СУБСТРАТ ВОЗМУЩЕНИЯ

У возмущения есть три источника: вознаграждаемость, ресурс и возможность. Человек не может возмущаться «просто так»: необходимы как материальная, так и моральная основа возмущения. Любая несправедливость даёт три варианта поведения: вступить с ней в бой, принять её к сведению и просто не заметить. Каждый из трёх вариантов зависит от воспитания, образа жизни и просто технических возможностей у человека. Например, бедняк, который много и тяжело работает, чтобы обеспечить семью, детей, в принципе не может торчать месяцами на «майдане народного гнева». И не потому, что он принципиально не согласен с протестующими, а просто: он занят. Ему некогда этим заниматься. Он умрёт – если этим займётся, потеряет источники существования…

Чем «захватное право» отличается от борьбы за справедливость? Почему в одном случае мы говорим о возмездии, а в другом — просто о грабеже и мародёрстве? Как вообще отделить социальную революцию от асоциальных действий (криминала, путча)? Очевидно, что участники асоциальных погромов тоже борцы — но борются они только за самих себя.

«Народ», который многие месяцы где-то «выражает свою гражданскую позицию», и не расходится – какой-то, мягко говоря, «странный народ». Угнетённые – они ведь угнетены. А если они могут полгода торчать на майдане – кто и каким образом их угнетает, скажите?

Но, конечно, «не хлебом единым». Искреннее (не покупное, которое у профессиональных провокаторов) возмущение общественной несправедливостью неразрывно связано с воспитанием коллективизма, чувства долга и ответственности за других. Либеральный протест вызывает недоверие тем, что сочетает несочетаемое: возмущение увиденной несправедливостью и проповедь крайнего, эгоистического индивидуализма.

Я не представляю, как можно всерьёз (без показухи) совместить стремление к справедливости и — рыночные взгляды, стремление к капитализму.

Как это так? Каждый за себя, твоя прибыль складывается из того, что «отжал» у других – но при этом «мы все вместе и заодно»? Разве не очевидны здесь элементы манипуляции сознанием, при котором мышление сумрачно и разорвано, одного с другим не связывает?

Как можно возмущаться богатством и роскошью чиновников – и при этом не возмущаться богатством и роскошью вообще? Мол, будь они бизнесменами – вся эта роскошь была бы нормой и нас устраивала, а раз они чиновники – то… Где вменяемому человеку найти грань между чиновником (госслужащим) и «просто» бизнесменом? Ведь и тот и другой в руководящей роли распоряжаются ресурсами одной и той же территории… Нет, конечно, если бизнесмен нелегальный (то есть уголовник), то там понятна разница. А если он легальный, «в законе», тогда как их разделить? Если одним нельзя дворцы – то другим-то почему можно? «Чиновники их украли!» А бизнесмены, блин, «заработали», да?!

Для того, чтобы кого-то, чужого мне, спасать – я должен иметь и возможность, и мотивацию это делать. А либеральный протест – подложный, потому что не имеет ни того, ни другого.

Если он оплачиваемый – тогда это не протест, а организованная преступность. А если он неоплачиваемый – тогда кто, вместо работодателя, будет платить зарплату людям, для которых она имеет жизненно-важное значение?

Нет и мотивации: индивидуализм и солидарность несовместимы. Странно и непонятно то дело, которое все делают вместе, но плодами пользуются – только «отдельные избранные».

+++
Вообще капитализм в самой сущностной своей сути, в самом корневом исходнике понятия – это необходимость самому, без чужой помощи, отыскивать себе средства к существованию.

Это, во-первых, объясняет его суровость, и закаливающий характер этой суровости: люди, которые сызмальства приучены к жестокой конкурентной борьбе – хорошо привиты от сентиментальности и всякой блажи. Их для того и закаливают, ежедневно обливая водой холодного равнодушия, чтобы чужие слёзы и кровь стали бы им безразличны.

У человека еле-еле хватает сил и свирепости (да и то далеко не всегда) – чтобы защитить себя и свою семью. Где ему воевать за чужих да незнакомых жертв произвола?! Эти люди могут наняться на протест, когда есть тот, кто нанимает и оплата устраивает. Но они вполне органично полагают пустой и глупой тратой времени протестовать по абстрактным поводам бесплатно. Они с пелёнок приучены, что у ротозеев из кармана таскают бумажники. Пока ты чем-то непонятным увлекаешься на стороне – тебя грабанут непосредственно дома.

Что станет с булочником, который ушёл митинговать? Его клиентуру приберёт к рукам булочник, который митинговать не пошёл… И если тебе не оплатили участие в митинге – тогда ты вернёшься ни с чем и ни к чему.

Во-вторых, привычка зарабатывать деньги самому, приводит к стойкому убеждению, что «деньги не пахнут». Те, кто так не думают – просто вымирают в рыночном, капиталистическом обществе. Конечно, человек, представленный сам себе и брошенный на произвол судьбы, ощущая, что никому не интересен, кроме самого себя – вначале ищет чистые возможности заработать на жизнь. Это так же естественно, как и последующий переход к грязным заработкам: чистых мест мало и они плотно заняты. Человек быстро понимает, что или он заставит страдать другого – или сам будет страдать. Осознав это, человек, нуждающийся в деньгах, начинает искать жертву…

Те бельгийцы, которые убили в Конго больше негров, чем население во всей Бельгии – приехали из Бельгии в Конго зарабатывать. Они решили вышибить себе жизненного благополучие из негров Конго. А какие-то их ровесники, пока они в Конго рубили руку рабу, не выполнившему дневную норму на плантации – планировали и осуществляли ограбление банка. Собственно, с той же целью, с какой колонизаторы поплыли в Конго: конечным итогом должен стать саквояж, набитый деньгами.

Такой постоянный, с детства осуществляемый «путь хищника», который вынюхивает себе поживу везде, где проходит его маршрут, сразу или постепенно освобождаясь от всех и всяческих моральных ограничителей (зарабатывать с ними – всё равно, что соревноваться в беге с рюкзаком, набитым свинцовыми чушками) – растлевает не только верхушку буржуазного общества.

Он растлевает и его низы, огромное количество нищего сброда, мечтающего вовсе не о справедливости, а о том, чтобы урвать лично себе куш, и подняться лично к хозяевам жизни. Своих товарищей по несчастью такой растленный нищий ненавидит гораздо сильнее, чем их ненавидят пресыщенные и сонные богачи.

Для нищего другой нищий – прежде всего, конкурент, претендент вместо него выиграть лотерею. Чего больше хочет чернорабочий: рабочего самоуправления или самому стать хозяином?

То, что Маркс принимал за «пролетарское сознание», скорее всего (моя версия) – продукт проповеди талантливых христианских миссионеров. Честный человек, принимая искренне программу христианства, тем ограничивал свои возможности в обогащении, и чаще всего оказывался среди бедняков, в низах, в рядах «пролетариата». Лицемеры могут совместить свечку в церкви и бытовое людоедство, а искренний человек – нет.

Оттого лицемеры оказываются в итоге капиталистами, а искренний человек, принимающий нравственную проповедь за чистую монету – застревает в рабочем классе. Вот и вся разгадка «пролетарской сознательности», которая, на поверку, вовсе не пролетарская – а продукт нравственного внеэкономического выбора.

Оттого что человек живёт в нищете и тяжело, много работает – вряд ли у него будет расти добродетель в душе. Скорее (без особого христианского культа страданий во спасение) – у него будут расти ненависть и обида, желание поквитаться с миром и человечеством. То есть светский вариант пролетария, вне религиозной среды XIX века, наиболее устойчивой именно у простонародья, не будет содержать в себе никакого «пролетарского сознания».

Не о счастье для всего человечества станет мечтать светский вариант чернорабочего – а о том, чтобы отомстить и вырваться. Эти чувства – именно то, к чему апеллировали и Кромвель, и бельгийские колонизаторы Конго, и Гитлер: «я дам тебе оружие, и ты, вчерашний раб, сам завоюешь себе рабов!»

Марксов коммунизм распространяется в зонах повышенной религиозности (Россия, страны Латинской Америки и т.п.). А соблазн фашизма лучше всего приживается там, где века протестантизма убили всякую живую христианскую традицию: в Англии, странах северной Европы, в Германии и т.п. Почему?

Потому что, осознавая свою силу и доступ к оружию, бедняк в зоне повышенной религиозности обращается к своей апостольской миссии (насадить справедливость, равенство, братство), а в зоне пониженной религиозности тот же бедняк обращается к социал-дарвинизму и просто дарвинизму: всякое убийство даёт шанс тому, кто под убитым.

+++

Человек живёт плохо, и мечтает жить хорошо. Мне кажется, в этом нет ничего странного или удивительного, наоборот – всё понятно и жизненно.

Более того: чем хуже живёт человек, тем более остро и яростно мечтает он о хорошей жизни. Тот, которого с детства холили и ласково тютюхали – может быть, и не слишком мечтает о личной карьере, личном успехе. Так, живёт, особо не думая, радуется Солнышку… «Зачем ему Таити, если его и тут неплохо кормят?». Но у того, кого с детских лет дрючили и терзали – жажда личной карьеры, личного успеха приобретает маниакальные черты навязчивой идеи. Ни о чём другом такой замученный человек думать уже не может.

Зверства англичан в Ирландии (а потом везде) – неразрывно связаны с великими муками английской бедноты при «огораживаниях» и становлении капитализма. Всю свою ярость английский бедняк обрушил не на своего лендлорда, а на ирландский народ, потом на индейцев, негров, индусов, поступая с ними в точности так же, как поступал с ним его лендлорд.

Возникает замкнутый круг, «стрела Аримана» И.Ефремова: чем хуже условия, тем яростнее человек, а чем яростнее человек, тем хуже условия.

Трудно понять современному человеку – где тут Маркс видел основания для становления пролетарской солидарности? Почему человек, который с рождения ничего, кроме грязи и зверства не видел – вырастет вдруг в поборника абстрактной справедливости? Почему он будет заботиться обо всех – если с детства видел, что о нём, и таких, как он – не заботится никто?

Не нужно путать внеэкономическую христианскую нравственность, которая вся построена вокруг крестной жертвы, вокруг самозаклания агнца – с производственными отношениями, вырастающими из производственных практик. Ничего из экономики выудить, кроме как «убей других, пока они тебя не успели убить» — не получится. А оттого сознание секулярного чернорабочего (в отличие от общинного сознания крестьянских русских общин) тяготеет более к фашизму, чем к коммунизму.

Ведь коммунизм – это сперва победить, а потом довольствоваться малым, наравне со всеми. Зачем это апостолам – понятно, у них всё связано с миром загробным, иным, посмертным воздаянием и т.п. Но зачем это озлобленному нищему вне веры и религии – совершенно непостижимо.

Победа достигается нелегко и непросто, с большим напряжением и большими жертвами. И вот – ты её достиг, добился, и вдруг начинаешь делиться ею с каждым встречным-поперечным? Почему? Где в земной жизни отыскать мотивы для такого поведения?

+++

Конечно, стоит говорить и об особой роли абстрактного мышления в становлении социалистических течений.

Человек без абстрактного мышления мечтает о хорошей жизни для себя. И чем хуже живёт – тем отчаяннее и яростнее желает лично вырваться. Человек с абстрактным мышлением склонен обобщать. Его обобщение распространяется на ему подобных, вырабатывает представления о «беде вообще» (а не только моей беде), «горе вообще» (а не только моём горе). Так человек, мечтая о хорошей жизни для себя, начинает обобщать и для других людей: «чего себе хочу, того и им желаю».

Но там, где обобщение мыслей – проникает и обобществление имуществ, там, где социализация – там и социализм. Исследование собственных нужд в абстрактном мышлении превращается в исследование о нуждах человека вообще, всякого и любого: по аналогии с собой.

У практики мысленного обобщения два продукта: идея Бога и идея социализма. Они складываются одинаковым образом, по одной схеме в психике человека.

В идее Бога обобщается мир вообще, а в идее социализма – мир человека. Здесь в складчину участвуют представление о Единстве Мира[1], Единой Истине[2], степенях совершенств, требующих по логике высшего совершенства[3], идея собственной не-уникальности, и наоборот, типичности собственного бытия, его сходства с другими аналогичными. В идее Бога человек отделяет объект от субъекта, без чего связное мышление вообще невозможно: есть объективное начало (Бог), а есть субъективное восприятия (Я).

Если убрать идею Бога, то человек оказывается в центре Вселенной, и центром Вселенной, её единственной ценностью и смыслом, то есть объективное (существующее вне и помимо нас) и субъективное (наше) – сливаются до полной неразборчивости. В таких условиях говорить о каком-то связном и логическом мышлении невозможно.

Но точно так же человек приходит и к идее абстрактной справедливости. Он отделяет субъективное (свои желания, выгоды, похоти) от объективного (того, что никак не зависит от наших личных желаний и выгод и вообще от нас). Так в мышлении разделяются понятия «выгода» и «справедливость», они теперь могут конфликтовать, вступать в противоречие друг с другом. А иначе как могла бы идея абстрактной справедливости отделиться от сиюминутной текущей выгоды особи? У животных ведь её потому и нет (или почти нет), что у животных особь – мера всех (или почти всех) вещей!

Понимая это, мы понимаем, какой страшный удар наносит биосфера по ноосфере, когда частная собственность наносит удар по абстрактному мышлению, отделившемуся от конкретного носителя, «думающему за всех». Культ частной собственности и личной выгоды угрожает уничтожить не только идеи Бога и социализма, но и вообще всякое связное, абстрактное, логическое мышление, с неизбежным приоритетом общего над частным в нём (то есть объективного, как вечного, над субъективным, как текущим, кратковременным, преходящим).

Локальность отменяет даже математику. Например, с точки зрения математики 1<10. Но в локальной системе 1>10, если 10 за пределами пространственной или временной доступности для особи. Более того, всякое число за пределами узкой локации биологической особи равно нолю! Всё, чего мы не можем получить немедленно и лично – не стоит и не значит для локалиста ровным счётом ничего!

Если мы находимся в логике локаций, то всякое число одновременно и больше и меньше, и равно другому числу, и нолю, и не нолю, в зависимости от досягаемости или недосягаемости для субъекта. В такой ситуации уже не может быть ни математической, ни какой-то иной логики, законов мышления. Оттого их и нет у животных и у… рыночных либералов!

Зоологизация предполагает достижение личной выгоды любой ценой для окружающих. Если быть точнее – то утратой самого понятия о какой-либо цене для окружающих у личного успеха. «Злоумышленник» в рассказе Чехова не желает пускать поезд под откос, воруя гайки с железной дороги «на грузила». Он вообще не в состоянии понять, что какой-то поезд может где-то вне его локации сойти под какой-то откос…

Если всё более и более заостряемое бедами и невзгодами желание хорошо жить встречается с отсутствием способностей к абстрактному мышлению, к широким обобщениям – то мы получаем изверга, чудовище, а порой и маньяка.

И фашизм, и приватирство формировались именно таким путём: «хочу себе всего и сразу, а ничего, кроме себя, видеть не хочу». Фашизм и приватизация так же органично связаны между собой зоологизмом, как и идеи Бога и социализма в абстрактном человеческом мышлении.

Тут уж неизбежно, принимая одно, принимаешь и другое, и наоборот – отрицая одно, отрицаешь и другое. Или (как КПСС) оказываешься в пространстве неразрешимых противоречий…

+++

В общественном возмущении, в массовом протесте – как и во всём ином, тоже должны быть связность и логика. Мы поверим в искренность протестов, если они содержат в себе основание и логику. Иначе это не массовый протест – а проплаченный рейдерский захват. С каковым мы и имеем, собственно, дело в калейдоскопе организуемых американцами «цветных путчей»…