Рассекречены настенные письма узников фашистских тюрем

В День Победы мы чествуем ветеранов, вспоминаем героев, а они есть в каждой семье. Но в той войне было и множество узников, погибших в застенках. Они так же воевали против фашистов, помогали партизанам, совершали героические поступки, однако судьбы многих долгие годы оставались неизвестными

«Кто может, передайте родным…»

«Шестаков Василий Г. приговорён к расстрелу. Расстреляли 25 июня 1944 года за партизанство»,

«Ф.Я. Рыбаков из деревни Низкая Улица Княжецкого района. Погиб голодной смертью, не зная своей вины»,

«Костя, матрос Балтики, из воздушно-десантного отряда Комарова погиб 26 сентября 1943 г., расстрелян»,

«До свидания, товарищи, помните фашистскую власть. Дубовицкий Пётр Павлович. Вятка»,

«Погиб здесь в тюрьме 25 сентября Ермаков Николай Петрович из Москвы, сообщите через газету о моей гибели матери Ермаковой Анне Ильиничне».

Десятки сотен подобных надписей были оставлены узниками на стенах фашистских тюрем в Беларуси.

Из засекреченных источников

Тюрьма в Гомеле действовала с первых дней нацистской оккупации. Она располагалась в четырёх корпусах бывших зданий тюрьмы Управления НКВД Гомельской области по улице Советской, 73.

Двадцать восьмого ноября 1943 года – через два дня после освобождения Гомеля от немецко-фашистских захватчиков – надписи заключённых были скопированы, и их перечень отправлен в Тюремное управление НКВД в Москву. Там они были засекречены на долгие годы. Только относительно недавно они стали доступны исследователям.

Оставляя надписи с адресами семьи, узники надеялись, что об их участи сообщат выжившие сокамерники либо те, кто прочитает их послания после освобождения. Они не подозревали о том, что выцарапанные, написанные огрызком карандаша или собственной кровью на стенах трагические строки будут потом закрашены, заштукатурены, а их бумажные копии спрятаны в секретных архивах.

Заведующий центром военной истории Института истории НАН Беларуси доктор исторических наук, профессор Алексей Литвин, автор книги «Кто может, передайте родным…»: Тайны тюремных камер оккупированного Гомеля (1941–1943)», первым из исследователей ознакомился с документами и начал поиск в Государственном архиве России в Москве, в архивах Минска и Гомеля сведений о людях, оказавшихся в фашистских застенках.

– Даже по прошествии множества лет поражаешься, как велика была потребность у этих несчастных людей, не по своей воле оказавшихся в немецком плену, хоть как-то подать о себе весточку родным и близким, не быть в горьком положении без вести пропавших, – отмечает историк.

За короткими сообщениями на тюремных стенах зачастую вставала жизнь, полная героизма. Так было и с надписью:

«Алма-Ата, Пушкинская, 25 – Ершов Дмитрий Андреевич, расстрелян».

Благодаря публикации в газете автору книги удалось найти сына Ершова, Анатолия. Об участи отца он знал со слов его друга, Павла Васильева, вместе с которым Дмитрий Ершов находился в фашистской тюрьме.

«Мы много с ним говорили о жизни, – приводил в письме Анатолий слова Павла Васильева. – Он в разговорах постоянно нас подбадривал, много раз повторял: «Нам надо всеми силами держаться!» Внешне он выглядел как все в лагере – был сильно исхудавшим. Я сам весил тогда 39 килограммов. Вообще, люди были как тени, одни кости да кожа. Как он решился на побег, я не знаю. А куда убежишь? Кругом же немцы».

«Поскольку два друга были земляками – алма-атинцами, – сообщал Анатолий в письме автору книги, – то впоследствии дали друг другу слово: если кто останется после лагеря в живых, то отыщет семью или других близких. Тогда же оба обменялись домашними адресами. Оказалось, что мой отец выполнял в бараке роль фельдшера (он перед войной окончил специальные курсы), подкармливал своего земляка, а когда у того разболелась нога, как мог, старался лечить Васильева. Жил мой отец как бы в отдельном закутке барака вдвоём с мужчиной, который был постарше. По одной из версий, мой отец совершил побег из лагеря осенью 1943 года, когда уже слышалась канонада артиллерии наступающих частей Красной армии. Конечно, это был дерзкий, смертельно опасный поступок – по законам военного времени за это полагался расстрел. Вероятно, отец рассчитывал, что в начавшейся суматохе его побег как-то останется незамеченным…

Причём отец совершил побег не в одиночку. Вторым участником побега, вероятно, мог быть тот самый пожилой мужчина, который проживал в лагере вместе с моим отцом. У кого-то из бежавших явно были связи с внешним миром, была договорённость, что их переправят к партизанам. Но немцы выследили дом, где беглецы скрывались, схватили хозяина-старика и девушку, которые должны были переправить мужчин к партизанам. Через несколько дней после этих событий в лагере видели, как в тюрьме расстреляли старика и девушку. Видели за колючей проволокой тюрьмы и Ершова, которого, видимо, выводили на короткую прогулку из камеры. Позже слышали из тюрьмы частые выстрелы. Всё это происходило, по словам Васильева, в конце сентября 1943 года, незадолго до ликвидации лагеря в Гомеле».

«Я им ничего не сказала…»

В камере № 3 второго корпуса была обнаружена надпись «Яночкин». В Государственном архиве Гомельской области нашёлся подлинник воспоминаний выжившего в гитлеровских застенках Тимофея Яночкина. Оказалось, что перед войной он был деканом факультета языка и литературы Гомельского педагогического института имени Чкалова (ныне Гомельский госуниверситет им. Ф. Скорины).

«Когда меня перевели из карцера в большую камеру, – писал Яночкин, – через неё прогоняли новых заключённых, пока не распределят по камерам… В день через мою камеру проходило по две партии арестованных. Особенно много людей пригоняли из города Добруша. При этом арестовывали людей целыми семьями, вплоть до грудных детей. Арестовывали за малейшее подозрение и направляли в тюрьму. Тюремные условия застенков СД не поддаются никакому описанию. Питание было чрезвычайно скверное. В день давали 200 граммов хлеба-суррогата (из ячменных шароек и желудей) и миску супа, который состоял из воды и ложки гречневых шароек, совершенно несолёный. Заключённые совершенно справедливо называли его баландой. Суп этот выдавался далеко не каждый день. На прогулку людей из камер не выпускали. Только в уборную два раза в день на пять минут. Многие заключённые сидели по нескольку месяцев (6–8) без следствия и представляли собой ходячие тени, на которые было страшно смотреть…»

Узникам тюрем иногда чудом удавалось передать записки родным и близким. Так, 19-летняя девушка из города Слуцка, имя которой, к сожалению, не сохранилось, на листке школьной тетради написала:

«Боря, нас ночью убьют; поганые чувствуют, что им скоро конец. Я им в лицо сказала, что наша возьмёт. Боря, ты меня прости, что я тебя огорчила. Знаешь, не всегда так говоришь и делаешь, как хочется, а я тебя так люблю, так люблю, что не умею сказать. Боря, я сейчас прижалась к тебе, и ничего мне не страшно, пусть ведут. Вчера, когда очень били, я про себя повторяла: «Боренька». А им ничего не сказала – не хочу, чтобы они слышали твоё имя. Боренька, ты прощай, спасибо тебе за всё!»

О нечеловеческих страданиях, которые выдержали патриоты, свидетельствовали показания бывшей заключённой Кондратьевой:

«Ночью 7 февраля 1943 г. по списку немцами было арестовано 200 человек рабочих паровозовагоноремонтного завода Гомеля. Десятого февраля при содействии знакомого Зайцева А.И., который работал в тюрьме при санпропускнике, через щель стены санпропускника своими глазами я видела девять рабочих ПВРЗ, мывшихся в пропускнике, среди которых были мой муж Кондратьев, Пивоваров и Бетанов. На их спинах были оторванные куски тела, все окровавленные. Они не могли смывать кровь со своего тела от боли. Пивоваров успел мне сказать, что их били плетью кожаной (по 70 ударов каждому). Двадцать второго февраля 1943 г. я была около тюрьмы и видела, как подъехало пять автомашин крытых и одна открытая пятитонка. В ней были рабочие ПВРЗ. Рабочий Бетанов сумел бросить записку, в которой было указано: адрес его и что он погиб. Кто-то крикнул: «Прощайте, люди, расстрел».

«Немецкие следователи напоминали мясников на бойне, – свидетельствовала представителю Чрезвычайной государственной комиссии бывшая узница гомельской тюрьмы Мельникова. – Помню, однажды меня вели на допрос. И когда я шла по коридору, из следственной комнаты вышел следователь Отто. Он был в одном джемпере, рукава были по локоть засучены, и обе руки у него были в крови. С окровавленными руками я видела и другого следователя, по фамилии Каст. Заключённых избивали не только на допросах, но и в камерах. Избивали за малейшее нарушение порядка… Как бы в насмешку баланду давали не в обыкновенной посуде, а в банных тазах. Эти тазы никогда не мылись, и пища наливалась в грязную посуду…»

Никем непобедимые

Окончательную «разгрузку» тюрем гитлеровцы осуществили перед своим отступлением с оккупированной территории. Первой крупной тюрьмой, которая с 24 по 26 сентября 1943 года в срочном порядке была освобождена от узников, являлась гомельская. В ней содержалось около тысячи советских граждан.

Работники тюрьмы угрожали заключённым, что, если они не прекратят кричать и высказывать проклятия в адрес фашистов, их будут расстреливать в камерах. Однако и эти угрозы не влияли. Узники отвечали: «Нам всё равно, умирать в камере или же во дворе», – и продолжали прощаться друг с другом. Во многих камерах арестованные, обречённые на смерть, хором пели «Интернационал» и «Москва майская», где были такие слова: «Кипучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая!»

Один из охранников на допросе вспоминал такой случай: заключённый комсомолец Воробьёв взобрался к окошку камеры и во всеуслышание призывал арестованных мужаться и не преклоняться перед палачами. Он заявлял: «Эти палачи истребляют мирных советских граждан, в том числе женщин, детей и дряхлых стариков, но недалёк час их гибели, Красная армия на днях освободит Гомель и отомстит за всё палачам». По Воробьёву стреляли с улицы, но, по-видимому, не попали. Вечером фашисты прикладами убили его в камере, а труп выбросили в яму, наполненную телами расстрелянных.

Этот случай не заставил замолчать заключённых, которые перед смертью высказывали свою ненависть и проклятия в адрес фашистских извергов.

Один из узников во всеуслышание заявил: «Вы почувствовали приближение Красной армии и поэтому истребляете невинных советских людей. Запомните, что за наши жизни вам Красная армия отомстит. Не думайте, что вам это пройдёт. Недалёк час, когда всех фашистов постигнет такая же участь, как и нас».

Сколько их, невинных жертв былой войны, остаётся ещё безвестными. Святой долг наш – по мере возможности возвращать их имена из небытия, хранить в памяти поколений.

По материалам книги «Кто может, передайте родным…»: Тайны тюремных камер оккупированного Гомеля (1941–1943)» подготовил Дмитрий ЧЕРНЯВСКИЙ, Гомель

Фото: из архива Алексея Литвина

© «Союзное государство», № 5, 2021

Подробнее на: «Белорус и Я«