больше и больше прав, а обязанностей всё меньше, то есть когда обременение человека снижается, а расходы на его содержание возрастают – в определённой точке наступает критический перелом.

Система, необременительная для трудящихся, уже не может обеспечивать их снабжения на ею же самой «задранном» уровне. Люди перестают производить то, что получать считают своим правом. Люди надеются, что кто-то сделает это ЗА НИХ – но, раз социализм, то рабов нет, и делать за них необходимое им для комфорта некому.

Перекос в сторону прав человека и в ущерб его обязанностям, слишком необременительная система снабжения – приводит социалистическое общество к кризису и катастрофе. Причём это касается не только печальной судьбы СССР (где ярко выражен характер такой катастрофы), но и, пусть в меньшей степени – судьбы социал-демократий в рамках традиционно-западных обществ.

Как только люди физически не осуществляют производство тех благ, на которые юридически имеют право – происходит коллапс как производственной, так и правовой сферы «перекошенного» общества.

Капитализм, рыночная экономика, рыночные «свободы» имеют в себе проблему прямо противоположную.

Вся их сущность и анатомия такова, что они приводят к перекосу ОБЯЗАННОСТЕЙ над ПРАВАМИ трудящихся. Используя весь арсенал террора и шантажа, запугивая работающих безработицей, хорошо мотивированный текущей прибылью, капитал наращивает обременение работника, постоянно сокращая вознаграждение.

Природа кризиса социалистических обществ понятна: мы не можем дать людям больше, чем у нас есть. А когда пытаемся дать им больше имеющегося – система сползает в хаос.

Но это правило не действует в обратную сторону. Больше, чем имеется, мы дать не можем, а вот меньше – вполне можем. Особенно это касается потенциальных возможностей системы, не желающей себя обременять правами человека, особенно такими, которые требуют от системы материальных затрат. Впрочем, порой капитал затрудняет доступ даже и к имеющимся благам, нисколько не потенциальным, а уже выработанным и «готовым к употреблению».

Снижая доходы людей – капитал закрывает им доступ к благам, которые (подобно пустующему дому) – оказываются неиспользуемой наличностью.

Если социалистов справедливо упрекают, что порой они горазды быть «добренькими за чуждой счёт», то про капитализм можно сказать: он злой за собственный счёт.

+++

Причина же обозначена нами изначально: рыночные механизмы, хаос частных собственников-работодателей могут обслуживать спрос, но неспособны его создавать. Без внешнего воздействия (исторически осуществлявшегося государством и идеологией) на «свободном» рынке происходит переход жадности в нищету.

Огромной массе нищих никто не мешает добровольно меняться друг с другом (принцип рыночной свободы) – но чем они станут меняться? Если у меня ничего нет, и у вас ничего нет – то нам остаётся только обменивать ничто на ничто!

Если государство не создало нерыночными и дорыночными способами СПРОСА – то рынку некого и нечего обслуживать. Например, люди, которым нечем платить за жильё – не покупают жилья, и по этой причине люди, которые строят жильё – перестают его строить. Так происходит деградация как спроса, так и производственного потенциала.

В нашем случае она сглажена сырьевыми товарами (нефтью, газом, рудами, алмазами и т.п.), а в случае Украины или Армении – вообще ничем. Потому спрос деградирует, производство, подлаживаясь под нищенский спрос, тоже деградирует – и мы получаем Гаити, Эквадор, Малайзию и т.п.

Крайняя негативность этого накапливающего энтропию процесса может быть преодолена в рыночных условиях только двумя способами:

1. Государственным планированием
2. Счастливой случайностью, которая потому и случайность, что не может быть предсказана или сформирована нашими силами.

Разумеется, какая-то случайность (например, открыли величайшее месторождение нефти прямо у вас под ногами) – может сыграть роль ВНЕШНЕГО ФАКТОРА ФОРМИРОВАНИЯ ВНУТРЕННЕГО СПРОСА. Но это такая редкая и ненадёжная штука, что считать её заменой государственному планированию и идеологии развития я бы не советовал.

За пределами счастливой внезапной случайности нельзя получить рост спроса в рыночных условиях. Спрос нужно формировать, понимая, что рыночные механизмы его не сформируют никак, кроме как в убывающем ущербном виде. Задача государства – чтобы тот, кто вчера получал рубль, сегодня получил бы два. Задача частника-капиталиста прямо противоположная: там, где он вчера тратил два рубля, сегодня обойтись рублём или того меньше.

И это должен помнить всякий, кто хочет жить в счастливой, прогрессивной и самостоятельной стране – а не в колониально-сырьевом придатке, в котором единственный источник жизни – милостыня заокеанских нанимателей.