Мир дорогого труда. Часть вторая

Итак, как было сказано в прошлом посте, «мир дорогого труда» может быть охарактеризован, как мир, в котором на первое место выходят области деятельности, связанные с самим человеком. Такие, как образование и здравоохранение. (Разумеется, не только они – но об этом будет сказано несколько позднее.) То есть, в отличие от прошлого, тут становится важным сам человек, его уровень организации и способность к труду.

Однако подобные изменения сказываются и на характере материального производства. Которое, во-первых, меняет свою цель с обеспечения элиты на обеспечение масс. (Ранее массы, в основном, «самообеспечивались» за счет натурального хозяйства и «крох с барского стола».) Что, в свою очередь, резко изменило требование к производимому продукту, переставшему выступать, прежде всего, «средством для понтов». Сиречь – для демонстрации богатства и мощи своего владельца. Это привело к значительному упрощению изделий, а точнее – к очевидному отказу от «сверхусложненности», характерной для прошлого. Ну да: даже сейчас, в период, когда переход к «дорогому труду» еще на завершился, мы можем безошибочно определить: была ли та или иная вещь создана до 1917 года или после. По очень простому параметру: наличию или отсутствию декора.

То есть, если мы возьмем любое «промышленное изделие», созданное в «мире дешевого труда» — начиная с древнего мира и заканчивая «Серебрянным веком» — то увидим на нем многочисленные чеканки, вышивки, лепнину, изображающие разнообразные орнаменты и рисунки. Не важно, идет ли речь о посуде, дамском платье, пистолете, экипаже, носовом платке, письменном столе, трансформаторной будке (да, таковые были в начале ХХ века) или микроскопе. Да что там микроскоп – даже станины станков и сантехнические изделия имели украшениям! (В сети, например, полно фото викторианского водопровода, питавшего Лондон, насосные станции которого выглядят наподобие московского метро.) Причина этого очевидна: любая вещь – включая самые утилитарные – в «том мире» должна была, прежде всего, свидетельствовать о могуществе владельца. О том, что он не относится к «безродному быдлу» – т.е., к большинству людей.

Поскольку само «быдло» практически ничего из «промышленных товаров» позволить себе не могло. (Скажем, даже европейские крестьяне середины XIX столетия ходили в самосшитой обуви и одежде.) Впрочем, даже если бедняки и вынуждены были приобретать что-то «фабричное», то они, понятное дело, так же пытались этим демонстрировать свои «понты»: дескать, я тоже чего-то стою, если могу купить модный картуз и красную рубаху! В основном же, понятное дело, «низы» пользовались или грубо изготовленными самодельными предметами, или же очень старыми – порой, с «чужого плеча» — и утратившими всякий смысл, кроме утилитарного.

Однако после 1917 года ситуация резко изменилась. Понты – как уже говорилось – существенно утратили свою ценность, а вот умение работать, наоборот, подорожало. Неудивительно, что именно с этого момента можно увидеть резкую потерю всякой «декоративности» в производимой продукции, ее резкое упрощение в этом смысле. Проявилось это даже в одежде, которая уже в 1920 годах пережила серьезный сдвиг в сторону удобства и простоты моды от вычурности и дороговизны (или ее имитации), которые господствовали еще в 1910! (Особенно сильно это отразилось на моде женской, но и в мужской произошли некоторые изменения.) Разумеется, можно сказать, что это было связано с массовым переходом «швейного дела» к фабричному изготовлению. Но данное объяснение будет «перевернутым»: во-первых, фабричный пошив существовал и до ПМВ, но он не был особо популярным. Ну, а во-вторых, ничто не мешало и на фабриках шить те же «фасоны», что и раньше. (Как уже говорилось, на самом деле раньше шили.)

Другое дело, что теперь швейные производства вместо достаточно узкого круга «модниц из высшего света» стали обслуживать огромные массы рабочих. Которые, в результате массового внедрения социал-демократических элементов, стали получать деньги, которых хватало не только на еду и съем жилья, но и на «модную одежду». (В результате этого, вместо незначительного количества умопомрачительных красавиц прошлого, мы получили массу «симпатичных девчонок», ранее незаметных в своем заношенном тряпье.) Впрочем, на этом дело не остановилось: упрощение одежды и рост ее функциональности пошел дальше, приведя к отказу от большей части незыблемых элементов прошлого, включая шляпы (мужские и женские), а так же галстуки и туфли. (Так же мужские и женские.)

Ну да: кроссовки, футболки, джинсы и толстовки, куртки и плащи современного мира выглядят очевидным разрывом с многовековой традицией «накручивать» на женщин и мужчин как можно больше ткани, кружев и украшений. То же самое можно сказать и про все остальное: декоративность, «тяжеловесность» (т.е., тенденция на максимальное использование дорогих материалов), изощренность форм и ориентация на «индивидуальность» (такого нет ни у кого) практически исчезла из обихода людей. Начиная от зданий и их интерьеров и заканчивая обложками журналов. На это не повлияла даже реакция 1990-2000 – точнее, повлияла, конечно, но не сильно. (Об этом еще будет сказано) Поэтому даже сейчас, после данной реакции вещи, оформленные в стиле «дорого-богато», вызывают скорее насмешку, а не восхищение.

Ну, в самом деле, вспомните реакцию людей на те же особняки и «дворцы» новых русских – или иных представителей крупного капитала – в которых наблюдается желание подражать «классическим образцам» зданий, вроде Версаля или Эрмитажа. В том смысле, что они вызывают только смех и обвинение в безвкусности. (И это при том, что реально разницы между ними нет: порой дизайнеры просто копируют «классику» один к одному.) Происходит это потому, что хотя мы традиционно сохраняем восхищение прошлого перед «историческими достопримечательностями», но уже не видим красоты этого в постройках, «не осененных» историей. (Хотя, ИМХО, разницы тут нет никакой, и Версаль безвкусен не менее, нежели «дворец цыганского барона».)

Более того: за то столетие, которое прошло со времен 1917 года, начала постепенно выкристаллизовываться совершенно противоположная «модель организации жизни», модель, связанная с упором на функциональность, а не на красоту. Разумеется, тут сразу же стоит указать, что впервые подобные мысли выдвигались еще в самом начале процесса – например, в раннесоветском конструктивизме. Который, собственно, и был попыткой «за один прыжок» переместиться из «мира дешевого труда» в мир труда дорогого. Кстати, проектировали конструктивисты не только дома, но и интерьеры, предметы бытового обихода и даже одежду.

Конечно же, совершить тогда подобный «прыжок» было невозможно: для потребных изменений нужно было и создать соответствующую промышленность, и дождаться соответственного изменения «вкусов и пристрастий» населения, как такового. Поэтому и конструктивистские эксперименты, и похожие на них эксперименты в других странах, закономерно провалились: уже к концу 1920-1930 годов началось триумфальное возвращение к искусству украшения» — Ар Деко. Кстати, интересно – но успех Ар Деко пришелся на… резкое снижение уровня жизни населения, связанное с Великой Депрессией. Которое, с одной стороны, отбросило на какое-то время миллионы людей с потребительского рынка. А с другой – привело к возвышению миллионеров-нуворишей и крупных чиновников. (Кстати, вершиной «демонстративности» стал фашизм – в нем «культ понтов» достиг вершины.)

Тем не менее, остановить движение к смене образа жизни это не смогло – и уже в конце 1950 годов идея утилитарности и функциональности начала завоевывать умы людей. Но теперь уже не как мимолетная мода, как некое увлечение с налетом «особости», а как единственно разумный способ организации мира. Поэтому неудивительно, что с этого времени именно «украшательство», декор, сверхсложность оказались маргинализированы. (Даже если «маргиналами» тут оказались наиболее богатые представители мира – вроде королей, миллионеров и рок-звезд.) Основная же масса населения – включая и значительное число представителей правящих классов – начали активно осваивать новые принципы и в строительстве. (Практически вся архитектура после 1950 годов – вплоть до «хай-тека» — являет собой «вариации на тему конструктивизма».) И в создаваемых интерьерах, и в одежде (джинсы есть практически идентичный вариант «синих блуз» 1920 годов), ну и т.д., и т.п.

То есть, произошел сдвиг от декоративности и сложности к простоте и удобству. Правда, тут сразу же стоит сказать, что, во-первых, этот процесс еще не завершился: во многих областях представления прошлого еще господствуют. Ну, а во-вторых, после начала реакции 1990-2000 годов был отмечен частичный отказ от указанных представлений, выраженный через т.н. «брендоманию». При которой важными становятся не сами продукты, а их бренды – кои торгуются много выше. Но стоит понимать, что этот процесс исключительно локальный, и даже сейчас затухающий: верх «брендомании» пришелся на 2000 годы. В целом же движение идет именно в указанном выше направлении. Причем, что интересно, только производимой продукцией оно не ограничивается.

Но о данном моменте будет сказано уже отдельно…