Что мы построили под видом демократии – рай для мигрантов, плаху для своих?

Нам демократия дала

Свободу матерного слова.

Да и не надобно другого,

Чтобы воспеть ее дела.

Евгений Лукин

.

Уж 30 лет мы строим демократию, положили на ее алтарь несчетно жертв – но что это такое, в расслоенном этой стройкой обществе общепонятного ответа нет. Пожалуй, 30 лет назад все как-то ясней было; сегодня же за призыв к этой демократии можно и в морду получить от особо ярого патриота.

Хотя дословно, в переводе с греческого, демократия означает власть народа – и в этом смысле вовсе не враждебна воюющему с ней патриотизму. Но тот жертвенный посыл, который лег в основу нашей демократии, придал ей и иной смысл: такая шоковая терапия для народа, что вгонит его в гроб – и глазом не моргнет.

Так в принципе нужна нам демократия? И что мы строим под ее неясным видом: власть народа – или гроб с музыкой для него?

И мне сдается, что скорей второе – хоть музыка при этом самая бравурная и уже можно говорить открыто чуть не все, не будет ничего.

Но главный признак демократии – все же не право безлимитной болтовни, а право народа выбирать по себе власть, чего при всем струящемся бравуре он лишен сегодня начисто. Повтор еще советской фикции, осмеянной советским классиком Твардовским в поэме «Теркин на том свете»: «Обозначено в меню, а в натуре нету».

Эта сатира над советской помпой и ее отрывом от натуры была опубликована в главной советской же газете «Известия». Сегодня, как опять понятно всем, у нас ни такой классик, ни такая публикация в ведущей прессе невозможны. И при отмене той контрольно-пропускной сатиры лишь зазнамый жулик может выбраться за счет платящих за его рекламу жуликов.

Я это в чистом виде наблюдал на последних наших губернаторских выборах в Архангельске. За власть там бились трое откровенных шельм, о чем все знали – как и то, кого надо выбирать и почему те никогда не будут выбраны. Называли двух директоров северодвинских заводов «Севмаш» и «Звездочка» по строительству и ремонту атомных подлодок. Они спасли свои заводы-государства от разрухи, развалившей область – но никогда б не взяли деньги от «Лукойла» и других «черных» инвесторов, чтобы затем вернуть их в виде контрибуции с народа. Да таким белым воронам никто бы таких денег и не дал!

После архангельского выборного краха Путин отменил вовсе губернаторские выборы, ушедшие под эти теневые общаки. Как бы отсек гангренный член, не став его лечить – но тогда надо отменять и все остальные, пораженные той же гангреной выборы. Но отменили явочный порог и графу «против всех» – последний шанс народного протеста. В итоге всеобщее выборное право подменилось у нас узким правом этих теневых пройдох: один из них, как бы ни ненавидим был, уже пройдет наверняка, хоть даже один голос за него – его же самого – и будет в урне. И такой прецедент уже реально был.

Другой ключевой признак демократии – равенство всех перед законом – у нас такой же призрак. И хоть сословия еще законодательно не введены, фактически все общество уже разделено на разно-правовые касты.

Есть каста ВИП-людей – уже и не людей, а неподсудных никому богов; их присных – тоже не подсудных никому, кроме как тем богам. Те боги иногда дерутся меж собой – и побежденного могут спихнуть в Басманный суд; но никакому суду не дотянуться самому до их небес обетованных. Присный может сбить насмерть пятерых, переехать своим джипом постового – и смело ехать дальше. Максимум в итоге придет в суд его именитый адвокат, еще и пэр общественной палаты, от которого любой судья со страха заползет под стул. В общем отжим до еще Русской Правды Ярослава XII века с ее разными вирами за «живот князя, тиуна, страдника, изгоя».

Сословие людей делится на собственно людей, еще не людей – рабочих и крестьян, и уже не людей – пенсионеров, бомжей и рабов. Люди – это кто под феодальной властью ВИПов смог урвать себе реальные права на медицину, образование, жилье. Проще сказать – кому сегодня по карману, набиваемому чаще всего втеневую, купить квартиру по ее лихой цене. Это процентов 10 населения: обслуга нефтегазовой кишки, торговцы всех мастей, топ-менеджер, коттеджный архитектор, адвокат и т.п.

Еще не люди – подавляющее большинство страны – на свою среднюю зарплату не только что жилья, но и путного куска мяса не купят на обед, жрут всякую перемороженную кенгурятину на пальмовом масле. И объемы сноса к нам этой субпродукции, что «люди» на положат в рот под страхом смерти, потрясают.

Многим пенсионерам и та кенгурятина – за двунадесятый праздник. «А костей нет сегодня – для собачки?» – спрашивают бабушки в мясном отделе, но по глазам видать, что никаких собачек у них нет в помине. Как вообще они живут – родной науке неизвестно. Впрочем и как она сама живет, ей неизвестно тоже. Во всяком случае все капитальные открытия сделаны ей еще до наступления на ее горло наших рынка с демократией.

Бомжи – и вообще необсуждаемый, словно и несуществующий предмет. У них нет даже номинальных прав на жизнь, и граждане с определенным местом жительства предпочитают их в упор не замечать. В отличие от бродячих собак, хотя бы приблизительно сочтенных, их даже не пытаются считать. Как летошний снег – без всякой пользы, памяти и сострадания в душе.

Зато рабы становятся все более востребованным кладезем на стройках нынешнего века и в других, все менее наукоемких производствах. Власть, очевидно, только за, чтобы их контингент, и самый безопасный для нее в протестном плане, числом догнал и перегнал рабочий. Все спекуляции насчет пускать их или не пускать к нам из еще более убогих стран, как и о всякой расово-религиозной мути – тут вовсе ни при чем. Они все больше вхожи к нам по чисто объективному закону – коли при нашей феодальной демократии все более в ходу их неквалифицированный и дешевый труд.

И невольничий рынок стал у нас одним из самых ходовых. Рабы-строители, сельхозрабы и прочие свободно покупаются на пятачках, которые за свою долю в этом бизнесе пасет полиция; объявления типа «куплю раба» уже обыкновенны в Интернете. А секс-рабыни вообще открыто предлагаются в самых тиражных и демократических газетах: все издевательства над ними, по желанию клиента, рабовладельческие фирмы гарантируют.

Но что особо отличает нас от демократий других стран, где существует то же социально-подоходное деление – это ведущий путь к доходному имению. В тех демократиях больше, как правило, имеет тот, кто больше дал всем, продал полезного товара. Лучший пример – первый миллиардер Америки Билл Гейтс, давший своей стране и миру массу программного продукта, хлеба современных производств.

У нас же в цвет вышли те, кто больше взял или украл у всех – на нефтяных аукционах, по фальшивым авизо и путем прочих рейдерских захватов. Типичный наш магнат – по профессии никто, работает никем, крадет бесстрашно и безбожно. Не основатель, не организатор производства – а отъемщик акций, в общем чистый паразит. Чаще всего меж ним и тружениками его факторий непроходимая стена, указанная еще в эпиграфе сатирического журнала «Трутень» екатерининских времен: «Они работают, а вы их труд ядите».

Рабочие под новым феодальным игом ненавидят этого упыря, а он их не считает за людей. И если западные демократии идут к сокращению разрыва меж богатыми и бедными, у нас все глубже этот коренной разрыв. Рабочий недочеловек уже заведомо не может дать своим детям такое образование, лечение и прочее, чтобы хоть те когда-то вышли в люди.

Хотя одна грань меж нашими сословиями все же идет к стиранию – между рабами и рабочими. Поскольку на тот мизер средней по стране зарплаты для рабочих может пойти только попавший в страшный капкан обстоятельств самопродавец себя. Так встарь когда-то продавали себя в рабство свободные с рожденья люди – наша ж демократия ввела такой капкан для большинства трудящихся страны.

Но такое регрессивное строение, живущее с убогого отсоса своих недр, не может иметь будущего. Чужие демократии, гуманные внутри себя, но агрессивные вовне, задавят все равно дурной анахронизм.

И еще о призрачной для демократии свободе слова – у нас опять же только призрачной, зажатой еще больше, чем в СССР. Советская цензура убивала слово, но не убивала мысль, литературные побеги от которой зеленели, сколько их ни обрезали, и так или иначе пробивались к жизни. А демократическая цензура вырубила сам этот корень – тогда сами собой заглохли и его побеги. И книга из возбудителя мыслей и чувств превратилась в средство их детективно-дефективного забвения.

Эта задача умственного обрезания народа для его трудовой и выборной эксплуатации была решена так. Сажать за вольномыслие уже не стали – но просто тем, кто не врал в пользу новой власти в пору насыщения прилавков за счет сокращенья числа едоков, перестали платить гонорары, и они сами вымерли. А те, кто врали, подсекли своим враньем самую литературную идею – после чего народ и перестал читать что-то всерьез, переключась сполна на эту дефективщину. А то и вовсе на не требующий даже знанья «букафф» зомбоящик.

Припомнить для сравнения – опального при советской власти Пастернака, превращенного затем в дубину для битья по ней, хотя и не печатали подолгу, но не лишали ни дачи в Переделкине, ни средств к существованию. В начале ж 90-х я лично видел классиков родной литературы, которым было нечего, дословно, есть и некуда деваться: либо продать перо и душу новым идолам, либо повеситься на люстре.

Журналистика попала в те же жернова, но как более поверхностная и живучая трава чуть дольше упиралась и цеплялась за свое. Ее накрыл уже наш рынок, ставший в нашем византийском государстве не средством, а фетишизированной целью жизни. На первых, самых вдохновенных рыночных порах так всем и внушалось: «Рынок есть рынок, и если поразил голодной или криминальной смертью сколько-то народа, что поделаешь!» То есть жизнь человека – тьфу, а этот идол рыночный священен! Хотя должно быть все наоборот: священны жизнь человека и душа, а рынок, мрынок и прочие подсобные для жизни средства – тьфу!

И этот вывернутый наизнанку рынок скрутил пуще любой цензуры нашу прессу. Под лозунг «Демократия для демократов!» сначала власть, потом взращенные ей упыри щедро подмазали те СМИ, которые кадили рынку с демократией. И их пресс-монополия сбывать свою продукцию по цене ниже себестоимости обрушила всю конкуренцию на этом рынке. Впрямь рыночную прессу, живущую с дохода от продаж, просто не стали брать распространители, заваленные демпинговым полноцветом. И говори что хочешь – но если это не в масть спонсорам, глас вопиющего уже не выйдет за предел его пустыни.

В итоге наша вышедшая из рукава дремучей византийской рясы демократия стала для униженного и оскорбленного ей большинства садюгой из того же «Теркина»:

Это вроде как машина

Скорой помощи идет:

Сама режет, сама давит,

Сама помощь подает.

Но на вопрос, нужна ли нам она, я все-таки принципиально бы ответил да. Поскольку кличи патриотов заменить эту народную косилку добрым косарем, скосившим бы избыток паразитов, находят, как коса на камень, на другой вопрос: а как его ввести во власть? Никак. Как доказала та же рухнувшая от засилья тех же пороков Византия, да и царская, и советская Россия, – сама власть не способна к самоисправлению. Лишь голос большинства с реальным правом выбора способен привести ее – и все наше дальнейшее – в порядок.

Но это – в принципе, а наша явь как в поговорке «Бог – свое, а черт – свое» сводит нас, как ни крути, к тому же черту. Построить социализм с человеческим лицом нам коксу не хватило – и стали строить капитализм с нечеловеческим, что вовсе жрет людей; и кабы не мигранты, наши города и веси сегодня выглядели б довольно пустовато.

Но жить-то хочется! И это крайнее, неистребимое во всем живом начало пытается любым, даже кривым путем найти себе дорогу. И при все более очевидной невозможности порвать законно путы, одолевшие наш тоже не подарочный народ, оно стихийно выбирает этот кривой путь.

Он называется у нас то так, то сяк: одно время назывался скинхедами, фашизмом; потом пришел Навальный, за ним придет еще кто-то на волне не утоленного запроса, чтобы снова ничего не утолить. Все как-то вкривь идет – но ничего прямого наша изнутри кривая демократия уже не оставляет, вцепившись в свою власть до посинения и хая на чем свет любую попытку новых выборов по существу.

Но есть закон: любой загнанный в угол организм готов с отчаянья, рассудку вопреки, на все. Зачем же загонять туда целый народ?

Но наши ВИПы словно в упор не замечают этого народного отчаянья:

Не внемлют! видят – и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса!

(Державин)

И под такой покрышкой нашему народу остаются всего два пути. Либо покорно сдаться вымиранию и замещению себя рабами-чужестранцами – либо принять от оголтелой молодежи ее закрайний путь. Который точно на таких же дрожжах постиг униженную после Первой Мировой Германию, где те же паразиты, попивая кровь той нации, ввели ее в тот же кривой экстаз. Нелепо же верить, что их Гитлер возник вдруг из ничего – как велят наши цензоры, изъявшие из продажи его «Майн кампф» за слишком явную перекличку с нашим настоящим. И наше загнанное в угол большинство уже в душе не грезит ни о чем, кроме как вздернуть на поганых сучьях тех же упырей. И по статистике у нас ничто сейчас не популярней грезы о возврате смертной казни.

И строим мы сейчас, с подмогой пришлого отребья, виселицу – лишь еще неясно, для кого: поставленного на вымирание народа или поставивших его на вымирание владык. Но станет ясно, как только в стране, где еще как-то держится на нефтяном подсосе потребление и чахнет производство, рухнет этот нефтяной подсос и уже свитая вчерне петля сама укажет ее выбор.