Современность: поведенческий кризис

Лечение любого недуга немыслимо без рациональной диагностики и точного знания о признаках здоровья, противостоящих симптомам заболевания. Нельзя лечить, если не понимаешь ни происхождения, ни природы заболевания. Невозможно лечить – если не представляешь себе, как выглядит исцеление. Тогда любые конвульсии радостно приветствуешь, думая, что они и есть «пациент пошёл на поправку». Если считать человеческую цивилизацию доктором (фигурально выражаясь), то болезнь, с которой борется этот доктор – беспомощность, бесправие и беззащитность человека.

На заре истории мы застаём человека совершенно беспомощным перед хищниками и бандитами, перед силами природы и враждебной, жестокой окружающей средой. Человек беззащитен перед зверем или разбоем, перед засухой или наводнением, перед саранчой или вирусом.

Общества просто нет – оттого оно не даёт человеку никаких гарантий. Жизнь – безмозглая лотерея: кто выживет, тот выживет, а кто помрёт – тот помрёт. В итоге людей очень мало, выживают они очень трудно, живут недолго и в постоянном ужасе.

Если это исходная болезнь, то здоровье – права, гарантии и защищённость. Возникающее общество не бросает человека один на один со стихиями; оно разделяет с ним поиски путей выживания и благополучия.

На человека возлагается религиозный долг перед ближним, который, формализуясь и уточняясь, превращается в законы. Законы превращают простой призыв следовать добру — в обязанность ему следовать.

Возникает государство, как аппарат самосохранения человеческого общества. То есть как аппарат планирования светлого будущего!

Оно берёт на себя сперва функции коллективной безопасности, а после – и функции коллективного благополучия.

Но – в случае мутаций, вырождения – госаппарат сам превращается в злую силу разорения и убийства людей, создавших его для самозащиты.

+++

Понимая этот внутренний стержень цивилизации и исторического процесса (куда и зачем он восходил) – мы понимаем, что единственный смысл протеста масс – превратить своё выживание в непреложный закон государства.

Сделать так, чтобы обеспечение простого человека стало законом, причём реально соблюдаемым, а не просто формальным.

В наших исторических условиях это борьба за возвращение социальных практик советской власти. И не потому, что это были практики советской власти, а потому, что это были (абстрагируясь от идеологической окраски) — социальные практики цивилизованного государства. Пусть оно не называется «советским» — дело же не в словах. Хоть горшком назови — только в печь не сажай…

Если человеку дали квартиру — то квартира эта служит ему при любой власти, под любым флагом (пока не отберут). То есть жильё или пенсия по старости не являются идеологическим явлением, они — общечеловеческая потребность.

Умение удовлетворить такую потребность — признак цивилизованной формы власти. Наоборот, неумение удовлетворить её — признак дикости.

Нам нужно, чтобы власть взяла ответственность за наши жизни обратно на себя. А власть не хочет брать на себя никакой ответственности (что и понятно — кому ж охота должником быть?). Власть пичкает нас либерализмом, в котором каждый сам за себя, никто никому ничего не должен, и за рождённых в стране администрация ответственности не несёт, как за вещи, не сданные в гардероб…

+++

Так и возникает РЕАЛЬНЫЙ конфликт интересов: верхам нужен либерализм (в самых отвязных его формах), низам — социальные гарантии. «Либеральная революция» для нормального, вменяемого человека — нонсенс, оксюморон! Как может народ восстать за то, чтобы о нём не заботились?! За расширение произвола богатых против него, народа?!

Единственное вменяемое социальное движение низов — может быть связано только с возвращением социальных практик (в нашем случае — ресоветизацией). Это движение за раздачу бесплатных квартир, за советский пенсионный возраст, за отсутствие безработицы. За бесплатные образование и медицину, за возможности полноценной карьеры для каждого, кто добросовестно трудится (принцип номенклатурного продвижения[1]). Это борьба против чрезмерного расслоения общества, делающего большинство людей второсортными, и т.п.

Говоря в двух словах — это борьба против ситуации, в которой одни забрали себе всё — все деньги и все возможности, все должности, места и права — и не оставили другим ничего.

А какой ещё может быть народная борьба, если речь идёт о нормальном народе с вменяемыми мозгами?

Революция под лозунгом «На останавливайтесь на пол-пути: отберите у нас всё, что ещё осталось!»

Увы, сейчас нет недостатка именно в таких революциях. Мы называем её «некролюцией»…

+++

Если дикая природа никуда не движется (саванна или джунгли через 100 тыс лет точно такие же, как и были) — то человеческая цивилизация есть накопительно-созидательное движение, выстроенное на диалектике обновления технических средств при сохранении традиции.

Если мы признаём такую схему — то мы поневоле переходим и к вопросам планирования, в том числе экономического. Иначе из пункта 1 (сложившееся положение вещей) можно выйти только путём полномасштабной катастрофы.

Ведь сложившееся сложилось не просто так: оно сложилось из практики, в которой что могло произойти — произошло, а что не произошло — того, стало быть, и не может произойти.

Когда человек внутренне, психически разрушается — то у него возникают:

— Кризис восприятия

— Кризис целеполагания

И, вытекающий из них, промежуточный между ними, и неизбежный из-за них, кризис поведенческой мотивации.

Самый яркий пример кризиса поведенческой мотивации – майдан (цветная революция): борьба людей, которым плохо, за дальнейшее ухудшение своего положения.

Более ранний пример такого рода – холерные бунты, т.е. убийство врачей, пытавшихся бороться с холерой теми, кому холера угрожала.

+++

Когда цветная революция выворачивает, как сустав, протест в форму «борьбы за свободу» — то протест превращается в бунт пьяной черни, бессмысленный и беспощадный. Разломать государство и культуру недолго, вопрос – зачем это делать? Чтобы оказаться в диком поле, в первобытной саванне, убегающими от саблезубых хищников?

Цель не в том, чтобы разгромить государство, а в том, чтобы заставить его работать, выполнять его исходные функции, завести его заглохший двигатель. Если нужно – заменить сломанные детали. А майданы государство убивают. Они похожи на безумный автосервис, в котором заглохший автомобиль охаживают топорами и кувалдами.

Смысл протеста в том, чтобы получить гарантии. А смысл гарантий – в точности. Расплывчатые гарантии никому не нужны: они похожи на пустые декларации. Не просто «право на жилище» — а какое именно? В каком районе и в какие сроки? И т.п.

А то право человека на жилище записано в любой буржуазной конституции, но суть его сводится к тому, что человек имеет право купить себе жильё, если денег хватит. Это не право, а издевательство. Нужно научиться отличать гарантии, обязательства — от вероятной возможности «может, да, а может, нет».

Возможность ничего не стоит: согласно законам Мерфи, если какая-либо гадость может случиться – она непременно случится. В частности: если у властей есть лазейка не давать вам квартиры (или у работодателя, у должника – лазейка вам не платить) – они непременно этой лазейкой воспользуются.

+++

За гарантии – если они достаточно точны – имеет смысл бороться. А за свободу и прекраснодушное пустословие – нет.

Вы в курсе, что у первобытных людей уже была абсолютная свобода, которую вообще никто и никак не сдерживал?

И люди отказались от неё из-за голода, холода, риска, дамоклова меча неопределённости, неточности и необязательности?

Если вы, устав от опеки, обратно вернёте первобытную свободу (как мечтают анархисты) – то вместе с ней вы вернёте холод, голод, скитания и ситуацию, при которой жизнь гроша ломаного не стоит.

Сколько же можно с 1991 года наступать на одни и те же грабли, превратив лоб в огромный синяк? Вы возвращаете свободу – а свобода возвращает первобытную дикость, в виде обезьяны с дубиной (рэкетира с битой). Вы орёте, что «свобода неправильная» — а какая правильная?

Неотчуждаемые права человека (в том числе и имущественные, без которых прочие – пустышка) – это как раз несвобода. Это фиксация. Действующее право не даёт свободы его не соблюдать. Оно чётко прописывает (без всякой свободы) – как именно его нужно соблюсти. Шаг влево или вправо для права – всё равно, что «попытка бегства» для конвоира.

Права неизбежно уравновешиваются обязанностями. Если обязанности сняты – то снимаются и права, которые больше нечем поддерживать.

Например, если люди имеют право на жильё – то люди имеют и обязанность его строить. Если его никто не станет строить – откуда оно возьмётся? Свободно строимое жильё – свободно и распределяется, выборочно, за деньги, а не всем, «имеющим право».

То есть снимите обязанность – снимется и право. Нельзя забрать одну сторону монеты и оставить вторую.

+++

Вот почему мы и говорим о кризисе поведенческой модели, который вырастает из кризиса восприятия и кризиса целеполагания. Когда человек не знает общества, в котором живёт, и не знает – чего он хочет, то, естественно, из смутных знаний и желаний вырастает безумное поведение.

Цивилизация взрывается, вся энергия её созидания превращается в энтропию[1]. Новых прав и гарантий человек не получает, а старые теряет. Вся пост-советская история – яркая иллюстрация общества, у которого нет новых достижений, но утрачиваются и транжирятся прежде обретённые.

А всё потому, что борьба дегенерата идёт не за гарантии, а за свободу. Ломоносов все ноги себе стоптал, добиваясь себе права на образование – а дегенерат, наоборот, тяготится гарантированной учёбой, ищет возможности сбежать с занятий.

Для него свобода — не когда он имеет возможность поступить на учёбу (или работу) — а когда он может оттуда сбежать.

Дегенерат не места под Солнцем себе добивается, а возможности удрать с этого места. Куда? Да он и сам не знает… Куда-нибудь, где он предполагает счастье, и где чаще всего находит гибель.

Человек – поглотительная, затратная система[2]. Затратная система, которая перестала требовать гарантий затрат на неё – сокращается, ликвидируется, причём с заметным облегчением всех окружающих: «Если ты не хочешь, чтобы мы тебя кормили – так мы тем более не хотим тебя кормить!»

Нелепо предполагать и свободу без прилагаемого к ней самого отвязного и грубого насилия. Общество без насилия – это общество без свободы, сильные и слабые равно прижаты к земле «задницей» власти, возможности терроризировать соседа «частным порядком» сведены к минимуму. Но такое состояние достигается очень мощным государственным карательным аппаратом! Если вы хотите быть защищёнными, то примите, как плату, и то, что над вами будут довлеть. Нельзя защитить человека, не ограничив его передвижений, это вам скажет любая служба безопасности, хоть банкира, хоть президента…

Вы же хотите болтать и делать всё, что вам вздумается – но при этом оставаться защищёнными! Так просто не получится: защита свободных от других свободных возлагается на самих свободных.

Не запугав злоумышленника – его не отвадишь. А запугивает вовсе не болтливый Горбачёв с пятнистой лысиной: запугивают карательные органы. Если они есть и дееспособны.

+++

Для того, чтобы действие было полезным – оно должно опираться на трезвую оценку реальности и ясный идеал желаемого. Нужно понимать, от чего отталкиваешься, и к чему стремишься.

Иначе получится – как у пост-советских людей – «плавание трёх мудрецов в грозу по морю в тазу»:

Будь попрочнее старый таз —
Длиннее был бы мой рассказ…

Но нельзя вывести человека ТОЛЬКО из поведенческого кризиса (когда он активно делает себе всё хуже и хуже: сломав ногу о камень, продолжает пинать в гневе этот же камень уже сломанной ногой, добавляя переломов и т.п.).

Ведь кризис поведения масс — простое следствие кризиса восприятия и кризиса целеполагания. Если человек не знает мира, в котором живёт, его законов и реалий — может ли его поведение быть адекватным? Поставим вопрос иначе: адекватным чему?

Ведь аутист адекватен собственным галлюцинациям, мирам собственной фантазии. Он неадекватен только объективной реальности. А тем нормам, которые он для природы придумал вместо Творца — он вполне адекватен.

Майдаун неадекватен жизни (почему они и вымирают миллионами, с невероятной для истории скоростью), но своим-то галлюцинациям он вполне адекватен. Что выдумал — тому и следует. Считает крокодила домашней кошкой — и берёт его в дом, сажает на руки, чтобы погладить…

Для того, чтобы поведение человека было адекватным реальности — нужно ведь сперва понять, изучить, верно отразить в голове эту реальность — без фантомов и перекосов. Для того, чтобы не вести себя с крокодилом, как с кошкой (с капитализмом, как с демократией) — нужно сперва понять, что такое крокодил и что перед тобой именно крокодил.

Поведенческий кризис столь же неразрывно связан с кризисом целеполагания. Для того, чтобы средства соответствовали цели — цель должна быть. Бесцельности соответствуют все и любые средства: если вы никуда не идёте, то вы не можете заблудиться.

Человек современности безумен, потому что он заменил научную картину мира галлюцинациями, а ясное представление о цели движения — смутными размытыми образами сумрачного сознания.

+++

Для либерализма такое состояние мозгов — идеальная среда и питательный бульон. Свобода, как идеал, хороша тем, что включает в себя всё. Любое действие следует считать свободным кроме предотвращённого действия.

Если я хотел вас ударить ломом по голове и ударил, то это свобода.
Если я не хотел вас бить ломом по голове и не ударил — это тоже свобода.

Несвобода — это когда я хотел (бить или не бить) но меня заставили сделать по другому (тоже, соответственно, бить или не бить). А если я хотел и сделал — то что бы я ни хотел, всякое моё действие (раз его не запрещали) — свобода.

Всякая социальная гарантия — запрет на произвол силы, то есть несвобода по самой сути своей. Нельзя дать того, чего нет, это все понимают.

Но если что-то есть?

Дать его или не дать — вопрос произвола правящей силы.

Если система построена так, что произвол невозможен (а дать имеющееся правительство обязано) — тогда мы и имеем дело с системой социальных гарантий.

И бороться цивилизованный человек должен именно за неё.

А за «свободу» в зоологическом её понимании — пусть сражаются звери. Они делают это миллионы лет, вне всякого административного давления или регулирования пожирая друг друга.

Жить, уподобившись зверям, конечно, можно.

Вопрос в другом: нужно ли это нам?!

[1] Номенклатура – принцип поимённого учёта со стажем, при котором всякий руководитель обязан пройти все предыдущие ступени карьеры, а не назначается сразу на высший пост. Грубо и зримо: нельзя стать генералом, не побывав сперва курсантом, лейтенантом, майором и т.п. А в рыночной экономике такое случается запросто: «родился-учился-министр». И получается, что один умрёт в лейтенантах, безупречно отслужив десятилетия, а другой – сразу генерал или фельдмаршал. Большинство современных руководителей – «варяги», то есть приходят со стороны, а не вырастают из коллектива. Директор школы или глава администрации являются невесть откуда – в то время как их заместители играют роль «вечных замов». Кадровая политика сменена произволом.

[2] Энтропия – стремление неодушевлённого предмета к наиболее вероятному своему состоянию, которое, в то же время, является и наиболее примитивным его состоянием. Например, предоставленное самому себе биологическое тело разлагается на воду и окаменелости, брошенный дом – обрушившись, превращается в мусорную кучу и т.п.