Кризис иерархических систем 4

Поэтому в 1920 годах антииерархические настроения были достаточно велики — по крайней мере, в размере, достаточном для того, чтобы осознать необходимость поиска какого-то иного способа жизнеустройства. Что проявлялось на всех уровнях – начиная с отказа от принципа «единоначалия» в армии (с введением института комиссаров) и заканчивая созданием … пресловутой «номенклатуры». Да, именно так: та самая советская «номенклатура», которая в позднее советское время была символом «всевластия начальства», на самом деле создавалась для полностью обратной задачи. Дело в том, что идея об обязательной «партийности» руководящих работников должна была как раз обеспечить возможность критики их со стороны «товарищей по партии». Дескать, это «там» ты директор завода или заместитель председателя райсовета – а тут ты «обычный» коммунист, доступный для самых нелицеприятных вопросов. Которые могут задавать рядовые рабочие – а партийный «актив» обязан проследить, чтобы на эти самые вопросы были даны ответы.Причем – что самое удивительное – изначально это работало. В том смысле, что вопросы задавались, а начальники на них отвечали. (В том числе и делами по улучшению жизни рабочего класса.) Однако уже к концу 1930 годов начался совершенно закономерный перенос реальной власти в сторону «партийных органов». Причин тут было несколько: и то, что реально рабочих, способных «призвать к ответу» свое начальство, оказалось, все же, немного. Просто потому, что это требовало определенных знаний и пониманий того, как устроено производство (или иная сложная система). Надо ли говорить, что в условиях, когда рабочий класс испытывал – в связи со взрывной урбанизацией – массовый приток людей «из села», таковых было немного.

Если учесть, что одновременно с этим всех более-менее образованных представителей пролетариата в это время старались или стимулировать на дальнейшее обучение – так как инженеров и техников не хватало – или же направлять «по партийной линии» на работу в село или отсталые регионы страны, то можно понять, почему особого развития «партийного контроля» так и не произошло. Особенно, если добавить сюда то, что для вчерашних сельских жителей было просто не принято критиковать «вышестоящих»: они любого образованного человека воспринимали, как «барина», с соответствующим отношением.

Были, разумеется, и иные причины, так же связанные с обширностью охватившей страну модернизации. Например, не следует забывать, что сам успех данного процесса заставил позабыть о недавней катастрофе, а вместе с ней – о том, что иерархия есть очевидное зло. Ну, в самом деле, когда заводы вводились в строй по несколько штук в день, какие могли быть вопросы к устройству общества? Особенно, если учесть, что разнообразные недостатки массового строительства можно было, очевидным образом, объяснять резким уровнем модернизации? (А также – столь привычной для архаического сознания идеей «происка врагов».) На этом фоне неудивительно, что антииерархическая направленность 1920 годов спала – и партия (РКПб) все чаще стала восприниматься не как возможность организации «рабочего самоуправления». А как еще один элемент «начальственной системы». С соответственным отношением – в том плане, что самостоятельно выступать на партийных собраниях стали реже, а вот «приводить в жизнь» решения вышестоящих – чаще.

Тут, кстати, сразу стоит сказать, что связано это было именно с изменением «низового звена», существенно ослабленного массовым введением «бывшего сельского контингента», а так же увлечением роли примерных исполнителей. А вовсе не «хитрыми кознями» высшего партийного аппарата. (Кстати, основной удар во время пресловутых «репрессий 1937 года» был нанесен именно по партаппарату – что прекрасно показывает «неабсолютность» его власти в то время.) Тем не менее, этот этап «антииерархической борьбы» можно назвать «откатом» — в том плане, что иерархическое устройство общества оказалось, в значительной мере, «реабилитированным». Да, со значительными оговорками – в том смысле, что призывы «не отрываться от масс» и выслушивать все настроения в обществе остались, но реально следовали им не все.

Однако это состояние «отката» было временным. В том смысле, что указанные выше особенности – и в плане массовости людей с «доиндустриальными» взглядами на жизнь, и в плане массовости ввода новых производств, и в плане резкого роста уровня благосостояния – рано или поздно, но должны были закончиться. А значит, должно было закончиться и относительно «мягкое» отношение к иерархии. Однако проблема была в том, что просто так вернуться к состоянию 1920 годов оказалось невозможным. В том смысле, что партия – превратившаяся в часть «государственного аппарата» и наполненная «аппаратчиками» — уже не подходила к роли механизма «народного контроля» за вышестоящими. («Партаппаратчики» привыкли к своему «начальственному положению», создав собственные кланы и группы, бороться с которыми рядовому коммунисту было тяжело. Даже при условии, что государство, в целом, находилось на его стороне.) Собственно, именно с этим моментом и был связан пресловутый «хрущевский переворот» — а отнюдь не с личностью самого Хрущева или иных представителей «высшей власти».

Впрочем, о последнем моменте надо будет говорить уже отдельно. Тут же можно только еще раз отметить, что – несмотря на указанную проблему – критичным подобное положение еще не было. Поскольку «антииерархическое начало», порожденное Великой Революцией, еще было достаточно велико в Советском обществе. И, при определенных условиях, оно еще могло быть реализовано – тем более, что ко второй половине ХХ столетия произошло «дозревание» многих необходимых для неиерархического устройства предпосылок. (Начиная с изменения технологий и заканчивая массовым образованием народа.) Но об этом – а равно и о том, почему же в действительности все это не привело к указанному изменению – будет сказано уже отдельно…