Сталин, современник Путина

В нынешнем году исполняется 80 лет трагическим событиям 1937 года. Массовые репрессии в Советском Союзе имели место и раньше, да и соратников по партии, оказывавшихся в оппозиции к руководству, регулярно преследовали и ссылали. Но именно в тот год репрессии не только достигли кульминации, но обрушились на головы множества людей, вообще не имевших отношения к политике, или партийцев, совершенно лояльных к генеральной линии.

Неудивительно, что либеральная общественность реагирует на данную годовщину потоком статей об ужасах тоталитаризма, доказывающих неразрывную связь между коммунистическими идеями и террором. Удивительно другое. Несмотря на три десятилетия постоянных разоблачений и бессчетное множество публикаций о сталинских преступлениях, популярность генералиссимуса постоянно возрастает.

Либеральные публицисты признают это и призывают друг друга опубликовать ещё больше разоблачительных текстов и рассказать ещё больше ужасов. По вполне понятным причинам, результат оказывается обратным ожидаемому. Если за всё это время они достигли лишь роста популярности Сталина, то откуда уверенность, будто, тупо продолжая делать именно то, что они безуспешно делали раньше, можно добиться иного результата?

Однако в чем причина того, что популярность советского вождя не просто растет, но перекрывает популярность кого-либо из живых и действующих политиков? Собственно, всерьез говорить о позитивном рейтинге у кого-либо из официальных лиц, кроме Путина, не приходится. Но и с Путиным всё как-то неважно. Ведь как бы ни раздували его рейтинг прикормленные социологические службы, в сравнении со Сталиным он проигрывает. Случись в стране выборы, на которых покойный генералиссимус баллотировался бы против действующего президента, первый победил бы второго с разгромным счетом.

Несложно догадаться, что популярность Сталина есть оборотная сторона непопулярности существующего социального и политического порядка среди граждан России. А также отторжения народом идеологии и практики либерализма. Тут связь самая прямая. Чем больше либеральная публика увязывает пропаганду своих идей с разоблачением сталинизма, тем более позитивным становится отношение масс к «вождю народов». Выражая ему позитивную оценку, люди одновременно оценивают то, что видят вокруг, и тех, кто раз за разом произносит речи об ужасах тоталитаризма. Ведь более чем понятно, что постоянные рассказы о прошлых преступлениях есть не что иное, как попытка оправдать и даже идеологически обосновать преступления нынешние, происходящие буквально у нас на глазах. И формула Иосифа Бродского «ворюги мне милей, чем кровопийцы» превращается теперь в прямое прославление и пропаганду воровства как единственного способа защитить общество от тоталитарного кошмара.

Однако в обществе зреют совершенно иные настроения.

Мысль о необходимости жестокого наказания воров становится настолько распространенной, что в перспективе тянет на новую национальную идею. И если двадцать лет назад можно было защищать Сталина, утверждая что он велик несмотря на репрессии, то сегодня изрядное число людей начинает думать, что он велик именно благодаря им.

Это, конечно, не имеет ничего общего с пониманием исторической роли Сталина и трагических противоречий советской истории. Но и речь у нас идет не о реально существовавшем человеке, умершем 5 марта 1953 года, а об идеологическом образе, функционирующем сегодня в нашем массовом сознании и являющемся не только совершенно живым, но, как и всё живое, развивающемся и меняющемся. Вряд ли большинство из тех, кто сегодня отдают предпочтение Сталину перед Путиным, хотели бы сами жить в 1937 году или желали бы повторения тех событий сегодня. Мало кто из нынешних людей был бы готов оказаться в застенках НКВД на месте «старых большевиков», но и на место Ежова или Берии тоже вряд ли кто желает сегодня попасть. Однако с ещё большей уверенностью можно сказать, что люди, с ностальгией думающие про 1930-е годы, категорически не хотят продолжать жить так, как они живут ныне, их явно не устраивает то, в каком состоянии находится страна сегодня. И это более чем рационально. Что бы ни говорили либеральные публицисты, стоит за этим не мифическая «любовь народа к палачам», а трезвая оценка сложившейся в начале XXI века социально-политической и культурной ситуации.

И тут, пожалуй, мы подходим к самому главному. Растущая популярность Сталина по сути своей отражает как стремление массы людей к социальным преобразованиям, так и неготовность за эти преобразования бороться, организовываться снизу, действовать по собственной инициативе. Сталин в их понимании — вождь, который не только вел за собой, но и добивался результата. Идти за таким вождем, даже если он жесток и непредсказуем, имеет смысл, ибо можно верить в его прошлые успехи. Однако такого вождя в нашей сегодняшней реальности нет, он существует лишь в нашем воображении.

Парадоксальным образом, на ту же воображаемую нишу в течение долгого времени претендовал и Путин. По большому счету, воображаемый Путин всегда был даже менее реален, чем воображаемый Сталин. Ибо успехи генералиссимуса так или иначе были историческим фактом, причем достигались в борьбе с мощными враждебными силами и драматическими обстоятельствами, тогда как успехи Путина в основном сводились к удачному пиару, опиравшемуся на благоприятные обстоятельства. И, в конечном счете, именно эти обстоятельства, а не пиар, были решающими.

Путин воспринимался как лидер, который вывел нас из ужаса 1990-х. Он таковым никогда не был.

Если кто-то и мог присвоить себе эту заслугу, то лишь Евгений Примаков, сумевший за время своего короткого премьерства переломить некоторые экономические и социальные тенденции. Но до тех пор, пока положение улучшалось, повышался и рейтинг Путина — реальный, а не нарисованный. Для этого даже не нужен был пиар, достаточно было просто закрепить в сознании людей ассоциацию между действующим президентом и положением дел в стране. Что говорил и делал реальный Путин, не имело никакого значения. Его речь в екатеринбургском Ельцин-центре, где он восхвалял своего предшественника и восхищался достижениями 1990-х, должна была бы стоить ему его политической репутации, если бы он в самом деле был участником политической жизни. Но воображаемый Путин продолжал существовать в массовом сознании как ни в чем ни бывало, потому что на самом деле большинству людей совершенно безразлично, чем занимается реальный человек с той же фамилией, занимающий кабинет в Кремле.

В конечном счете рейтинг Путина тождественен вере в то, что положение страны и её жителей будет как-то само собой улучшаться безо всякой борьбы и безо всякого нашего участия. Однако эта вера с каждым днем становится всё слабее, улетучивается и сменяется раздражением. Оборотной стороной популярности Путина как символической фигуры, олицетворяющей существующее на данный момент государство, является то, что никакие слова и действия уже не помогут, если доверие к государству подорвано. А оно подорвано — не только у активистов, политизированной молодежи или сторонников каких-либо оппозиций, но именно, и в первую очередь, у обывателей. В такой обстановке Путин может сколько угодно ловить щук и даже целовать лягушек, это ему не пойдет на пользу. Если раньше президенту прощали даже откровенно неудачные, комичные и сделанные невпопад высказывания или поступки, то сейчас даже самый гениальный пиар, четко сфокусированный и виртуозно исполненный, не даст ожидаемого результата. Скорее, он будет иметь обратный эффект. Но даже если людям будет искренне казаться, что их раздражает видео президента со щукой, на самом деле их раздражает совершенно иное — уровень цен, положение дел с зарплатой, развал медицины и, главное, отсутствие личных перспектив для улучшения ситуации.

Символическая (и по определению пассивная, аполитичная) поддержка власти опирается на обывательский индивидуализм, восторжествовавший среди жителей России после краха надежд на позитивное преобразование СССР в ходе перестройки. В тот момент, когда власть убедительно демонстрирует неспособность поддержать хотя бы стабильность, обеспечить хотя бы устойчивое неухудшение ситуации для аполитичного индивида, его пассивный патриотизм из прокремлевского превращается в антикремлевский. А на место виртуального Путина приходит виртуальный Сталин, воплощающий представление о реальных и утраченных успехах прошлого. Эта идеализация генералиссимуса ещё не означает ни поворота людей к социализму, ни понимания необходимости классовой борьбы. И то, и другое придет лишь тогда, когда люди перестанут ждать магического спасителя, начнут действовать сами, когда начнут учиться на собственном опыте, становясь — постепенно — из обывателей гражданами.

В этот момент им уже не понадобится виртуальный Сталин в качестве альтернативы виртуальному Путину. Потому что они сами — своими действиями — породят новых, своих собственных, реальных героев и лидеров.

Борис Кагарлицкий