Между Западом и Востоком: от кого защищал Русь Александр Невский

©Afanasi Kulikov/AKG-Images/Vostock Photo

В год уничтожения Киева (1240), древнерусской столицы и одного из крупнейших городов Европы, в устьях Невы высадились шведы. Одновременно под ударом крестоносцев оказался весь Северо-Запад Руси – Псков, Изборск, Новгород. С начала 50-х годов XIII века принявший католичество литовский князь Миндовг, пользуясь покровительством римского папы, начнет наступление на юго-западные русские земли.

Решительный отпор, данный Александром Невским всем попыткам католического Запада утвердиться в землях восточных славян, выглядит едва ли не единственно правильным решением. И остается только удивляться его гениальной прозорливости, мужеству и последовательности. Князь, родившийся 800 лет назад, в отличие от многих политических деятелей России 90-х годов ХХ столетия, не сомневался в том, что политика разоружения и роспуска военных блоков только распаляет захватнический аппетит Запада.

Кровавые «европейские ценности»

Продолжающийся дележ собственности между светскими и духовными феодалами, престолом св. Петра и христианскими королями превращал государ­ства Западной Европы в далеко не миролюбивых соседей. Католическая мораль изобрела и очень удобное прикрытие для откровенного грабежа и захвата чужих территорий: «возвращение блудных детей в лоно истинной веры, под покровительство матери римской церкви». «Материнский» прием для многих народов окончился плачевно. Они были физически истреблены. Так, напри­мер, в ходе такой благотворительной акции «давнего друга» балтов и славян в лице тевтонского ордена, как христианизация язычников, осуществленной по благословению духовного наставника всех католиков римского папы Гонория III, с этнографической карты Европы исчезло племя пруссов. Миссионерство в При­балтике в целом привело к установлению многовекового крепостного права католической церкви и немецких баронов в землях ливов, леттов, эстов, земгалов и др.

Непосредст­венный участник католической экспансии в Прибалтике священник Генрих описал и методы христианизации язычников, видимо, не находя в них ничего предосудительного: «Мы разделили свое войско по всем дорогам, деревням и областям… и стали все сжигать и опустошать. Мужского пола всех убили, жен­щин и детей брали в плен… И возвратилось войско с большой добычей, ведя с собой бесчисленное множество быков и овец».

Обратите внимание, чем в цитируемом отрывке хвалится католический священник: убийства, пленение женщин и детей. Можно ли представить себе подобный пассаж в устах служителя Русской православной церкви, в какую бы эпоху он ни жил?  Даже во времена «Раскола» с его ожесточенной борьбой, взаимными проклятьями и призывами к казням ни один священник не написал про радость и душевный подъем, испытываемые от пролитой крови оппонентов.

Поражает и историческая устойчивость этой звериной психологии, уже более полутора тысяч лет удерживающейся на территориях распространения западных ветвей христианства. Это ее проявления, дожившие до ХХ столетия, сделали возможным совершение одного из самых бесчеловечных и масштабных преступлений в мировой истории, когда на уничтожение и мучительную смерть от удушья в газовых камерах был приговорен целый народ.

Давний интерес вызывала у папской курии и православная Русь. Преследуя главную цель – навязывание унии, римский понтифик испробовал весь арсе­нал «богоугодных» мероприятий: тайная дипломатия через посылаемых отнюдь не для «богословской беседы» миссионеров, открытие в качестве форпостов для дальнейшей экспансии бенедиктинских, цистерцианских, доминиканских и францисканских монастырей, военное давление с помощью католических государств (Венгрия, Польша, Швеция) и, наконец, открытая агрессия во­инствующих рыцарских орденов.

Несмываемым пятном на совести католиче­ского Запада останется нападение крестоносцев в 1240–1242 годах, т. е. в момент монгольского погрома Руси, на страну, заслонившую собой Европу от тотального разорения. И это несмотря на то, что вторжение Батыя в Юго-Западную и Центральную Европу вроде бы созда­вало благоприятные условия для сближения церквей, а возможно, и германского, и славянского мира в целом хотя бы в интересах совместной обороны. Во всяком случае, на Лионском соборе 1245 года папа Иннокентий IV говорил о монгольской опасности и необходимости всехристианского объединения для организации мероприятий по совместной защите и обороне.

Но психология агрес­сора скорее толкает его на сговор с другим завоевателем, чем на сотрудничест­во с потенциальной жертвой. Появление монгольских полчищ в Европе могло нести и определенные выгоды для Римской церкви. Установление ига в восточнославянских землях создавало возможность для перекрещивания Руси с помощью хана, а при случае и для обращения в католичество самих монголов. Подобный «успех» мог привести к окончательной победе и над главным вра­гом «вселенских планов» «вселенской церкви» – германским императором Священной Римской империи германской нации.

Цивилизационный выбор

Союз с монголами облегчал и решение ближневосточных проблем. Рим про­должала тревожить Никейская империя, в середине сороковых годов едва не отвоевавшая Константинополь. Латинская империя нуждалась в защите от турок-сельджуков. Для организации переговоров нетрудно было найти и пред­мет заинтересованности ордынских дипломатов. В конце концов союз католического Запада и православного Востока мог обернуться катастрофой для монгольского владычества, и в Орде это понимали не хуже, чем в Риме.

Отправлен­ная в Каракорум за три месяца до Лионского собора миссия францисканца Плано Карпини, несомненно, должна была прощупать почву для «обоюдовы­годной сделки». Одновременно папа издает две буллы, где всем обещается по­мощь в обмен на признание власти понтифика.

В свою очередь, Орда зорко следила за развитием событий в Европе. Нашествие монголов не привело к их оседанию на землю. Иссеченная множеством рек и непроходимыми лесами Русь не годилась для расселения кочевников. Но желание сохранить на длительный срок свое господство требовало тонкой дипломатической игры, сводившей на нет любую попытку создания антиордынского союза в Европе. Поэтому предложения Запада в Ор­де встретили сдержанно, но с нескрываемым интересом. В конечном итоге два завоевателя не без борьбы договорились. Юго-Западная Русь вошла в орбиту влияния католических государств, а Северо-Восточная – Золотой орды.

Осмысливая возможные пути, по которым страна могла бы пойти в этих условиях, историки продолжают спорить о возможных вариантах и маршрутах развития. Обычно историческая развилка рисуется с точки зрения альтернативы: Запад или Восток. Соответственным образом сталкиваются два наиболее видных политических деятеля эпохи – князья Даниил Галицкий и Александр Невский. При этом делаются выводы о несовместимости, диаметральной противоположности их программ возрождения Отечества: если Дани­ил делал ставку на союз с католическими государствами, то Александр – на союз с Ордой. Таким образом, Даниил в научной литературе предстает неким «западником», а Александр – ну почти что славянофил, правда, с явным азиатским оттенком. Положительные или отрицательные оценки их деятельности в трудах специалистов, как правило, зависят от политических симпатий и предпочтений последних. Либералам, конечно, импонирует князь Галицкий, а патриотам-консерваторам традиционно ближе князь Владимирский. Разобраться в этой запутанной историографической ситуации без тщательного анализа всего клубка геополитических противоречий невозможно.

Итак, программы возрождения отечества Даниила Галицкого и Александра Невского: действительно ли они так несовместимы и цивилизационно противопоставлены друг другу? Была ли у них реально возможность выбора?

Для Даниила реальность была несколько иной, чем в землях Руси Владимиро-Суздальской.  Галичина и Волынь на всем протяжении юго-западной, западной и северо-западной границы находились в окружении враждебных католических государств. Поэтому и отношение к Западу здесь объективно было иным, чем на северо-востоке. С другими внешнеполитически­ми реальностями приходилось считаться князьям юго-западных территорий. Конкретные переговоры с папской курией о возможности организации со­вместного похода против кочевников начались еще в 1245 году.

Как и прежде, наместник престола св. Петра обещал помощь небезвозмездно. Плата везде одна и та же: переход в католическую веру, прием папских легатов и миссионе­ров и, конечно, земли, крепостные крестьяне, деньги. Даниил вроде бы склонялся к возможности унии (оговаривая, правда, ряд принципиальных льгот, в том числе и запрет на приобретение земельной собственности на Руси кре­стоносцами), но лишь при условии реальной помощи. Естественно, что в силу слишком уж разных интересов договориться не удалось.

Тем не менее с начала 50-х годов Даниил предпримет еще одну попытку воспрепятствовать наметившемуся сближению Рима и Каракорума, развернув новый виток переговоров с курией. И понять галицкого князя можно. К проб­леме урегулирования отношений с Ордой, римским престолом, Венгрией, Че­хией, Польшей добавляется еще одна – агрессия Литовского княжества. Сразу после нашествия Литва начинает организовывать захватнические походы в за­падные и юго-западные русские земли.

Стремясь обезопасить себя от Тевтон­ского ордена на Западе и развязать руки для завоеваний на юго-востоке, литов­ский князь Миндовг принял в 1251 г. католичество. В Риме ликовали. Папа Иннокентий IV незамедлительно венчал князя королевским венцом и прика­зал магистру Ордена оказывать новоиспеченному христианскому королю вся­ческое содействие. Взяла на себя римская курия и покровительство над по­литическими планами Литвы относительно спорных земель вдоль северной границы Галицко-Волынского княжества. Замыкая враждебное кольцо, папа добился ослабления влияния Даниила и в Центральной Европе, в частности в Австрии.

Не дал плодов и наметившийся союз двух русских великих княжений. Страшная Неврюева рать, обрушившаяся вскоре на Владимиро-Суздальскую Русь, и на­шествие орды Куремсы на Русь Юго-Западную показали преждевременность открытой вооруженной борьбы против ига. Только оружие дипломатии могло дать сколько-нибудь значимые результаты. В таких условиях Даниил испробо­вал последнее средство – принял королевскую корону. Но это не привело ни к унии, ни к совместному крестовому походу. Планы союза с католическим За­падом рухнули окончательно.

Битва за митрополита

В заслугу Даниилу Романовичу можно поставить тот факт, что, правиль­но осознавая невозможность выступления против монголов в одиночку, он сделал все возможное для поиска надежного союзника. И не его вина, что во всей христианской Европе, сохранившей свою экономическую и военную мощь, не нашлось ни одного бескорыстного помощника. Адекватная оценка поступав­ших с Запада предложений позволила Даниилу Галицкому не принимать по­спешных решений. И хотя десятилетние переговоры с Римом не дали плодов в борьбе с ордынским владычеством, границу на пути католического ига Даниил Романович держал неприступной до своей смерти. Поэтому и считать его «западником» в традиционном понимании было бы неправильно.