Пиар как новейшая наука

Нынешней весной для российских ученых есть, как и положено, две новости. Одна хорошая и одна плохая. Хорошая новость — упраздняется Федеральное агентство научных организаций, злополучное ФАНО, по поводу вопиющей неэффективности и прямого вредительства которого не писал только ленивый. Плохая новость: руководитель упраздняемого ФАНО Михаил Котюков назначен министром науки. И хотя ученые вроде бы добились того, чего требовали, победа оказалась пирровой. В процессе собственной ликвидации агентство Котюкова, похоже, поглотило всю систему управления наукой. Но дело, в конечном счете, не в Котюкове и даже не в ФАНО. Речь идет об общем подходе государства к вопросам научных исследований, являющемся глубоко порочным.

Появление неэффективных структур и бессмысленный бюрократический контроль над профессионалами — лишь следствие более общих решений, принимаемых на стратегическом уровне. Российское начальство не доверяет научным учреждениям, созданным ещё в советское время, и не знает как ими управлять. В идеале от них хорошо бы вообще избавиться и создать для себя новую науку, не имеющую, по возможности, ничего общего с той, что существовала у нас в течение предыдущих двух веков. Такую, которая была бы ориентирована на немедленный рыночный успех, а главное, что гораздо важнее, на быстрый и шумный пиаровский эффект. Проект «Сколково», который сама власть предъявила обществу как образец новой организации науки, является очень хорошим примером того, как чиновники нового поколения представляют себе это дело.

Нужно собрать в одном месте как можно больше звезд, не жалея денег на их гонорары, построить красивые здания и как можно чаще всё это показывать по телевизору. Чем будут эти звезды конкретно заниматься, как одни исследовательские программы будут совмещаться с другими, каков будет вклад ученых в развитие промышленности и экономики, насколько и в какой форме их работа повлияет на долгосрочные процессы общественного развития — всё это не имеет никакого значения. Подобные нелепые вопросы никто даже не ставит. По сути, подход к науке в точности воспроизводил подход наших политиков к спорту. С той лишь разницей, что там разовые покупки отдельных звезд всё же дают эффект (пусть тоже разовый), тогда как в науке это не получается. Чиновники искренне думают, будто специалист мирового класса может просто так бросить свои многолетние исследования, учеников и коллег, отказаться от планов долгосрочной работы и переехать на новое место просто потому, что ему там обещают больше денег.

В сознании российских начальников деньги — единственная ценность, а потому эти люди искренне удивлялись, когда начали получать отказы. Самые известные случаи, конечно, связаны с математиком Григорием Перельманом, нобелевскими лауреатами Андреем Геймом и Константином Новоселовым, публично заявившими о своей позиции. В других случаях люди просто находили вежливые предлоги, чтобы уклониться от предложенных синекур. Да, ученых из других стран и научных учреждений нередко переманивают. Этим занимаются и американцы, и китайцы, и западные европейцы. Но ставка делается не на большие деньги, а на большие перспективы. В США прекрасно понимают, что ставку надо делать не только на звезд, но на перспективную молодежь, которой надо давать шансы для роста. А те же китайцы часто приглашают специалистов целыми лабораториями. Ни один старт-ап из Сколкова так и не стал компанией с мировым именем, многие проекты были просто закрыты, а некоторые прославились анекдотически, вроде разведения «мясистых мух», представленных публике на смотре стартапом летом 2016 года. Не удивительно, что в то время, как правительственные чиновники закачивали огромные деньги в Сколково, не получая оттуда сколько-нибудь заметных результатов, массовая эмиграция ученых набирала темпы. Старая советская наука, разумеется, не могла в новых условиях существовать так же, как и при прежней системе, но она имела прочные традиции, масштабные наработки и кадры, на основе которых можно было развиваться, выстраивая новую, современную систему приоритетов.

Напротив, именно с этой, реально существующей наукой, власть вступила в затяжной и скандальный конфликт, навязывая специалистам бессмысленный и агрессивный контроль, постоянно снижая расходы на реальную работу и в то же время создавая скандально дорогие бюрократические структуры, единственный смысл которых состоял в том, чтобы мешать исследователям работать. Для большинства российских ученых Сколково стало не примером модернизации науки, а символом её уничтожения. Однако, в конечно счете, дело всё-таки не в Сколково, не в ФАНО и даже не в политике правительства, а в самом проектном подходе, заменяющем ориентацию на долгосрочную исследовательскую работу требованием краткосрочных результатов, разобщающем научное сообщество и заставляющем коллег конкурировать между собой ради незначительных подачек, без которых, однако, выжить в принципе невозможно.

Не удивительно, что в таких условиях численность научных работников в нашей стране сократилась более чем на четверть. Молодые уезжают, старые выходят на пенсию или умирают. Заменять их не только некому, но и незачем — перспективных исследовательских направлений нет. Можно сколько угодно говорить про организацию «прорывов», но весь смысл подобных усилий в том, чтобы через точку «прорыва» двинулся вперед весь «фронт». А фронта нет, как нет и стратегии. Наука, как и предсказывал родившийся 200 лет назад Карл Маркс, в современном обществе стала производительной силой, важнейшим фактором экономического развития. Но решающую роль в данном случае играет не оборудование и даже не финансирование, а сами ученые, люди, их отношения между собой. Власть, находящаяся в конфликте с научным сообществом, не имеет будущего. Но беда в том, что российской власти никакое будущее и не нужно. Её идеал это бесконечно длящееся настоящее.

БОРИС КАГАРЛИЦКИЙ