«КЛАССОВАЯ МОРАЛЬ»: РЕАЛИЗМ И ОГРАНИЧЕННОСТЬ

Не такой я старый человек, но на моей памяти меня, как, наверное, и вас, читатель, тысячу раз призывали к общечеловеческой морали. Согласно которой человека надо судить по его поступкам, а не по его положению в обществе, происхождению, и т.п. Не должен сын за отца отвечать (даже Сталин об этом высказался), а тем более внук за деда. Не может Алексей Романов отвечать за то публичное детоубийство, которым началась династия Романовых[1], нельзя с него спрашивать за младенца-узника Иоанна Антоновича. Это не он делал! Не он делал всё то, за что ненавидели современники династию Романовых – так почему же его расстреливают?

Евангелие не вполне разделяет такой подход. Общий смысл, выработанный религиозной мыслью за тысячелетия не мог обойти того факта, что грехи родителей переходят детям в роду. Хочется нам или не хочется – но сын за отца отвечает. И даже Сталин не в силах отменить этого правила, как не смог он отменить генетики (хотя пытался, и понятно почему). Но дело же не только в том, что от родителей потомкам переходят генетические заболевания, пьянство родителей отливается в вырождение детей, и т.п.

Хотим мы или не хотим, нравится нам или не нравится – но мир устроен так, что в человеческом роду поколения отвечают друг за друга. Тот, кто даёт тебе жизнь, передаёт заодно и свои грехи (и свои добрые дела тоже).

Когда ученики Иисуса увидели слепого, просившего милостыню, то они спросили: кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? (Ин. 9, 2). Иисус отвечает: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии.

Ничуть не отрицая ответственности ряда слепых за грехи их родителей. В законе Моисея напрямую указано что люди несут ответственность за дела своих предков (Исх. 20, 5). И это действительно так, жизнь это ежедневно подтверждает, и жизнь не спрашивает нашего мнения по поводу базовых законов естества.

Классовая мораль с её коллективной ответственностью, с её приоритетом закона больших чисел, не является, конечно, высшей моралью и действительна лишь для классового общества. Исторический оптимизм в том, что вместе с преодолением классового общества будет (когда-нибудь) преодолена и классовая мораль, человеку перестанут пенять его классовым происхождением – потому что у него уже и не будет никакого классового происхождения. Высшая мораль строго индивидуальна – но проблема с ней в том, что она создана для высшего, апостольского общества. В низших формах общественной организации она не работает, и не может там работать – как не может фронтовой хирург получить первоклассную операционную в свою землянку.

В классовом обществе действует классовая мораль, или, как вариант – не действует вообще никакой. То есть ситуация вообще не оценивается в категориях добра и зла, на чём настаивают апологеты капитализма[2]. В классовом обществе не может действовать высшая, бесклассовая мораль – потому она там даёт эффект, пропетый Юрой Шевчуком: «научила верить нас в несправедливость добра».

+++

В чём суть классового общества? В раздроблении человеческого вида на подвиды, имеющие диаметрально-противоположные интересы. Казалась бы, война для всех беда, но в этом обществе – «кому война, а кому мать родна». Коллективный эгоизм заменяет понятие «общественное благо». Потому что обществ несколько, и у каждого – своё благо. То, что благо для высшего общества – для низшего смерть, и т.п.

Это и создаёт ту КОЛЛЕКТИВНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ, которая отличает классовую мораль. Маленький волчонок никого не съел. Он не виноват, что родился в волчьей стае. Он, скорее всего, вообще не понимает, что есть какая-то иная жизнь, кроме волчьей. И это не его вина, а его беда. Скотоводы убивают волчат не за индивидуальную вину, а по принципу коллективной ответственности.

Попытайся от этого отступить – и тебя сожрут в буквальном смысле слова. Если за каждым волком признавать презумпцию невиновности, если каждого карать строго по суду, сперва доказав с помощью свидетелей и улик, что он нападал на овец – то не станет ни овец, ни пастырей. Отступив от аллегории волков – возьмём льва. Лев вообще сам не охотится. В прайде охотятся львицы – они приносят мужу добычу. Лев-самец никого не убивает – получается, что он не убийца?

Либо мы вообще отступаем от попыток разделить добро и зло, либо нам придётся делать это в рамках низшей, но актуальной классовой морали. Не настолько мы пока сильны, чтобы судить беспристрастно! Суд по законам военного времени совсем не таков, как классический суд в спокойной обстановке, в которой судья чувствует свою абсолютную защищённость и превосходство.

+++

Прежде всего, при первой же попытке морализировать, мы замечаем, что вокруг нас живут люди, у которых есть всё. А рядом с ними люди, у которых нет ничего. Если это сложилось вчера, то тогда проблема решается методами уголовного розыска. А если это сложилось давно, если раны уже зарубцевались, а переломы срослись – тогда всё, конечно же, сложнее.

С точки зрения высшего общества самое важное – чтобы у людей, имеющих всё, не забрали бы что-нибудь для неимущих. Это основа основ их классовой морали.

Такой подход неумолимо дробит людей на классы с противоположными интересами, которые не могут мирно сосуществовать. У одного предки наворовались, и ему главное, чтобы его не трогали, не раскулачивали. У другого ничего нет, и ему нужно что-то взять, дабы просто не сдохнуть.

Момент необратимости наступает тогда, когда украденное поступает наследнику. Если у вора в первом поколении ещё можно конфисковать украденное согласно нормам формального права, то родившийся во дворце наследник – формально «добросовестный приобретатель» (говоря юридическим языком).

Он сам лично никакого преступления не совершил, а жизнь во дворце для него – с детства привычная, обычная, как воздух, реальность. Иной он просто себе не представляет, не может вообразить.

Если пытаться сформулировать его вину на языке классовой морали – то он согласился жить в условиях, где ему обеспечивается недобросовестное превосходство. Никакой другой вины на нём может и не быть – но для классового сознания этой достаточно. «Откуда, гад, у тебя нашлись средства на галстук и ботинки, когда большинство себе ничего, кроме лаптей, позволить не может?».

Это не праздный вопрос. Не надо уходить от него в идиллию рассуждений, как приятно вить уютное семейное гнёздышко, если средства позволяют. Да, приятно, никто не спорит. Но если обстановка вокруг адова, а ты один из сотни «свил» себе трёхэтажный особняк – то доброй улыбкой и интеллигентными манерами не отделаешься. Придётся отвечать – «откуда дровишки». Ах, от папы? А папа их откуда взял?

Такой подход для представителя высшего общества кажется глубоко и фундаментально аморальным. Чубайсята, «вписавшиеся в рынок», уверяют нас, что это всё «чёрная зависть» лентяев и неудачников, а зависть – напрямую от дьявола. Надо не завидовать, а слабоумно радоваться, что у них всё получилось, а у вас ничего. И не искать причин, по которым у вас ничего не получилось.

Их версия: вам просто не повезло. Живите и умрите с этим –за это благонравие Чубайсы не платят, но и не расстреливают. Формирование из большинства «почтительных нищих», знающих своё место, и приученных кланяться «господам от Бога» — очень важная часть их воспитательных систем.

+++

Если взять буржуазную культуру, зеркало этого общества, то в ней люди, которые родились в среде, имеющей всё – очень обстоятельно и многословно рассказывают нам, как им хорошо. Предлагая нам за них порадоваться.

Поставить себя на их место (мысленно) и умилиться их романтичному, житейски-красивому благополучию. В котором есть место даже для возвышенных и благородных чувств, ибо чего бы не стать благородным, когда у тебя денег полно, и тебе они ничего не стоили?

Им хорошо не только потому, что у них всё есть, но ещё и потому, что им, наследникам, это досталось без крови и зверств. Предки, конечно, немало голов отрезали, чтобы захватить «дворянское гнездо» — но вот их потомок: вялый, добродушный, ни разу ни головорез, интересуется отвлечёнными идеями, эстет и вития. Ему вдвойне прекрасно жить: и денег куры не клюют, и драться за них, сворачивая шеи в захвате, с хрустом позвонков – не пришлось.

Он вообще тут родился, и он иного мира не знает. Как славно жить и прекрасно блистать! Такой человек может совершенно искренне проповедовать ненасилие, быть мягкотелым гуманистом и филантропом, потому что всё уже для него сделано, и ему дальше упираться особо не нужно.

Единственное зло, с которым такие люди сталкиваются в мире – это когда приходят звероподобные в их восприятии чудовища, и начинают что-то отнимать. Люди, родившиеся наследниками доминантов – совершенно от души, без лицемерия с их стороны, не могут понять, за что их так ненавидит «нищая ленивая тупая масса».

Они совершенно, предельно искренни в своём негодовании. Они думают, что если родились во дворце, то и жить должны во дворце. Тем более, что и закон говорит о том же. Но дело не только в законе, который на их (крупных собственников) стороне. Дело, с их точки зрения, и по совести обстоит так, потому что они лично ничего не воровали. Дедушка, может быть, и воровал – но дедушка давно помер. А они, имеющие всё — прирождённые лорды.

Это и есть та незамутнённая, как слезинка младенца в шёлковых пелёнках, правда высшего сословия. И не думайте, что они притворяются, комедию ломают – психологически они очень глубоко в это погружены, видя в экспроприаторах чистое зло и лютое, бессмысленное и беспощадное, беззаконие. Чудовищные большевики в их сериалах – это не только их хитрая пропагандистская уловка, но и простодушие их символа веры.

-Вот мы хорошо жили, и все, кто живёт плохо, нас уважали (т.е. боялись и кланялись). А потом пришли какие-то сволочи, вытряхнули нас с наших перин, растлили нищих завистью на наше благополучие… Где закон, где справедливость?!

+++

А закона в классовой морали действительно нет. В классовой морали нельзя к каждому относиться одинаково, потому что такое отношение увековечит сложившееся неравенство. Если каждый при своём, без грабежа – то владелец дворца всегда при дворце, а владелец хижины – всегда при хижине. Понятно, почему такое нравится владельцу дворца, и понятно, почему такое не нравится владельцу хижины.

-Получается, что кто-то живёт вместо меня – это они и называют справедливостью… А меня устраивает, что кто-то живёт вместо меня? Или, может быть, я лучше сам за себя поживу, раз жизнь одна?

А в самом деле, задумайтесь – как можно отрубить голову королю по королевским законам?! Действует законодательство, по которому король – просто частный собственник всего и всех в стране. Ну, он же действует, он актуальный правовой документ!

Как можно изменить эту ситуацию, не вступив на почву беззакония, слома действующего законодательства?

Такова психология раскулаченных. Им было хорошо, многим от самого рождения – а им сделали плохо. Больно и тяжко. Для того, чтобы понять истину высшей абстракции – «тебе хорошо – ещё не значит, что всем хорошо» — надо жить очень и очень напряжённой умственной жизнью. Человеческая психология обычно сводится к животному: раз мне в этом мире хорошо, то весь мир хорош! Если сосед у меня угнал корову – это, конечно, зло, я понимаю! Но если я у соседа угнал корову – то это же добро, как вы не понимаете?! Мне же лучше жить с коровой, чем без коровы, чего же тут сложного?!

А если всех коров в селе угнал к себе не ты, а дедушка? Угнал, террором закрепил свой захват, и помер. А ты-то вообще никаких коров не угонял! Ты просто родился – а все коровы уже твои! Это и называется на языке формального закона – «добросовестный приобретатель».

Такой человек искренне не понимает – почему нищие без коров приходят к нему и требуют делиться коровами. Такой человек совершенно искренне спрашивает:

-Если я приду к тебе в лачугу, и заберу у тебя хомут, или чугунок из печки – разве это хорошо будет? Так чего же ты прёшься грязной обувью в мои апартаменты, и хочешь забрать мои вещи?! Разве две этих ситуации – не одно и то же?!

Формальный закон не делит кражу по суммам. Кража есть кража: и когда она на рубль, и когда на сто. Но живой-то человеческий разум обязан понимать, что кража на рубль – одно, а на миллион – совсем другое!

Классовая мораль низов оформляется, в буквальном смысле слова, не от хорошей жизни. Она оформляется и наливается соками жизни в силу безнадёжности и безысходности положения. В определённый момент, человек, у которого нет ничего – осознаёт, что ничего и никогда у него уже не будет.

Это связано с тем, что мир ограничен, и весь уже поделен. Ещё до твоего рождения его разрезали заборами частные владельцы, и ты родился копчиком на забор. Одна нога – на территории одного собственника, другая – на территории другого. Куда бы ни слез – вправо или влево – окажешься в чьей-то власти.

В этом горниле отчаяния и безысходности крепнет представление о моральности беззакония и моральности жестокости. Беззаконие и жестокость, отвергаемые человеческим существом в его чистом виде (чем активно пользуются демагоги) – для человека в безнадёжной ситуации становятся делом доблести, подвига и геройства. Потому что никакого другого выхода с бесправной каторги у него, в мире, поделенном собственниками, нет.

Так возникает противоречие классовой морали общечеловеческой морали. В детстве, проживая в бесклассовом обществе, я думал, что классовая мораль – просто испорченная, плохая антимораль, и ничего больше. Ведь она утверждает то, что общечеловеческая абстрактная мораль отрицает! А у наиболее общей моральной системы приоритет над подсистемами, как у конституции (якобы) над законами.

Погрузившись в кошмары классового общества, я стал понимать, что классовая мораль – не испорченная, а рождённая средой неизбежность. В ней нет ничего восхитительного, но её нельзя списать, удалить, не удалив сперва породившую её среду. Потому что не может быть обобщения мысленных норм поведения без обобществления имуществ. Какие же могут быть в голове общие нормы поведения, если у тебя всё, а у меня ничего? Торжество общечеловеческой морали и единозакония (когда закон един для всех) вступает в непреодолимое противоречие с неограниченной частной собственностью, дочкой преступлений и захватного права.

Казалось бы, чего хорошего в насилии? Любой нормальный человек, рассматривая вопрос абстрактно, скажет: в насилии нет ничего хорошего.

Но верхушка общества, вначале террором и мошенничеством подгребя всё под себя – выпускает идеологию ненасилия по итогам своего захватного права. Идеология ненасилия должна увековечить ситуацию, в которой у одних всё, а у других – ничего. Пользуясь естественным человеческим отношением к насилию, как к мерзости, воры пытаются избежать изъятия награбленного. Мол, начнёшь отбирать, я начну сопротивляться – вот уже и насилие, а оно тебе надо?

Но такой подход к ненасилию – это же не «Дух мирен», к стяжанию которого звали во все времена лучшие сыны церкви. Это же плохо прикрытый шантаж опытного и циничного вымогателя:

-Я тебе ничего в жизни не оставляю, а попытаешься изменить ситуацию – будет насилие, кровь прольётся!

+++

Классовая мораль ограничена своим историческим периодом. Она – зеркало той системной несправедливости, которая её окружает. Она не является высшей и не годится для высших типов организации общества, обеспечивающих человеку подлинные права. Но, с другой стороны, классовая мораль – в своём мире реальность. Здесь не может быть другой морали: или такая, или вообще никакой.

Пытаясь насадить «общечеловеческую мораль» взамен классовой, глупцы или подонки 80-х, «прорабы «перестройки» добились лишь полной аморальности общества. Ваша равноудалённость от овцы и волка очень хороша для волка, и очень плоха для овцы. Не помогая овце, вы не мешаете волку, а ему большего от вас и не нужно!

Исследуя сатанизм, как многовековое явление, я узнал, что сатанизм – не есть отрицание святынь, он проявляется не в отрицании, а в глумлении над ними. Атеист может разрушить храм – сатанист храм никогда не разрушает. Он попытается организовать в храме «мерзость запустения», он попытается устроить пародию на богослужение, пародию на таинства, чёрный глум в святая святых.

Оттого торжествующий сатанизм не отменяет мораль в открытую, как Спенсер, он глумится над ней, глумливо поклоняется её нормам в рамках издевательской пародии на праведность.

Он вначале лишит человека всех средств к существованию, самой возможности выживать – а потом начнёт «спасать» изгоя тарелкой благотворительной баланды.

Он вначале установит издевательски-низкие расценки на труд, а потом будет советовать: «больше трудись – больше заработаешь». И ведь не поспоришь: пять копеек больше, чем три копейки!

Он вначале отнимет у человека всё, что необходимо человеку, а потом начнёт стыдить с глазами праведника: неужели ты превратишься в грабителя, в разбойника, станешь чужое отбирать?!

Сатанизм – вот это, а не Спенсер, который, ничтоже сумняшеся, предложил отменить мораль вообще, чтобы все, кто в силах убить, убили бы всех, кого смогут убить. Понятно, что общество по Спенсеру долго не протянет, само себя уничтожит. А вот сатанинские ордена могут управлять длительное время, опираясь на пародирование и издевательское подобие божьих заветов.

Опираясь на ту, покрытую снаружи глазурью благообразности и чинности, внутри же сатанинскую «мораль» правящего класса, отделившего себя от человечества и противопоставившего себя человеческой массе.

Такой антиморали можно противопоставить:

— либо разнузданный и законченный уголовный цинизм, срывающий с ханжей их маски, показывающий, что князь внутри – такой же бандит, как и бандит с большой дороги.

— Либо классовую мораль «прав большинства», которая, да, не высшая, но актуальная. И предусматривает коллективную ответственность.

Библия об этом говорит так: есть свои. Есть те, кто могут стать своими. И есть те, кто и в десятом колене своими тебе не станут.

«Аммонитянин и Моавитянин не может войти в общество Господне, и десятое поколение их не может войти в общество Господне во веки… Не желай им мира и благополучия во все дни твои, во веки»[3].

Но, в то же время: «Не гнушайся Идумеянином, ибо он брат твой; не гнушайся Египтянином, ибо ты был пришельцем в земле его; дети, которые у них родятся, в третьем поколении могут войти в общество Господне»[4].

Жестоко? Возможно, но Библия – очень честная книга. Она рассказывает человеку о том, что он есть, а не о том, чего он хотел бы слышать из льстивых уст. Не нравится правда – не читай Библию. Есть много книг, приукрашивающих природу человека, они приятнее глазу, но по сути своей – ложь, и ничего кроме лжи.

Есть свои, есть те, кто могут стать своими, а есть и те, кто своими никогда уже не станут. Аммонитяне и Моавитяне практиковали массовые детские жертвоприношения, археологи с ужасом находят их жертвенники с желобками для стекания крови. Ритуальное расчленение младенца было главной забавой, заменявшей телешоу, для всего племени. На том они воспитывали грядущие поколения, и канули в никуда. На определённом этапе порчи человек уже неисправим.

А есть те, кто не свои, но если с ними поработать – то они как бы подтянутся. То есть перейдут от звероподобия к человекообразию, а оттуда недалеко уже и до образа божьего в человеке.

Если мораль Евангелия создана для апостольских общин, то есть для коммунистического общества, то ветхозаветная мораль – это классовая мораль с поправкой на терминологию Древнего Мира. В котором и господа и рабы имели ярко выраженное родо-племенное происхождение. Угнетатель – это представитель победившего племени, кровный родственник другим угнетателям. Раб – представитель побеждённых племён, имеющий не только классовый, но и национальный антагонизм с поработителями.

Угнетатели бывают разные. Одни у тебя просто отбирают десятую часть твоих трудов, а другие тебя режут и жрут, зажарив на вертеле. Понятно, что угнетатели первого типа не безнадёжны, а угнетатели второго типа – уже необратимы.

Классовая мораль – двойная: к своим одно отношение, к чужим другое. Евангельская мораль – единозаконие, ко всем одно отношение. Но она приложима только к обществу, в котором не осталось чужих. Если вы начнёте её прилагать к аммонитянам и моавитянам, то они вас просто убьют и расчленят, кончитесь как вы, так и ваша «общечеловеческая» мораль.

+++

Но самое главное: переход от Ветхого завета к Новому есть переход от классового общества к бесклассовому. И от частной собственности (моё не твоё, твоё не моё) к общественной собственности (что мне хорошо, то и тебе хорошо).

В царстве взаимной ненависти и оголтелого рвачества человек с коммунистической (она же апостольская) моралью – будет жить «плохо, но недолго». Как только он явится со своей широкой улыбкой – именно в неё копьё и воткнут.

Человек находится в царстве зла. Но если он человек – то он не просто там находится, как волк или суслик. Он осуществляет переход из этого царства зла в царство добра. В этом корневая суть как христианства, так и коммунистического учения.

Нельзя не считаться с реальностью, но нельзя с ней и смириться. Такова суть классовой морали переходного периода. Умей быть добрым с теми, кто этого действительно достоин, но и умей быть по-настоящему суровым с теми, кто угрожает всему, что тебе дорого.

________________________________________________________

[1] Трёхлетний Иван Дмитриевич, сын Марины Мнишек, был удавлен (повешен) по указанию правительства Михаила Романова около Серпуховских ворот. Современники утверждали, что петля не затянулась на шее мальчика и он погиб от холода лишь несколько часов спустя.

[2] Теоретик фашизма Ницше в книге «По ту сторону добра и зла» оспаривает понятия «самосознания», «знания», «истины» и «свободы воли», объясняя их изобретением морального сознания. Вместо них он предлагает в качестве объяснения любого поведения волю к власти. Он производит переоценку гуманистических убеждений, показывая, что даже жажда власти, присвоение и причинение боли слабому не являются предосудительными. Ф.М. Достоевский предсказал явление таких «мыслителей» в романе «Бесы»: «Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши, наши» — твердит бес.

Герберт Спенсер (1820-1903 гг.) по праву считается видным представителем рыночного либерализма. Он был преданным идеологом социального дарвинизма, а также теоретиком в таком направлении, как либеральная политическая экономия. Особое влияние на разработки Герберта Спенсера оказали идеи Чарльза Дарвина. Он выстроил свое учение: в стиле проповеди, которая выражала идеи борьбы за существование и выживание в очень сложных условиях. Так появилось совершенно новое течение – социальный дарвинизм Герберта Спенсера. Для него вся общественная система – это не просто общество в его первоначальном виде (скопление людей, социальных слоев и классов), а арена, на которой происходит непрерывная и всеобщая борьба между индивидами, социальными группами и классами, народами и национальностями. Позже эти идеи разрабатывали Л. Гумплович, Г. Ратценхофер, А. Смолл и У. Самнер, ну, и конечно, Адольф Гитлер. Для Спенсера выживание сильнейших – это афоризм, который был введен им самим в качестве очень значимого фактора теории естественного отбора и эволюции. Иными словами, этот афоризм использовался в виде «закона джунглей»; Борьба за существование и выживание – без правил и ограничений. Он проявляется себя в виде непрерывного соперничества за многообразие имеющихся в обществе и природе ресурсов, а также за некоторые достаточно редкие блага.

[3] Втор.23:3-6.

[4] Втор.23:7-8.