Наши детские книги

Если мяса с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
А в борьбу не вступил с подлецом, с палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.

Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книги ты в детстве читал.

(В.С. Высоцкий. Баллада о борьбе)

Всем и каждому известно, что советский народ был самым читающим в мире. Читали все и всегда, начиная с нежных детских лет, по мере взросления продвигаясь от сказок и побасенок к невероятным приключениям героев Джека Лондона, Фенимора Купера, Жюля Верна. Причем миры, вдохновенно и мастерски созданные ими, по сей день остаются живыми и настоящими в отличие от современного шаблонного голливудского эрзац-продукта — коммерческой однодневки. В книжных мирах нашего детства встречались и благородные борцы с несправедливостью, и алчные негодяи, и лицемерные друзья, и противоборствующие человеку стихии, и роковые случайности. Еще в них всегда было место и подвигу, и предательству, а главное — выбору между тем и другим. Одним из таких ярких, запоминающихся и любимых миров детства была Страна Каоба — Страна Красного Дерева, описанная одним из самых загадочных писателей прошлого века Б. Травеном.

Когда-то мы с головой погружались в ее незнакомые и притягательные просторы, полные сочувствия к индейским пеонам, из которых тянули соки все кому не лень: погонщики-капатасы, гнавшие их плетьми как скот через джунгли на монтерии, где многим рабочим было суждено погибнуть от невыносимых условий, вербовщики-энганчадоры, полиция, правительство, американские компании, получившие концессию на разграбление природных богатств Мексики. И детским умом отказывались понять — как так получилось, что трудолюбивый, выносливый, умный народ на деле бессилен, загнан, ограблен и существует в состоянии полной безнадеги, не способный не то, что на мятеж, но даже и на побег:

«Мысль о том, что более развитые рабочие могут посеять смуту среди своих товарищей, поднять бунт или даже восстание, энганчадорам и в голову не приходила; подобную возможность они просто не допускали. Вербовщики считали, что если индеец и способен совершить побег, то только в одиночку. Случалось, что одновременно убегало двое завербованных, но бежали они в разных направлениях. Всех капатасов немедленно рассылали в погоню за беглецами, и команда оставалась, можно сказать, без охраны. Все завербованные могли бы воспользоваться этим и разбежаться, и энганчадоры оказались бы бессильными что-либо предпринять. Им пришлось бы вместе с погонщиками скакать назад в город и звать на помощь полицию, чтобы выловить беглецов, успевших скрыться в окрестных селениях. Однако такие массовые побеги никогда не происходили. Когда убегали два или три человека и команда оставалась практически без охраны, индейцы тут же разбивали лагерь, варили еду и ложились спать. Надсмотрщики, вернувшись с облавы, находили индейцев всех до единого там, где они их оставили. Точно так же ведет себя стадо коров, которое останавливается, как только погонщики устремляются за отбившимся животным. Коровы топчутся на месте, щиплют траву, отдыхают и терпеливо ждут, пока не вернутся погонщики и, щелкая бичом, не погонят их на базар или на бойню».

***

А потом, в эпоху невидимой руки свободного рынка оказалось, что «Поход в Страну Каоба» не такая уж детская книга, не только в Мексике читается с интересом, но и даже нечто смутно напоминает:

«Куда бы я ни подался, везде меня ждет работа, чертовски тяжелая работа… Убежать! Идти куда хочешь, по своей воле! А куда? С одного места на другое? Платят везде одинаковые гроши.

Пеону нелегко объяснить, что контора в Нью-Йорке, заполненная усердно пишущими и считающими мужчинами и женщинами, которые постоянно дрожат за свое место, определяет судьбу команды, шагающей через джунгли. Но еще труднее объяснить ему, что судьба таких пролетариев, как он, определяется не одним человеком и даже не группой людей, а всей общественной системой.

Компания получает концессию на разработку красного дерева с условием, что за каждый срубленный ствол посадят три новых деревца, иначе переведется порода. За невыполнение этого условия отбирают концессию, да еще налагают штраф. Но скажи, видишь ты здесь хоть одно деревце? Сколько ни ищи, не найдешь ни одного! Компания срубает все подчистую, а когда в округе не остается уже ни одной ветки каоба, она сматывает удочки. А красное дерево — наше природное богатство. Понимаешь, природное богатство индейцев, вроде как у белых — каменный уголь.

Врача, конечно, не было не только при караване, но и на монтерии. Там каждый сам себе врач. Тот, кто погибал, только доказывал, что не имеет права на жизнь и что к тому же он мошенник, обманувший вербовщика или управляющего монтерией, выдавшего ему аванс.

В представлении индейцев праздник и мясо — неотделимые друг от друга понятия.

Люди, у которых есть досуг, могут еще, чего доброго, взбунтоваться!

Так ведут себя еще только полицейские и чиновники во всяких там присутствиях. Попадись только им в лапы, они тут же изобьют тебя в кровь. А потом заявят, что ты сам упал и разбился, потому что был пьян.

Всю жизнь мне приходилось иметь дело с пеонами. Еще в молодости я вербовал рабочих на серебряные и медные рудники. Поверьте мне, у всех рабочих, у всех без исключения, есть предел, за которым кончаются их силы, их работоспособность и добрая воля. Если перейти этот предел, происходит одно из двух: они либо становятся бунтовщиками, либо обессилевают и делаются непригодными ни для какой работы. И то и другое сулит нам одни убытки.

***

Почему вспомнилась именно эта книга и именно сейчас? Может быть, потому что при взгляде на происходящее вокруг, нечто в глубинах памяти внезапно вызвало к жизни давнишнюю простую и правдивую повесть о бесправных, беспомощных и безответных индейских парнях-работягах, которые впоследствии, если верить Б. Травену, станут народными мстителями, борцами за справедливость, вождями Мексиканской революции.

Но это уже совсем другая история.

Любовь Донецкая, Союз Народной Журналистики, команда поддержки Программы Сулакшина

Сейчас на главной