Туда, но не обратно: спрос на нефть не вернется на докризисный уровень

©Shutterstock / Fotodom

Разумеется, совсем без нефти и нефтегазовых доходов Россия в ближайшие десятилетия не останется. Однако снижение поступлений от экспорта углеводородов и постепенное сокращение добычи – это уже не прогноз алармистов, а новая экономическая реальность. Если до начала коронакризиса отечественные эксперты ожидали, что пик нефтедобычи в стране придется где-то на 2025 год, то сегодня многие говорят о том, что этот пик был уже пройден в 2019-м. А дальше, с учетом вводимых ограничений и состояния наших запасов, добыча будет не увеличиваться, а снижаться. Доходы от продажи углеводородов, естественно, тоже.

Обязательно упадут?

Пандемия коронавируса уже больно ударила по «нефтянке»: весной этого года цена барреля марки Brent опускалась до уровня $23,48, а российской Urals – до $14,96. Что касается спроса на нефть, то он во втором квартале сократился на 20–25%. Как следствие, текущие перечисления в бюджет от Федеральной таможенной службы (ФТС) за январь–май 2020-го по сравнению с аналогичным периодом прошлого года снизились на 22,9%, а в апреле и мае это падение достигало 40% в годовом исчислении. Нужно ли уточнять, что ФТС перечисляет прежде всего деньги, получаемые от экспорта углеводородов.

Теперь пару слов о том, что значат нефть и газ для отечественной экономики. По оценке Минэкономразвития, в прошлом году доля нефтегазовых поступлений в доходной части бюджета РФ равнялась 40,8%; доля минеральных продуктов (читай: нефти и газа) в структуре российского экспорта, согласно данным ФТС, была на уровне 63,33%. Немало. Но это лишь то, что лежит на поверхности. А если учесть, что от топливно-энергетического комплекса (ТЭК) во многом зависят бюджеты регионов и состояние важнейших несырьевых отраслей – транспорта, строительства, машиностроения и металлургии, – картина будет еще более впечатляющей. Соответственно, снижение добычи углеводородов или сокращение спроса на них в нынешней экономической парадигме представляет серьезную угрозу для хозяйства страны. Если верить самым мрачным прогнозам, при сохранении тренда на дешевую нефть долгосрочные потери одного только российского экспорта могут достигать $100–200 млрд в год.

Действительно ли нас ждет эпоха дешевой нефти? Ведь после резкого падения в марте–апреле нефтяные котировки приподнялись, и с конца мая цена барреля Brent утвердилась выше отметки в $40. Хотя весной многие экономисты говорили, что до начала четвертого квартала цена будет колебаться в диапазоне $30–35. Около отметки $40+ торгуется и наша нефть Urals (в бюджет заложена цифра $42,4).

Эксперты говорят, что в краткосрочной и в долгосрочной перспективе проявится целый набор факторов, которые будут толкать баррель вниз. В ближайшие шесть месяцев наиболее очевидными рисками станут наступившая мировая рецессия и угроза второй волны пандемии, которая вновь заморозит начавшие оживать экономики. К этому надо добавить проблему запасов горючего, которые накоплены по всему миру. Как отмечал на конференции «Россия без нефти: рецепты выживания» партнер информационно-консалтингового агентства RusEnergy Михаил Крутихин, «мы видим в хранилищах явный перебор автомобильного и авиационного топлива». И это понятно: самолеты летают мало, использование автотранспорта тоже ограничено. Так, июньские графики министерства транспорта США показывали, что число авиационных пассажиров после максимального спада восстановилось примерно на 10%. А количество американцев, путешествующих автомобильным транспортом, составляло 15% от докризисного уровня.

В этих не самых лучших условиях на нефтяной рынок рвутся новые поставщики. Например, Ливия. В начале июня канал Libya Alahrar сообщал, что Национальная нефтяная корпорация (NOC) возобновила добычу на крупнейшем месторождении страны Эш-Шарара. Конечно, у ливийцев еще куча проблем, но, по словам Крутихина, если стране удастся восстановить экспорт, то предложение черного золота увеличится на 400 тыс. баррелей в сутки.

Наконец, тревогу бьют переработчики: на НПЗ по всему миру маржа сжимается до минимума или вообще уходит в минус. Поэтому стоит нефтяным ценам подрасти, как владельцы заводов начинают требовать скорректировать рынок. 

Призрак Греты

В долгосрочной перспективе дела могут обстоять еще хуже – эпидемия COVID-19 стала катализатором для ускоренного перехода европейских государств к «зеленой», безуглеродной энергетике. 27 мая председатель Еврокомиссии Урсула фон дер Ляйен обнародовала план по восстановлению экономики ЕС («ЕС следующего поколения») стоимостью 750 млрд евро. Одним из приоритетов в нем значится поддержка вектора на достижение т. н. климатической нейтральности, то есть отказа от выброса техносферой углекислого газа (СО2) в окружающую среду. Еще в декабре 2019 года Еврокомиссия представила «зеленое соглашение», направленное на декарбонизацию (снижение углеродоемкости) энергетической отрасли континента и экономики в целом. Конечной целью программы является прекращение выбросов парниковых газов к 2050 году, и на эти цели в ближайшие 10 лет будет потрачен 1 трлн евро.

Еще можно вспомнить недавний демарш французского президента Эммануэля Макрона, заявившего о выделении 1 млрд евро для стимулирования производства электро- и гибридных автомобилей в стране (общая сумма инвестиций на восстановление автопрома – 8 млрд евро). Макрон хочет, чтобы Франция ежегодно производила 1 млн экологически чистых автомобилей и стала лидером нового, «зеленого» автопрома. И подобных примеров много.

«Я думаю, если завтра вирус исчезнет и все будет в порядке, то вернуться в полном масштабе к докризисной энергетике не удастся, – говорит Михаил Крутихин. – Многие правительства начинают выделять деньги и строить планы на будущее, с тем чтобы скорее осуществить декарбонизацию, которую они намечали на 2050 год. В результате спрос на нефть, газ и уголь могут сильно сократиться».

Этому сокращению поспособствуют и некоторые карантинные ноу-хау вроде «удаленки» и дистанционной торговли, которые, видимо, плотно войдут в нашу жизнь. Возможность удаленной работы, учебы, и пр. снизит нагрузку на транспорт, сократит городские энергозатраты, а в перспективе уменьшит потребность людей в очень многих вещах, включая одежду и обувь, – так полагает директор Института стратегического анализа компании ФБК Игорь Николаев. Как следствие, снизится потребность в природных ресурсах. Эксперт говорит, что мы наблюдаем сейчас начало ухода от т. н. общества потребления: «Разумеется, такие цивилизационные сдвиги не происходят быстро, но, на мой взгляд, то, что мы сейчас переживаем, это и есть такой переход».

Почему Россия не сможет восстановить нефтедобычу после коронакризиса

По договоренностям в рамках ОПЕК+ Россия снижает добычу нефти на 2 млн баррелей в сутки. Весь картель должен убрать с рынка примерно 6 млн баррелей в сутки.

Как пояснил Михаил Крутихин, с технической точки зрения, российские компании «манипулируют» с добычей на наиболее продуктивных скважинах, расположенных на промыслах, которые были относительно недавно введены в строй и где работает относительно современное оборудование. В целом это напоминает веерные отключения электричества в 90-х: на две недели «отключается» одна часть скважин, в следующие две недели – другая. Дело в том, что приостанавливать надолго добычу в одном месте нельзя – это повредит и самой скважине, и оборудованию.

Опасность заключается в том, что если Россия подпишется на новые сокращения добычи (такие разговоры идут), то нашим нефтяникам придется выводить из строя уже старые скважины, которые снова «запустить» не получится. «Это обводненные скважины, где 4–6% нефти, а остальное – вода, – поясняет эксперт. – На этих скважинах оборудование довольно старое, и если его извлекут (скажем, погружные насосы), то, скорее всего, ремонту оно уже не подлежит. А ставить на старую скважину, дающую 2–3 тонны нефти в день, новое оборудование – нерентабельно».

В итоге получится, что компаниям будет невыгодно восстанавливать прежний уровень нефтедобычи, который был до вынужденного сокращения. А осваивать новые промыслы нефтяники тоже не спешат, и даже «притормаживают выход на какие-то новые проекты». Ведь они окупятся только через семь, а то и через 10–15 лет – кто знает, какой тогда будет международная конъюнктура и российская налоговая система?