Конфликта нет, где верят в единую Истину…

Пускаясь в партийную свару, разделяясь на «правых» и «левых», пятых и десятых, человек рискует утратить главное: представление о Единой Истине. Как теоретик цивилизации могу сказать, что представление о Единой Истине – не только матерь всех наук, но и матерь вообще цивилизации (впрочем, можно ли отделить становление науки от становления цивилизации?). Если Единой Истины нет – то спорить не о чем, остаётся только убить друг друга. А если она есть, то категории «правильное» и «ошибочное» должны заменить в идеале категории «левое» и «правое». Или любые иные, по сути, сектантские суррогаты Истины.

Зачем же ошибочному мнению присваивать какие-то политические окрасы и эмоции? Если оно ошибочно, выстроено на ложных представлениях – то оно вредно для всех. А если верно – то верно тоже для всех. В этом и состоит идея Единой Истины, сформировавшей единые общечеловеческие медицину и физику, химию и астрономию… И единую общечеловеческую культуру и общую историю философии, включившую в себя и Сократа, и Конфуция, и северян и южан, и восток, и запад.

Если мы говорим что-то верное (правильное) – то оно ведь верно не только для нашей партии. Оно верно для всех. И наоборот: утверждая ложное, мы ведь не только другим партиям наносим вред, но в первую очередь – собственной!

Нет отдельных партийных истин: есть единая Истина и есть Ложь. Ложь губит весь род человеческий. Но следует понимать, при всей простоте такого подхода: Единая Истина требует единых стандартов. Нельзя исповедовать единство Истины и при этом придерживаться двойных стандартов, отказываясь рассматривать подобные друг другу случаю одним образом.

Много сказано о двойных стандартах США, Европы и наших либералов в международных или правовых вопросах. Но праматерь двойного стандарта – сам по себе капитализм. В нём человек совершенно официально и легально, не прячась и не маскируясь, себе и своим детям, своим близким хочет одного, а чужим детям и малознакомым нелюбимым людям – совершенно другого, и даже противоположного. И это не какое-то тайное нарушение, исключение из правил – это центральное правило капитализма.

Поэтому я и писал, что практика капитализма вытекает из теории познания в средневековом номинализме, суть которой в отказе обобщать подобия, в признании каждого случая уникальным и неповторимым. В итоге веков развития «бритвы Оккама» человек не может обобщить себя до «человека вообще». И принимает себя, как уникальное явление, вне вида и рода. «Я – это я, и всё, что есть у меня – не обязательно должно быть доступно другим людям; и всё, что я разрешаю сам себе – вовсе не обязательно разрешать другим людям»[1].

Вначале рождается двойной стандарт морали – для «своих» и для «не-своих», и лишь потом, из этого двойного стандарта (а не из производительных сил, как думал К. Маркс) – рождается капитализм.

То есть, предельно обобщая – общество, в котором одним хорошо, а другим плохо. А не всем одинаково (что случилось бы, если бы блага и нагрузки распределить равномерно на членов общества).

Будь я волшебником, я легко превратил бы всех капиталистов в коммунистов одним-единственным заклинанием:

-Делай, что хочешь, но знай, что твой сын будет жить в точности так же, как живёт твой рабочий.

Если заколдовать людей так — то не останется капиталистов, останутся одни коммунисты!

Я бы не приплетал сюда ни производительные силы, ни иные материальные факторы. Речь идёт именно о единой морали – или двойных стандартах («готтентотской морали»): станки и оборудование, фабрично-заводское дело тут совсем ни при чём.

Обобщая знания, сведения, информацию из разных источников, соединяя открытия разных людей из разных поколений, наука невольно и неизбежно породила и обобщённый взгляд на человека – которому одни вещи полезны, а другие вредны и мучительны.

При этом невольном и неизбежном для логического мышления акте наука и рациональность вступили в конфликт с биологическими до-разумными инстинктами. Инстинкты свидетельствуют иное: пища есть убийство и наоборот.

Оттого человеку зоологическому, звероподобному учёные и философы кажутся лжецами и безумцами. Как, впрочем, и наоборот.

Конфликт между социализмом и капитализмом – лишь внешнее (одно из многих) отражений конфликта между человеческим разумом и животным инстинктом. Разум формулирует общую идею человека, в которую вставляет конкретную особь. Иначе разум не может.

Но и тёмные бездны инстинкта, отзывающиеся эхом пещерных миллионолетий, тоже не могут иначе: они все смутные и расплывчатые общие представления о человеке абстрактном запихивают в конкретную особь, обладающую конкретной, пожираемой и пожирающей зубатой плотью.

По этой причине судьбы цивилизации, науки и культуры оказались неразрывно связаны с историческими судьбами социализма (скажем мягче – социализации; но это всего лишь слово «социализм» в женском роде).

Десоциализация, грызня особей подрывает рациональное начало даже там, где, казалось бы – нет и писку про вопросы справедливости, распределения благ и т.п. Почему? Да просто потому, что где закончилось обобществление пользования, там кончается и обобщение мысли.

Самая заумная и далёкая от партийных дрязг теоретическая физика, самая высшая и совершенно лишённая эмоций математика – не выживут в условиях зоологической грызни особей. И причина проста: пока ты станешь отвлечённые мысли думать, тебя сосед скушает. Он же не обременён раздумьями об абстракциях чисел, ему нужно на ужин кусок мяса где-то откусить…

Крах социализма сдетонировал кризис рациональности – потому что кризис обобществления есть и кризис обобщения. Смена идей взаимной заботы, взаимоучёта интересов на идеи «естественного отбора» и «борьбы за существование» ударила как по всем сверх-зоологическим настройкам психики, так и по коммуникации (словно, неспроста однокоренное с «коммунизмом»).

Это реванш инстинкта над рационально-логическим абстрактным сознанием. Но кроме реванша, в явлении есть и такая черта, как «не о чем говорить» (проблемы коммуникации людей). В самом деле, если мы исходим из взаимоуважения, то нам есть о чём поговорить, есть те мнения, которыми мы можем обменяться. Но о чём нам разговаривать, если наш камертон настроен на взаимоуничтожение? Каким мнением мы можем делиться? Передавать истребительный опыт? Кому? Тому, кто хочет нас истребить – и для этого использует наши же наработки?!

Страшный удар по всем формам человеческой коммуникации (однокоренной с коммунизмом) – заключается в том, что в условиях борьбы за существование людям не о чем общаться.

Человеческое одиночество (когда даже за право поплакать в жилетку приходится платить психоаналитику) страшно само по себе. Но оно, своим «коротким замыканием» страшно и для цивилизации, взятой в целом. Замкнувшийся в себе, утративший способности к коммуникации, использующий рудименты коммуникации лишь для лжи и подставы (предвыборная демагогия) человек – разрывает своим одиночеством и связь времён, и преемственность поколений, и солидарность современников.

Ударив по обобществлению собственности мы ударили по обобщению мысли, а ударив по обобщению мысли – мы ударили по Коллективном Сознательному, Единому Разуму, который, базируясь сразу на множестве носителей и, меняя носителей (одни умирают, другие рождаются и учатся открытиям умерших), – составляет умственную основу цивилизации.

+++

Эта моя мысль не является партийной, она не относится ни к какой идеологии, и легко сопрягается с любой из идеологий. Это моя попытка высказать верную, правильную мысль – оттолкнувшись от всех «левых» и «правых» уклонов. Верная мысль верна для всех – будь они монархистами, религиозными фундаменталистами, коммунистами, убеждёнными (искренними) демократами, центристами, националистами и т.п.

Само их деление на партии показывает нам кризис рационального мышления, кризис идеи Единой Истины, при котором мыслительный поток дробится, «дом делится в себе» и «царство делится в себе». Что будет со сверлом, которое расщепится на пять или восемь фракций? Мало того, что это сорвёт процесс сверления – может и в глаз отлететь, калекой сделать!

Но если человеческая мысль входит в постижение реальности пятью или семью враждебными фракциями, для каждой из которых своя победа важнее общей истины то будет эффект расщепившегося сверла. Он уже и есть.

Вообще, подыскивая зрительную аналогию процессу познания я пришёл к выводу, что сверление – наиболее точная метафора.

Что делает мысль? Она сталкивается с видимостью (поверхностью) восприятия и методом обобщения проникает вглубь, к сущности. Чем тоньше сверло – тем легче ему входить: чем более узок предмет целенаправленного исследования, тем глубже он будет изучен. Когда же мысль рассеянно скользит по поверхности туда-сюда, как сверло, не попадающее в лунку, то мышление сменяется царапинами верхоглядства.

Дробление науки на фракции – это расщепление проникающего вглубь вещей сверла. Этого не может случиться, если сознание свободно от низменных инстинктов, и работает на поиск абстрактной истины, единой для всех. Это случается лишь тогда, когда зоологический инстинкт оседлал мысль под нужды той или иной формы каннибализма.

Как это очевидным образом случилось в «реформах» 90-х, проклятых всеми, включая и тех, кто их непосредственно проводил (а потом вынужден был именовать «лихими 90-ми»). Потому что зоологический инстинкт – не ищет Истины в сфере чистого разума. Он ищет способов, кого сожрать. И если человек поддаётся этому инстинкту – то разум сразу или постепенно покидает его, превращая, по сути, в маньяка-психопата.

+++

Ловушка, которую природа вообще, и зоология в частности, подстроили роду человеческому, устроена так:

Цивилизация даёт всем приятные и всем понятные блага, но для их извлечения из среды требуются диалектические противовесы (например: «хлеб – полевые работы»).

Диалектические противовесы удовольствиям понятны не всем, а приятны тем более не всем. И потому животное в человеке не хочет принимать блага и их противовесы в диалектическом единстве, как единую и неделимую систему «блага-нагрузки».

Животное в человеке хочет расчленить этот катамаран, оставить себе только блага, и откинуть от себя все нагрузки, неудобства, «напряги», связанные с извлечением благ.

И тут животное в человеке попадает в неприятную ситуацию: меньше напрягов – меньше и благ! Если вы взяли с собой в поход тяжёлый рюкзак, то на привале пользуетесь теми благами, которые принесли в рюкзаке. Если же пошли налегке – то на привале вам нечем пользоваться.

Люди стали по-разному решать проблему противоречия между изобилием и свободой. Самый невинный и безобидный способ – отказ от всех излишеств, крайний аскетизм, дающий личную свободу, много свободного времени. Если я очень мало потребляю, то я могу работать не 8, а 4, или даже 2 часа в сутки. Остальное время – моё свободное время.

Но купить свободу ценой личной нищеты – не каждый в состоянии. Осознав, что цивилизация – не только блага, но и нагрузка, люди исхитрились перекладывать свой рюкзак на других, на рабов-носильщиков. Так возникло угнетательское общество: пользуется благами один – а тяготы за них несёт другой. Ты вышел в поход одновременно и с рюкзаком, полным сыров-колбас, и налегке: рюкзак идёт за тобой на чужих ногах.

Решив противоречие между изобилием и свободой, угнетатели обрели две новых проблемы: сопротивление угнетённых, доходящее до крайних форм убийственной ненависти и собственную деградацию, умственное и нравственное разложение «шествующих налегке».

Вся совокупность проблем досталась христианству, которое стало решать её уникальным (не имеющим аналогов у других рас и континентов) путём прогресса. Если ты не хочешь идти натощак, и не хочешь сам тащить тяжёлый рюкзак, и не хочешь кого-то угнетать своим рюкзаком – нужно сделать для рюкзака тележку! А если к тележке приделать моторчик, то получится вообще чудо: ты и не нищий, и не перегруженный, и не угнетатель.

Сперва механизация, а потом робототехника вырастали из стремления сменить людей-рабов механическими помощниками. Интересно отметить, что с дехристианизацией западного мира в нём параллельно угасает и интерес к робототехнике. Наработки 80-х кажутся теперь далёким будущим!

И в самом деле: механический помощник лишь суррогат раба, он имеет массу недостатков: ограниченность, ломкость, бездушие, он требует высокого уровня образования, чтобы его поддерживать и изобретать новое, а это – снова «напряг», мучающий учёбой животное в человеке…

И как только появляется возможность заполучить живых рабов – интерес к механическим помощникам тут же угасает, что и демонстрирует современная глобальная экономика, обнаружившая, что нищие азиаты на сборке – куда надёжнее, дешевле и проще, чем роботизированные цеха.

Потому технический прогресс и состоялся только в одном месте на планете: в ареале христианской цивилизации. Найдите ещё хоть одно место, где он возник бы в незаимствованном виде! То есть где технику не просто позаимствовали в готовом виде, а сами, с ноля, в течении нескольких поколений её создали!

Сложность техники нашей цивилизации вырастает из сложной и специфической, во многом уникальной этики нашей цивилизации.

Вот что я имею в виду, когда говорю: всё связано со всем. Уберите этическую сторону – исчезнет, развалится и техническая сторона цивилизации.

Впрочем, и наоборот: нетрудно догадаться, что если исчезнут пароходы, то наши купчины снова впрягут рабов в бурлацкие лямки, как это и было до появления пароходов. Не станут же они, хищники, сами на себе перетаскивать свои тюки!

+++

Эти мысли, по моему замыслу, должны заменить многопартийную разноголосицу идеологий. Если люди поймут истину, то им не о чем станет спорить. А если им не о чем станет спорить – то исчезнут и партии. Останется из многих одна – как КПСС. В виде клуба наиболее доверенных и уполномоченных членов общества, членство в которой – оказанное обществом доверие. То есть мы делаем самых идейных, активных и толковых «партейными» — чтобы отличить их от инертной массы малодумающих и малограмотных.

У КПСС был шанс перейти в такое состояние, отказавшись от левой или правой идеологии, превратив себя просто в «знак качества человеческого материала». Она этот шанс профукала, тому много причин, мы о них поговорим в другой раз – а пока отметим, что такое слияние партий в единый авангард прогрессивного общества безальтернативно на высоких ступенях цивилизации.

Если наука едина, то едина и практическая реализация её достижений: политическая, экономическая, общественная деятельность. А если предлагаются разные варианты применения знаний о мире на практике – значит, и познание не едино, нет единой науки!

Если мы не знаем, сколько будет 2х2, то возникнет партия «за 4» и партия «за 5». К ним добавятся партии «за 6», «за 10» и так до бесконечности. Они будут драться друг с другом, как сегодня правые и левые, как либералы и националисты – ТОЛЬКО ЛИШЬ потому, что ответ на вопрос «сколько будет 2х2=?» неизвестен.

Но если мы знаем, что 2х2=4, то какая же тогда может быть партия 2х2=5 и прочие, аналогичные ей? Там, где мы рассматриваем мир научно, в категориях «верно-ошибочно» не может быть альтернативных идеологических направлений.

Любое положение либо соответствует истине, либо нет.

Если же мы будем думать, как сегодня, что любое положение соответствует одной истине, не соответствует другой, и параллельно третьей – мы потеряем идею Единой Истины, через это потеряем науку, а через это, в свою очередь, потеряем рассудок.

И мы весьма недалеки и от того, и от другого, и от третьего – сегодня. Вы и сами видите. Политика оторвалась от всякой научной экспертизы и превратилась в разгуляй психопатов.

Это реванш зоологического инстинкта над самим феноменом человеческого Разума. Расчленяя Истину, мы расчленяем и социум, а за ним – начинаем заниматься попросту каннибализмом.

Понимания и коммуникации нет – потому что современным зоопатам, либерал-глобалистам, нечего предложить ВСЕМ ЛЮДЯМ. Они для себя имеют один вариант (самый сладкий), для близких другой, для незнакомых – третий (самый страшный). А единого стандарта морали или познания у них нет. Просто нет и всё.

Мы для таких, наши «реформаторы»-приватизаторы 90-х – «взбунтовавшаяся тушенка». Мясо, которое вместо того, чтобы покорно лечь на сковороду и насытить «рукопожатых» в один из их «ленчей» — что-то гомонит и митингует. Отношение к оппоненту, как к «взбунтовавшейся тушенке» — совершенно бесперспективно.

Кто бы ни погиб в драке двух каннибалов – принцип каннибализма в ней торжествует при любом исходе.

[1] В своё время именно возражая номиналистам, И. Кант сформулировал свой «категорический императив»: «поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом». Поскольку человек является субъектом возможной безусловно доброй воли, он есть высшая цель. Это позволяет представить высший принцип нравственности в другой формулировке: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своём лице, и в лице всякого другого так же как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству». Проще же выражаясь – НЕ БЕРИ И НЕ ПОЗВОЛЯЙ СЕБЕ ТОГО, ЧЕГО НЕ ДАЁШЬ И НЕ ПОЗВОЛЯЕШЬ ДРУГОМУ.