Иосиф Сталин и Клим Самгин

Мало у кого из современных торопыжек достанет сил одолеть четыре (!) тома главного, предсмертного романа М.Горького «Жизнь Клима Самгина». Таковых прошу поверить на слово: Горький в мельчайших деталях описывает в романе жизнь ЧЕСТНОГО либерального интеллигента. То есть не криминального хищника «а ля Чубайс», который просто жертве зубы заговаривает, прежде чем в горло ей вцепиться в удобный момент. А такого, знаете, благонамеренного интеллигента-недотёпу, который много раз, почти в каждом из томов, отказывается от соблазнительных, но уголовных предложений окружающей его оргии капиталистического надувательства…

Рабочее название романа о Самгине – «История пустой жизни». И тут любой воскликнет: зачем же на четыре тома расписывать пустую жизнь?! Что за странная причуда «великого пролетарского писателя» — посвятить самые зрелые и мудрые свои годы, своё духовное завещание – пустой жизни никчёмного либерала-интеллигента?

Скажу еретическое: Горький, возможно, и сам не понимал, зачем это делает. Парадокс Горького, в детстве очень обидевшегося на Бога (не разуверившегося, а именно обидевшегося – уверяют такие знатоки вопроса, как литкритик Басинский) – известен. Он в том, что Горький остро чувствовал мотив христианского спасения в русском революционном движении (и тому есть десятки цитат), но отчаянно не хотел признавать этого мотива (и тому тоже есть десятки цитат).

Понятно, что дедушкино поколение, поднявшееся на борьбу с невыносимым укладом жизни – думало о собственном СПАСЕНИИ. Если ты, например, на каменоломне, умираешь от невыносимых тягот, и уже кровь горлом пошла, то понятно: или ты тихо, скоро умрёшь, или нужно идти на побег. С кем бежать, когда, как, куда – это уже вопросы технические. Ты понял, что умираешь. Тебе надо вырваться. И ты цепляешься за любого, кто поможет тебе вырваться.Цены вопроса в таком случае не существует: потерянная Прибалтика или утраченные Дарданеллы мертвецу всё равно не помогли бы.

Но ведь поколение дедушек, вырывавшихся из ада с проводником-Лениным (к которому много непростых колких вопросов, но всё же, всё же…) было не первым поколением обитателей социальной преисподней. Идея СПАСЕНИЯ – это мотив 2 тысяч лет человеческой цивилизации, которой пронизана вся история европейских и нашего народов. Вначале это была просто мечта, бесплодная и беспочвенная, всхлип угнетённой твари. Несчастный, умирая от побоев или замерзая – видел в галлюцинациях некий иной мир, где нет свинцовых мерзостей социал-дарвинизма.

Так родилось оплодотворившее весь прогресс представление о Царстве Небесном – которое эталоном противопоставлялось «царствам земным», полным гнусности и нечистот. Без такого представления в человеческой голове сама идея справедливости родиться не может: с чем она будет сопоставлять практику? Чтобы что-то измерить в сантиметрах, нужно иметь сантиметровую линейку. Чтобы измерить меру несправедливости – нужно иметь в голове шкалу справедливости, противопоставление того, что есть – тому, что должно быть.

Иначе человек попадает в ловушку Гегеля: «всё действительное разумно, всё разумное действительно». Что бы ни было вокруг тебя – сложилось оно неспроста, а стало быть – пусть будет. Олень живёт именно так: он боится хищников, но не понимает несправедливости мира, в котором водятся хищники. У оленя нет эталона инобытия – следовательно, любую расчленёнку, даже собственных детёнышей, он принимает по-гегелевски, как необсуждаемую данность.

Нельзя прийти к социализму, миновав очень длительную и сперва как бы бесплодную стадию мысленного, мечтательного обдумывания Царствия Небесного. Мы не хотим мириться с тем, что есть, мы реальности противопоставляем мечту – и тем отличаемся от животных, принимающих всё как неизбежное.

+++

СПАСЕНИЕ – можно как луч, разложить на спектр составляющих цветов. Во-первых, это выход из безнадёжного положения. Если обобщить случаи спасения утопающих – то получим службу спасения на водах. Если обобщить спасения на пожарах – получим пожарную часть. Суть в том, что когда человек попадает в беду, и не может с ней справиться собственными силами – к нему либо приходят на помощь, либо нет. Когда приходят – это СПАСЕНИЕ. Когда нет – погибель.

Во-вторых, СПАСЕНИЕ – это обретение смысла жизни. Вытащишь из петли самоубийцу, а он снова повесится. У него смысла жить нет. Его технически спасать бесполезно. Ему нужно смысл жизни дать.

Третий важный компонент идеи СПАСЕНИЯ – прогресс, научно-техническое развитие. Команде спасателей нужна спасательная техника. Большой пожар ведром не затушишь, а массовый голод — с деревянной сохой не снимешь. Ну, и смысл жизни без развития – тоже невозможен. Какой смысл может быть у сидящего в тупике? Смысл обретает только тот, кому открыты дороги к чему-то лучшему, прекрасному, а эти дороги могут открыть только знание и техника.

Четвёртый компонент СПАСЕНИЯ – братство между спасаемым и спасателем. Тот, кто спасаем – сам должен быть готов спасти, и наоборот. Зоологическое братство связано с лютым дележом угодий (откуда языческое слово «брат» — однокоренное со словом «брать»; рождение брата брало у язычника часть отцовского наследства). Цивилизация в корне развернула исходный смысл слова «братство» (изначально означавшее Авеля и Каина), пропитав его взаимной любовью.

Итак, разложили: теперь складываем обратно, и получаем идею СПАСЕНИЯ, в которой переплелись мотивы благодарности, любви, умственного и духовного развития, становление человека во всех смыслах.

+++

Идея личного спасения – всего лишь рывок зверя из капкана. Идея всеобщего спасения оплодотворяет всю человеческую науку, культуру, все социальные, экономические, политические практики цивилизации. Вырвите оттуда идею спасения человечества – и все они обессмыслятся на глазах.

Причём не только культура, которая выродится в гнойный декаданс и бредовые самовыражения извращенцев, но и точные науки – которые просто перестанут интересовать людей. Все эти математики и физики нужны были не сами по себе, а как инструмент построения мечты взамен текущей реальности. Нет мечты – не нужны и формулы…

Вырождаясь, церковь трудами поздних своих лжеучителей свела идею СПАСЕНИЯ к адресованным загробному миру и выхолощенным от земных смыслов ритуалам. При этом была потеряна главная идея христианства – о том, что ад или рай определяются именно действиями земной жизни! И что вера без дел мертва, с ритуалами она, или без ритуалов…

Однако знамя СПАСЕНИЯ, выпавшее из одрябших рук казённых церквей — подхватило социалистическое движение. Оно как раз ставило поступки выше ритуалов и обрядов, сущностное содержание – выше символического. Не все это понимали, но Горький понимал очень отчётливо. Другое дело, что принимать не хотел…

Как и многие, кто и допустил трагедию отрыва современного им социального движения от духовного наследия цивилизации. То есть конкретную справедливость оторвал от общей идеи Справедливости, заключённой в самом Космосе и мироздании.

Человека надо было спасать – потому что он к началу ХХ века оказался в совершенно невыносимом социально-экономическом положении, затмевающем все страшные современные примеры лютой нищеты. И сегодня много тех, кому очень плохо – тем не менее, их трагедию не сравнить с трагедией быта чернорабочего начала ХХ века.

К 1917 году жизнь человека стала экономически-невыносимой, бессмысленной, бездуховной, науки потеряли смысл[1], а великая и бессмысленная бойня Первой Мировой – показала всю бездну взаимного озлобления людей. Какое тут братство – если люди в таких количествах годами истребляли друг друга такими темпами?!

+++

Понять проблему 1917 года мы можем отчасти, взглянув на современные проблемы пост-советизма. При этом нужно понимать, что сегодняшние противоречия на порядок мягче, чем тогда (пока?). Однако даже мягкий сегодняшний вариант противоречий поставил человечество на грань самоистребления, самоуничтожения человеческого вида.

Думающие люди спрашивают друг друга: где предел эскалации напряжённости между зоологическими амбициями ядерных держав? Сколько миллиардов жизней будет стоить человечеству зоологическая жажда США доминировать любой ценой? Где предел обнищанию жертв приватизаций, и где предел безумному обогащению их хищников? И вообще – чем хорошим может кончиться то иррациональное, что сегодня сложилось в межнациональных и межчеловеческих отношениях?

Очевидно же, что ничем хорошим это кончиться не может. Потому что свёрнуты мотивы СПАСЕНИЯ – как выручания человека из беды, придания смысла его жизни, прогресса, взаимовыручки и взаимной поддержки.

В моде подонки, рассуждающие о «пользе борьбы за существование», заложенной в дарвиновском «естественном отборе», и не желающие понять, что зоологический «отбор сильнейших» будет происходить при наличии термоядерного оружия, не считая иных видов оружия массового поражения!

+++

Оттого, может быть, думающим людям следует пристальнее взглянуть на тему сравнения двух типов личности ХХ века: Иосифа Сталина и Клима Самгина. Не криминальные алчные хищники главный метафизический оппонент Сталина, а именно Клим Самгин. Именно такой он у Горького, а в годы жизни нашего поколения он стал ещё и могильщиком дела Сталина.

Чем типаж Самгина отличается и от Сталина, и от омерзительных хищников социал-разбоя? Чистоплюйством, белоручничеством, особо-обострённой, но локализованной лично на себе моральной рефлексией. Он искренне стремится быть выше всех противоборствующих, и замаранных в борьбе кровью, сторон. Постоянно ищет некоего чистого познания, некоей безупречности поступка и мысли, оттачивает бесконечно свои пустословие и бесплодное блудомыслие.

Тип личности Сталина – это деятельный тип, неразрывно связанный современниками с образом спасателя. Он выводит миллионы людей из ада, он веслом убивает акул и крокодилов по дороге, вокруг него всё кипит и клубится, как на кухне: жар, чад, смрад, ожоги… Делается огромное дело – и делается оно с огромным напряжением.

Но чем ближе успех великого дела команды спасателей – тем больше становится разлагающая роль типажа Клима Самгина. Вначале он – мелкий, никому не нужный, лишний человечек. Мужичью, изголодавшемуся по земле и правде, рвущему жилы в рывке из преисподней – его софизмы и трюизмы и неинтересны, и попросту непонятны. В романе Клима просто сбросили с дороги масс, и убили, не особенно заметив.

Но чем больше становится в жизни Правды, чем больше в ней морально-отзывчивых людей, тем опаснее становится тип Клима Самгина. Он придаёт морали и познанию дистиллированный характер белых перчаток, он уравнивает мелкие проступки с гигантским преступлениями, потому как «и то, и то нехорошо».

Пустой человек наполняется мертвечиной разного рода парадоксов и софизмов, изощряется в логических трюках, брюзжит своим неприятием на все стороны. Всякая деятельность, с его точки зрения, пачкает человека (и в этом он прав). Работы не бывает без грязи, следовательно – безупречен лишь тот, кто стоит от дел века своего в стороне.

Уходя в сторону Клима Самгина, духовная эволюция всей интеллигенции уходила в пустую дудку отрыва от реальности, в ледяные кристаллические умопостроения праздного ума. Это не может отравить взгляда первого поколения, которое на своей шкуре помнит весь ад прошлого, и потому не страдает излишней сентиментальностью.

Но уже на второе поколение начинает разъедающе действовать. На третье, четвёртое – ещё сильнее. Если угнетатель – экономический, материальный паразит общества, то интеллигент типа Клима – духовный паразит. В определённом смысле он опаснее – хотя непосредственного участия в разувании и колупании униженных и оскорблённых не принимает. И считает своё недеяние – великой своей заслугой!

Не злодей я, и не грабил лесом,

Не пытал несчастных по темницам…

За этой гордостью не совершённым – скрывается отсутствие свершений. Ну, хорошо, не грабил, не пытал – а что делал то в утвердительном смысле? Думал… Сравнивал, анализировал, складывал и вычитал, и всё – в уме…

+++

Всякий либерал подозреваем нами в криминальных наклонностях. Но Клим Самгин чист от этих подозрений – его Горький сознательно очистил. Он весь – девственно-непорочная фигура рефлексирующего недеяния. Оттого в «перестройку» (не раньше) – именно он и становится кумиром интеллигенции. За него тогдашняя кухонная интеллигенция прощает Горькому всё пролетарство. Диссиденты с удовольствием славили выход фильма «Жизнь Клима Самгина»…

Не каждый либерал – уголовный типаж. Есть ещё и такие, вегетарианские – говорит нам Горький. Но, очищая Самгина от рыночной уголовщины, от криминальных афер – он стремится донести до нас мысль, что в таком чистоплюйском виде Самгин ещё хуже и страшнее.

Социальный и духовный паразит не богат, но он неплохо устроился в море окружающей нищеты и бедствий. Денюжка у Самгина всегда находится – и денюжкой он привык решать все свои проблемы: от найма проституток до похорон жены. И всегда находятся холуи, которые за его рубль готовы всё неприятное ему делать за него. Акт за актом Горький открывает перед нами «пустую жизнь» того, кто «хороший парень – и больше ничего».

И вдумчивый читатель понимает: Самгин мёртв весь, от начала до конца. В нём нет человеческой живости, но нет и той животной, зоологической живости, которая живёт в уголовнике, толкая его быть активным хотя бы в низших проявлениях жизни. Оттого типаж Самгина безнадёжнее каторжника, по той же причине, по какой тихие психи менее излечимы, чем буйные.

Всё «молоко галактики Млечный Путь» безнадёжно свернулось в Самгине. Тотальной своей мертвечиной он отравляет всякое своё действие, от интимного акта до попыток стать парламентским трибуном.

+++

Мир Самгиных абсолютно безнадёжен, как тепловая смерть Вселенной. Если в раскалённом хаосе буйства живых хищников может родиться противодействие – то в мире Самгиных, умеренном и расчётливом, не родится противодействия, ибо нет и самого действия.

Их мир (угрожающий нам сегодня острее, чем никогда) – это тысяча лет болтовни, переливания из пустого в порожнее, тысячи лет нерешения важных вопросов, и тысяча лет схоластики по вопросам, яйца выеденного не стоящим.

И этот либеральный ледяной мир – полная противоположность миру Сталина, раскалённому, живому и полнокровному, в котором всё меняется в считанные годы, в считанные дни, и люди практически без пауз видят результаты своих усилий, решение терзавших их всю историю проблем. Мир Сталина кровав – потому что действие ломает противодействие, потому что новое теснит старое, отжившее.

Мир Самгиных – анемично-бескровен, бледен, как вампир, чужд великим злодействам в той же мере, в какой чужд и великим свершениям. В нём болтовня и блудомыслие образованщины, брезгливо кидающей свои грязные носки прачкам, дабы не отвлекаться на «земное» — являются самоцелью и замкнуты в кольцо.

Они ничего не смогут сдвинуть с места — потому что любая подвижка потребует замарать руки, а они «не так воспитаны». Они могут лишь сменять друг друга, клон за клона, на парламентской трибуне, говорить там блёклые мёртвые слова, в срок уходить и в срок возвращаться, никому не прищемив хвоста. Эдакий мир маникенов «а ля демократическая Исландия»…

Это безжизненное пространство безупречных умников, которые потому и безупречны, что ничего не делали, потому и «безошибочны», что ничего не свершили. Никакой суд им ничего «припаять» не может – они держат себя в рамках закона, как и в рамках приличий.

В то же время любой хищник без закона сделает с ними что угодно – потому что в них нет сопротивляемости, толерантность ко всему достигла патологических величин.

Когда СССР оказался в руках таких людей, занудно чесавших праздномыслие об отвлечённые морализаторские «коаны[2]» Стругацких или Восленского – они целиком и полностью сдали его зоологическим криминальным хищникам, как, впрочем, и всё предыдущее наследие человеческой цивилизации.

Они – не плохие люди. Они – никакие люди – это и попытался передать Горький в 4-х томах. И вообще вопрос – люди ли они? Или просто роботы культурного слоя, заведённые под алгоритм «безупречности» в любых обстоятельствах?