Отцы и дети, не считая полиции

Похоже, мы все стали участниками нового «Стэнфордского эксперимента». В котором жестокое обращение с людьми быстро становится нормой. Силовики относятся к оппозиционерам и их семьям как к врагам, с которыми не церемонятся.

«Нормальный советский мент, забирая Азара, позвал бы соседку тетю Дусю посидеть с малышом», — пишет френд, комментируя нашумевшее задержание журналиста в Москве.

Я хорошо знаю пишущего, он добрый человек, любит детей — своих и чужих. Искренне хочет, чтобы все жили в мире. Его, как всех адекватных людей, возмущает, что двухлетняя дочка Ильи Азара около часа оставалась одна в незапертой квартире. Но почему-то именно этот примиренческий пост вызвал у меня ощущение жути.

Как случилось, что ночные задержания людей, которых наказывают фактически за политическую позицию, стали в России нормой? Мы сегодня уже не обсуждаем, с какой вообще стати человека, не представляющего никакой угрозы для окружающих, надо срочно тащить в отделение ночью в тапочках и пижаме для составления административного (!) протокола. Мы лишь даем советы в соцсетях, что делать с ребенком в такой ситуации: оставить с соседкой, передать представителю службы опеки, или позволить отцу забрать малышку с собой в участок. Как гуманнее? Гуманнее — немедленно провести служебное расследование, чтобы этот случай стал первым и последним. Причем открыто наказать не только непосредственных исполнителей, но и тех, кто отдавал приказ «тащить» отца в отделение, несмотря ни на что.

Иначе завтра мы, собирая в школу своих детей, будем так же горячо спорить, где лучше жить отпрыскам осужденных «политических»: в интернатах или с дальними родственниками. И надо ли им отрекаться от родителей-«врагов народа», чтобы не стать изгоями в своей стране, или это пока излишне.

Человеку, который в Twitter коряво сформулировал мысль о том, что действия силовиков могут негативно отразиться на их детях, дали пять лет тюрьмы за «возбуждение ненависти». То есть за слова, пусть и глупые. Что дадут силовикам, оставившим ребенка журналиста одного в незапертой квартире? Повышение по службе? Отгул? Премию?

Как случилось, что мы уже не только взрослых, но и детей поделили на своих и чужих? Прямо как в сериале «17 мгновений весны», где гестаповец Рольф морозит младенца на глазах матери и кричит ей: «Ты выполняешь свой долг перед своим народом, а я — перед своим». Что происходит в головах людей в погонах, когда они, по сути, оказываются в роли этого самого Рольфа?

Наверное, есть резоны у тех, кто пишет, что происходящее в стране — целенаправленная государственная политика. Дескать, если «эти оппозиционеры» уже не боятся ни штрафов, ни арестов, ни водометов, надо запугать их самым дорогим — судьбой близких. Но я никак не могу в это поверить.

Не могу представить себе, что в наше время в каком-то начальственном кабинете собираются взрослые вменяемые люди и на полном серьезе разрабатывают стратегию: так, давайте для начала напугаем лишением родительских прав тех, кто выходит на митинги с детьми, а потом еще и дочку Азара оставим в опасности, чтобы у всех остальных папаш-мамаш, призывающих гулять по бульварам, душа в пятки ушла.

Скорее всего, это происходит иначе. Все последние годы внимание правоохранительных органов медленно, но верно переключали с борьбы с преступностью на борьбу с оппозицией. И в просто устроенных мозгах довольно большой части силовиков произошла автозамена: оппозиционеры стали равны преступникам. Оказались враждебной силой. Врагами государства. Экстремистами, желающими посеять хаос и майдан. А с преступниками и врагами не церемонятся. И с их детьми тоже.

О том, как «чужой» выключается из общепринятых моральных и этических норм, написано немало умных книг: от «Банальности зла» Ханны Арендт, досконально изучавшей, как добропорядочные немцы становились палачами, до «Эффекта Люцифера» профессора Филиппа Зимбардо, который уже на более современном материале пытался понять, как нормальные люди превращаются в дьяволов.

В 1971 году Зимбардо провел скандально известный эксперимент в Стэнфордском университете, случайным образом (это важно) разделив студентов на «тюремщиков» и «арестантов». В своей книге он дал подробное — день за днем, час за часом — описание динамики эксперимента. Я приведу лишь одну цитату: «Уже через несколько дней „тюремщики“, в частности, в ночные часы, когда за ними не наблюдали ученые из группы контроля эксперимента, все хуже обращались с „заключенными“. „Тюремщики“ поднимали их среди ночи, чтобы пересчитать, заставляли бессчетное число раз отжиматься на руках, если им что-либо не нравилось в их поведении, или принуждали петь одну и ту же песню — о свободе.

Они ограничивали выход „заключенных“ в туалет, а когда выводили их по нужде, то надевали им на голову мешок; не давали еду и одеяла, а также унижали их в сексуальном плане… Позже „тюремщики“ начали творить настолько ужасные вещи, что эксперимент пришлось прервать досрочно».

Сегодня мы в реальности наблюдаем нечто очень похожее на проведение этого эксперимента в отдельно взятой стране. С поправкой на то, что «тюремщики» по большей части сами выбрали свою работу. Да и «арестанты» сознательно идут на риск. Что лишь делает этот эксперимент еще более жестоким. И прервать его тоже надо досрочно — пока он не зашел слишком далеко.

Автор Виктория Леонидовна Волошина — яркий журналист, публицист. В журналистике с 90-х годов. Работала политическим обозревателем газеты «Вечерний Петербург», а также в «Московских новостях», «Известиях», «Газета.ру».

Фото: FreeImages.com Content License