Развитое общество – право на сложность

Продолжаем публикацию глав из книги А.Леонидова «ИДЕЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ: Происхождение. Значение. Перспективы». Как пишет сам автор — «Суть моей теории сводится к тому, что мышление человека – целостно, едино, и в нём всё взаимосвязано. И потому не существует общей картины мира в голове человека, которая не связана с конкретным поведением человека. Человек всегда приводит свои поступки в соответствие с тем, как он понимает мир. Это правило несколько усложняется явлением поведенческо-бытовой «инерции», в силу которой люди могут некоторое время ещё делать то, во что уже не верят».

Усложняется – но не отменяется. Общая картина мира рано или поздно приведёт поведение человека в соответствие с собой…

Человеческая цивилизация состоит из теории цивилизованного бытия и практики цивилизованного бытия. Можно ли их разделить? Можно ли представить себе мышление, абсолютно оторванное от практики? Это трудно, но ещё труднее представить себе практику, оторванную от человеческих представлений о жизни. Как будет вестись такая практика? По инерции, по привычке? Человек давно не верует в Бога, но по привычке ещё крестится на храмы, печёт куличи, красит яйца и внутренне осуждает «готтентотскую мораль»[1]…

Такое бывает (и даже на наших глазах такое было не раз) – но ведь ясно же, что такое остаточное, инерционное поведение, в котором сам человек смысла не видит – неустойчиво и неизбежно угасает, в процессе всё более спутываясь и темнея в мотивациях.

Если я не понимаю смысла в своих действиях, то я буду стремиться их сокращать по принципу (инстинкту) поведенческой экономности: то есть бессмысленное для человека дело должно быть побыстрее сброшено с плеч, с минимальными затратами, чтобы «отвязались».

Если мы непредвзято посмотрим на человеческую историю, то увидим то, о чём история буквально кричит:

Цивилизизация => религия (теория) и справедливость (практика).

Теория без практики рождает циничных лицемеров, а практика без теории – бессмысленна, не имеет в поведении мотивационного основания. Корень советской трагедии в том, что атеизированные советские люди год от года всё меньше понимали смысл обобщённой справедливости – и в итоге самые пронырливые стали считать её (как идею) – ловушкой для дураков.

Теперь о том, как называть идею справедливости (ибо дело не в словах, мы не терминисты-номиналисты).

Идею справедливости в отношениях между людьми можно называть социализмом, коммунизмом, а можно и не называть (если не хочется, если аллергия на слова).

Но в последнем случае потребуется капитальная ревизия «философии языка», в котором очень много однокоренных с «аллергическими» слов: «социальный/ая», «социализация (личности и др.)», «коммунальный/ая» (связанные с неделимой коллективной системой жизнеобеспечения в городах), «коммуна» (как городское самоуправление) и т.п.

Придётся разрушить отношения кондоминиумов (неделимых совладений) – от многоквартирных домов до «Газпрома» с его неделимой трубой, пилить которую – значит, прекратить возможность подачи газа. Кроме того, радикальные либералы не раз (и не десять) уже писали вполне серьёзно, что старая, религиозная мораль непригодна для рыночного общества их мечты.

Приведу в этом смысле только одну цитату, ещё не самую откровенную: «Мораль – это… сборник социальных предрассудков. Мораль ближе к слову «приличия». Нравственность… ближе к такому понятию биологии, как эмпатия… к такому понятию социальной жизни как конформизм; к такому понятию психологии, как неконфликтность… Мир движется в сторону аморализма, это правда. Зато он идет в сторону нравственности. Нравственность – штука тонкая, ситуативная… в современной урбанистической цивилизации мораль размывается… в первом приближении можно сказать, что добрачный секс стал вполне моральным занятием – по сравнению с прошлым веком мораль поменялась на противоположную»[2].

Здесь, в общем-то всё точно, кроме того, что нравственность для психически здорового человека – конечно же, не конформизм и всепрощение. Приспособленчество и равнодушие (всепрощение) ко всему, что не затрагивает твоих шкурных интересов – как раз таки отсутствие нравственности. Как, впрочем, и морали. Между моралью и нравственностью конечно, есть разница (мораль – более внешнее, нравственность – более внутреннее понятие) – но разница эта не заключается в ненормативности нравственности по формуле «делай как удобно и приятно».

На самом деле Никонов, как и многие другие либералы – описывает умственный и поведенческий дегенератизм, связанный с деинфинизацией мышления человека. Сознание и поведение человека, отставившего подальше инфинитику (вечность и бесконечность, единство мира и смысл вселенной и т.п.) – меняется так же, как сознание и поведение при переходе с марафонского бега на стометровку. Важное и неважное на долгой и короткой дистанциях меняются местами.

Мы же, как теоретики, говорим: поведенческий дегенератизм связан с внутренними процессами: психологическим локализмом.

Воспроизводство жизни и жизненной среды, восстановительные работы являются базовой основой, аксиомой цивилизованного быта. Нельзя необратимо разрушать свою жизненную среду, приводить окружающую тебя инфраструктуру к необратимой деградации.

Это связано с преемственной передачей знаний (наука и образование), сохранением и развитием производства, окружающей природы (экология), и, наконец – простым воспроизводством потомства, будущих поколений.

Существование общества как самовоспроизводящейся и восходящей системы на протяжении нескольких веков стало настолько привычным, что о нём перестали думать. По принципу – «а как иначе-то?!»

И многим казалось немыслимым зазеркальем существование мира людей, которые встанут на путь не просто отдельных злоупотреблений, а тотальной ликвидации будущего.

То есть общества, которое не станет поддерживать ни своей популяции, ни окружающей среды, ни производственных возможностей, ни познавательных способностей. Смешно, но «застой» в 80-е годы ХХ века вполне искренне считали худшим, что может случиться с обществом: что общество перестаёт развиваться и воспроизводит само себя вне роста и прогресса.

Но гораздо более страшное чудовище вылезло из тёмных глубин человеческой психики в XXI веке. Это вторичный примат-дегрод с фундаментально-локальным самоопределением в мире. Это фундаментализм временщика.

Суть мышления фундаментализма временщичества – замыкание в пузыре своего биологического времени-пространства. Всё, что за пределами этого пузыря – ненавистно локалисту, в лучшем случае – презирается с полным равнодушием.

Прямое следствие такого настроения – прекращение воспроизводства всех окружающих средств, от духовной до экологической. Примат-дегрод живёт только для себя и предполагает прекращение существования всей Вселенной после своей смерти.

А следовательно – он ничего не щадит и оставляет после себя выжженную, отравленную пустыню, стремясь к одному: любой ценой локализовать все удовольствия мира в своём локальном биологическом пузыре времени-пространства.

Смертопоклонники[3] не жалеют никого и ничего, кроме себя. Всё остальное во Вселенной для них – скоропортящийся полуфабрикат и расходные материалы.

+++

Поскольку я считаю что сознание определяет бытие, а не наоборот, то я считаю, что дегенерат не будет исправлен сложной инфраструктурой, а наоборот, испортит и сломает её. Сложные социальные отношения – продукт сложной мыслительной деятельности. Но не наоборот (в чём ключевая ошибка марксизма и советской идеологии).

Обезьяна может прожить в командной рубке авианосца от рождения до глубокой старости, но она не станет ни капитаном, ни рулевым. А если она возьмётся крутить руль (даже при учёте, что она всю жизнь смотрела, как это делают моряки) – она утопит корабль. Вот вам и разгадка Горбачёва с Ельциным, вырывавших друг у друга из лап сталинский штурвал…

Но если с социальными дегенератами всё более-менее понятно (их зоопсихологию описал ещё Ф.М. Достоевский[4]), то как быть с прогрессом и развитием? Принципиальная разница моей теории от многочисленных теорий «прогрессистов» в том, что прогресс нельзя обосновать на нём самом, на его очевидной выгодности для человечества. Прежде всего, потому, что интересы рода, вида – и отдельно взятой биологической особи не только разные, но и во многом противоположные.

У них принципиально разные пространство, время, кругозор, сферы интересов и т.п. И эта разница – объективная реальность, которую нельзя оспорить. Главная черта особи – конкретность, уникальность. Главная черта рода и вида – обобщённость, условность, типовое проектирование. Скажем, панельные тесные квартирки, но типовые, для миллионов? Или шикарный дворец, но уникальный, для одного олигарха?

Как только мы делаем ставку на простоту – мы попадаем в ловушку конкретной уникальности: «Жаль, конечно, что миллионы останутся бездомными, но сам я в тесной конурке жить не хочу!». Когда человек думает о себе, не выходя за пределы себя – он неизбежно сползает к «готтентотской морали».

А сложная мыслительная деятельность – это широкие обобщения, высокий уровень абстрагирования. Думая о «человеке вообще» — мы неизбежно думаем и о норме, ограничивающей нас самих. Если мы перешли к обобщениям – мы уравняли себя с абстрактным человеком массы, и не желаем ему зла так же, как не желаем его себе.

Даже сам корень слов «Обобщение – Обобществление» уже показывает нам, что абстрактное (обобщающее) мышление не может существовать без идей обобществления собственности и имуществ. Если мы обобщаем мысль – то куда же мы денемся от обобществления быта?

Либералы потому и корчуют мораль так глубоко – не только советскую, но и религиозную, традиционную, что понимают либо чуют: обобщения, заложенные в морали, неизбежно сведут всю деятельность интеллектуалов к социализму-коммунизму. Человек выведет образ общей справедливости и общего блага в теории – а потом неизбежно попытается воплотить его на практике: вокруг себя.

+++

Начав строить государство и право – человечество тем самым начало строить социализм и коммунизм. Оно оказалось не очень умелым строителем (реванши Зверя в человеке следуют в истории удручающей чередой) – но упорным строителем.

Посмотрите: весь материал криком кричит об этом! Советская «Всемирная История» 1955 года издания, целиком и полностью разделяя марксистскую (производственную) теорию возникновения цивилизации, тем не менее вынуждена была признать: «Первоначально общество Шумера не знало жречества как особого сословия».

Дело в том, что жречество и светская знать (храмовое и государственное хозяйство) вначале вообще не различались в Шумере. Лица, заведовавшие хозяйством храмов и выполнявшие основные обряды культа, в то же время выступали и представителями знати в современном смысле слова. А технические исполнители культа, низший храмовый персонал – это, собственно, и был народ, рядовые граждане шумерских «городов-государств», которые правильнее будет назвать храмами-государствами.

Естественно, как и везде – культура начинается с культа: «Большое значение приобрели храмовые писцы, которые хранили и развивали письменность»[5].

Древнейшие цивилизованные общины Южной Аравии связаны с развитием ирригационного земледелия. Главным образом на территории Йемена находят многочисленные памятники южно-арабской цивилизации: храмы, а также плотины и цистерны, развалины укреплений, дворцов, вещи и надписи. Цивилизованное общество в Южной Аравии сложилось в конце II тысячелетия до н. э., по-видимому, независимо от других переднеазиатских рабовладельческих обществ.

Тем не менее, о внутреннем строе южно-арабских государств известно то, что в древнейшие времена (Х—VII вв. до н. э.) они отчасти напоминали ранние государства древнего Востока (города-государства Шумера и Аккада, Ашшур и др.). Только около 650 г. до н. э. (не ранее)правителей-жрецов древней Сабы сменяют светские власти: «цари Сабы», столицей которых был город Мариб. Хотя очаги развивались независимо друг от друга – их развитие «от храма к государству» совершенно идентично.

В государстве Урарту походы урартских царей в надписях выдавались за походы самого верховного бога Халди. Интересно отметить, что всё государство считалось совершенно официально филиалом одного храма: религиозный центр Урарту — храм главного бога Халди — лежал за пределами собственно Урартского государства, в Мусасире.

Урартские цари дарили в большом количестве дары (особенно скот) из своих доходов как этому храму, так и храмам и святилищам Тушпы и других важных поселений. Сам смысл существования государства сводился в Урарту к поддержанию храмовой жизни и обрядности. В храмы дарились также трофеи, изделия ремесла, статуи царей и их родичей. Святилища были очень богаты, и жречество имело в государстве первостепенное значение.

В гомеровских поэмах мы можем найти данные о религии древних греков главным образом микенского времени; что касается верований периода самих гомеровских поэм, то многие их элементы которых восходят не только к гомеровским, но даже к микенским и ещё более ранним временам. Уже на памятниках микенской культуры изображены многие из олимпийских богов с характерными для них атрибутами.

В пилосских надписях также упоминаются многие из этих богов. Аристократия не только происходила от жречества, но и возводила себя напрямую от богов: обычными эпитетами басилеев (царей храмогородов) встречаем: «рождённый Зевсом», «вскормленный Зевсом». Многие басилеи хвастаются своими длинными родословными, восходящими к Зевсу. Каждому из основных героев гомеровских поэм сопутствует какой-нибудь из олимпийских богов.

В 2007 году археологи Национального института антропологии и истории (Мексика) нашли древний город ольмеков[6].

Это однозначно-храмовая цивилизация[7], то есть город вырос из храма. Но что интересно отметить: город Сасакатла возводился и заселялся дважды — с 800 по 500 годы до н.э. и с 1200 по 1500 гг. н.э. Археологи предполагают, что жители покинули свой город в первый раз добровольно. Вторично же Сасакатла была уничтожена испанскими конкистадорами.

Это ещё один пример того, как цивилизация гибнет то изнутри, то от удара грабителей снаружи.

(Продолжение следует)