ЛИШЕННЫЕ НАСЛЕДСТВА

— Ну, как называются эти хрюкающие твари на четырех ногах? — спросил Вамба.
— Свиньи, дурак, свиньи, — отвечал пастух. — Это всякому дураку известно.
— Правильно, «суайн» — саксонское слово. А вот как ты назовешь свинью, когда она зарезана, ободрана, и рассечена на части, и повешена за ноги, как изменник?
— Порк, — отвечал свинопас.
— Верно, — подтвердил Вамба. — А «порк» французское слово. Значит, пока свинья жива и за ней смотрит саксонский раб, она сакс; но попав в господский замок на пир, она уже норманн «порк». Что ты об этом думаешь, друг мой Гурт?
— Что правда, то правда, друг Вамба…
— А еще я тебе скажу, — продолжал шут. — Вот, например, олдермен бык: покуда его пасут рабы, он сакс «оке», на столе же перед знатным господином бык становится  французом Биф. Так же и теленок: пока за ним нужно присматривать — он сакс «каф», но когда он нужен для наслаждения, он уже  — делается мосье де Во…
— Клянусь святым Дунстаном, — отвечал Гурт, — ты говоришь правду, хоть она и горькая. Нам остался только воздух, чтобы дышать, да и его не отняли только потому, что иначе мы не выполнили бы работу, наваленную на наши плечи…

Разумеется, «Айвенго«, первая глава, где сэр Вальтер специально для  непонятливых, дает разъяснение от автора: «При дворе и в замках знатнейших вельмож, старавшихся ввести у себя великолепие придворного обихода, говорили исключительно по-нормано-французски; на том же языке велось судопроизводство во всех местах, где отправлялось правосудие. Словом, французский язык был языком знати, рыцарства и даже правосудия, тогда как (…) англосаксонская речь была предоставлена крестьянам и дворовым людям, не знавшим иного языка«,

и такое положение дел присуще не только английскому обществу XI-XIV веков, но и эпохе феодализма  в целом, на этапе, когда остатки общинных вольностей отмирали совсем и «низы» полностью порабощались «верхами», где по праву завоевания, а где и просто силою вещей, по ходу сословного расслоения. В той же России после рокового Указа 1762, превратившего  «собственность земли» в «собственность хозяина земли», «внутренним» языком дворянства стал немецкий (позже французский), что дополнительно отделяло господ от «быдла».

К чему это я, спросите?
А вот к чему…

На днях г-н Глазьев, министр ЕЭК, заявил, что вывоз валюты за рубеж стал фатальным для экономики, в связи с чем   необходимо срочно принять меры по обузданию беспредела валютных спекулянтов, использующих колебания нефтяных цен для манипулирования курсом рубля,  введя особый налог, и ЦБ отреагировал мгновенно:

«…содержит ряд неточностей и искажений, что представляется недопустимым в текущих условиях рыночной волатильности, несет репутационные риски для совместных мер правительства и Банка России… Просим рассмотреть целесообразность проработки оптимизации коммуникационной деятельности…».

На первый взгляд, полубред. Однако не следует подозревать сухих и деловитых людей из ЦБ  в девиациях психики. Им плевать, о чем лопочут смерды, а вот когда о пагубности спекуляций заикается министр, это, на их взгляд, низзя. О чем они и говорят. Но говорят на своем, сословном «внутреннем» языке, а если перевести

с нормандско-французского на саксонский, так господа из ЦБ сообщают господам из ЕЭК, что их пахан берега потерял, катит бочку на уважаемых людей, так  пусть ему объяснят, что надо схлопнуть варежку, ибо то, за что мальчика на побегушках просто одергивают, для министра чревато оргвыводами.

Итак, все осмысленно. Просто язык господ рабам непонятен. А стали ли бывшие свободные люди, лишенные отцовского наследства, рабами по праву завоевания или просто силою вещей, по ходу сословного расслоения, — это уже иной вопрос, лично мне, по правде говоря, не столь уж интересный, ибо какая разница…