Босяцкий рай и цивилизационное принудилово

Скажу очень научную фразу – только вы сразу не пугайтесь: животное начало в человеке тяготеет к постоянному снижению интенсивности физической и умственной деятельности при возрастающей их случайности, бессистемности. Заложенный в человеке инстинкт, когда пущен на самотёк, особенно смолоду – склонен, например, читать всё меньше, и при этом – всё более и более случайные тексты. Происходит не только сокращение объёмов саморазвития, но и нарастает аморфность её структуры. Некогда А.Райкин бичевал «асоциальный элемент», который в газете читает только фельетоны. Сегодня этой сатиры уже не понять: нет боле ни газет, ни фельетонов, и тот асоциал теперь выглядит почти интеллектуалом!

Деятельность под контролем животных инстинктов всё примитивнее – и при этом всё более эпизодична, разована, бессвязна. Возникает босяцкое представление о счастье, люмпен-рае, в котором всё вышеизложенное либеральные проходимцы именуют кратким и ёмким словом «свобода».

И физический, и умственный труд сводятся ко всё более «адаптированным» формам, изначально разрабатывавшимся в коррекционных школах для умственно-отсталых инвалидов.

При этом, конечно, разрушается домашний уют, комфортный быт, безопасность существования человека в деградирующей среде. Но это – вовсе не есть сознательный выбор, продуманная цель человека, управляемого низшими инстинктами био-существа. Это – побочный эффект, во многом неожиданный для слабоумных, который сопутствует их реализациям собственных заветных «свобод».

В представлении о «босяцком раю» простой человек – вовсе не солдат цивилизации, стоящий на посту и скованный железной дисциплиной продуманного целеполагания. В этом воображаемом раю босяк – «кот, который гуляет сам по себе».

Самое райское для инстинкта – чтобы никто не «напрягал», не «доставал» и ни к чему не принуждал. «Что захочу – то сделаю. Чего не хочу – не насилуйте делать».

+++

В этой матрице отношений самодовольная тупость становится высшей ценностью «электората», его главным приоритетом. Самодовольную и саморегулируемую тупость именуют «свободой и достоинством», и активно используют в либеральных играх, в борьбе за власть.

Возникает представление о «демократии» как о рентном капитале, когда «правильный выбор» даёт ренту, вроде помещичьего оброка. А если тебе, «свободному от обязанностей» человеку, власть ренту не платит – значит, ты её неправильно выбрал, и нужно перевыбрать. И вот, когда «угадаешь» с выбором – станешь рантье, получателем «средств без напрягов», когда живёшь хорошо, и при этом как захочешь.

Босяк и люмпен стремится сделать свою объективную ненужность, никчёмность, незанятость, своё шараханье по пивным и подворотням – высокооплачиваемыми. «Как на Западе» — добавляют либералы, хотя, конечно, ни на Западе, ни вообще нигде в объективной реальности такого не существует и не может существовать.

Материальные блага существуют в трёх видах: как дары природы, как продукт переработки даров природы и как военный, силовой захват чужого.

Любая из форм требует работы: изыскательской, производственной и военной.

При этом проигравший борьбу за ресурсы человек лишается как даров природы, возле которых родился, так и всех продуктов своей обработки этих даров.

+++

С точки зрения зоологии нам известно свойство всякого живого существа вырождаться в паразита в благоприятных условиях. Если травоядному подвозить сено, то оно перестанет ходить с пастбища на пастбище. Если хищнику отгружать гору мяса – он перестанет охотиться, и постепенно даже навык охоты потеряет.

Устойчивое паразитирование приводит к анатомической дегенерации организма, хорошо знакомой и подробно описанной биологами (к трудам которых и отсылаю). Кратко говоря: у присосавшихся все органы тела, кроме присоски и желудка отмирают.

Существует поэтому тесная и очевидная связь между либерализмом, возбуждением низших животных инстинктов и формированием дегенеративного, идеального только с точки зрения паразита, образа будущего.

Кто из туристов не видел в южных городах кошек или обезьянок, порвавших с исходным образом жизни в природе, массами побирающихся и подбирающих объедки? Животное склонно к паразитизму в благоприятных для него условиях.

При этом паразитический образ жизни оказывается ловушкой для живого существа, «стеклянной чашей», куда соскользнуть легко, а выбраться потом назад уже невозможно. Благоприятные условия для паразитизма внезапно кончаются – но анатомическая дегенерация живого существа уже не даёт ему вернуться к прежней жизни.

Всё, что может такой паразит – искать себе новых доноров взамен «издохших» кормильцев.

+++

Необходимо отметить, что устойчивый образ «босяцкого рая» осмыслен только злонамеренными либералами, провокаторами и истребителями народов. В самой же народной толще этот устойчивый образ животного идеала существует неосмысленно, в подсознании, он не рационализирован в чётких мыслях или словах (инстинкт членораздельно говорить не умеет).

С одной стороны, эта гравитация скотства очень и очень сильна и устойчива в природе человеческой. С другой – она, чаще всего, смутная и зыбко-расплывчатая, с точки зрения сознания (ибо тут ведь действует подсознание).

Вспомним для иллюстрации старую-престарую, советскую «блатную» песню, противопоставлявшую своё «андеграунд» в годы нашего детства советскому официозу:

У павильона «Пиво-воды»

Стоял советский постовой.

Он вышел родом из народу,

Как говорится, парень свой.

Ему хотелось очень выпить,

Ему хотелось закусить.

И оба глаза лейтенанту

Одним ударом погасить.

Однажды ночью он сменился,

Принес бутылку коньяку.

И так напился, так напился –

До помутнения в мозгу.

Деревня старая Ольховка

Ему приснилась в эту ночь:

Сметана, яйца и морковка,

И председателева дочь…

У павильона «Пиво-воды»

Лежал счастливый человек.

Он вышел родом из народу,

Ну, вышел и упал на снег.

Я прекрасно помню, что на меня, школьника, она произвела неизгладимое и яркое впечатление. Это была «свобода из-под полы», как дефицитный товар, и при всей очевидной глупости песни – она «чем-то» манила, не отпускала человека «эпохи строительства коммунизма».

С годами я стал понимать, что в этой банальной тупости такого, что заставляет петь её из поколения в поколение, сочувствуя дегенерату-персонажу какими-то тайными и глубинными фибрами души…

А ведь это и есть гимн либеральной свободе в её животно-инстинктивном формате!

Причём элементы подобраны очень грамотно – случайно или нет – но авторы песни про дегенерата сумели сложить всю мозаику «чаяний о свободе личности».

Прежде всего, человек тупой и бездарный, стоит на посту, куда его поставила советская власть с её прогрессом. Смысла этого поста он не понимает, целей власти – тоже. Его якобы-народные (на самом деле босяцкие люмпенские) мечты – в точном соответствии с зоологическими инстинктами:

-Выпить – закусить – поглотительный инстинкт животного. Коты, например, обожают корм и валерьянку.

-Отомстить начальнику за принуждение стоять на посту – инстинкт доминирования животной особи. Никто не смеет мной командовать, я сам буду всех бить и всеми через то командовать.

— Снова мечты о жратве-халяве на лоне природы, и мечты о сексе.

— Апогей инстинктов – свободный человек счастлив тем, что напился до одури, заглушив и без того слабые зачатки рационального разума в себе, и упал на снег (чтобы замёрзнуть?!) в рамках реализации «окончательной свободы личности».

Можно ли сказать, что это (простое перечисление) – никак не цепляет за душу меня, вас, пятого, десятого? Увы, нет.

Никто не свободен от зоологических инстинктов, а их идеальная картина мира тут перечислена буквально по пунктам, ничего не забыв. Начиная с покидания непонятного поста (начало мечты животного) и заканчивая «инстинктом смерти», пьяным лежанием в снегу…

+++

Если с точки зрения ЭТИХ приоритетов рассматривать человеческую цивилизацию, то вся она предстанет, как гетто- неграм в современных США – сплошным насилием над особью питекантропа и принудиловом. А потому валят памятники и Колумбу, и Сервантесу. И тут нет противоречия: животное искренне недоумевает, зачем фараонам потребовалось громоздить их пирамиды, царям ходить в походы, зачем человеку, уравненному с крысой, понадобились империи (у крыс же нет империй), зачем монахи истязали плоть и воспитывали в себе смирение, передав эту эстафету самоотверженным учёным?

Вы только дайте себе труд присмотреться – и сразу же увидите очевидное:

Тождество либерального идеала с образом жизни самых примитивных племён каменного века!

Тут же всё прямо по пунктам учебника этнографии: и народное собрание равных у племенного костра, и отсутствие государства с его «административными барьерами» и свобода бизнеса охотников-собирателей, и поведенческая, половая, свобода. И свободная конкуренция (побеждает сильный). И картина мира, политеистическая, пёстрая, разорванная, бессвязная! С удивительной «толерантностью» и свободой совести в многобожии. Запрет политеизма на «монополию истины» — то есть отказ от понятия Единой Истины (без которой невозможна наука).

Всё, что либералы преподносят, как «последнее слово» социальной науки – до них уже подробно описано как её «первое слово», этнографами, наблюдавшими жизнь наиболее отсталых общин Земли!

+++

Безусловно, родо-племенной строй не возник из ниоткуда. Он – со всеми его атрибутами – опирался на естество человеческой природы, порабощённой животными инстинктами на заре робко теплящегося разума. Племена, жившие на разных континентах, не заимствовали свои собрания у костра друг у друга, потому что вообще ничего не знали друг о друге. Просто первое, что приходит в голову примитивному человеку – везде и всегда либеральная матрица.

Она максимально свободна от абстрактного мышления, от выведенных путём сложных обобщений универсалий, от «изуверства» культовых практик, от «надуманности» сложных отношений и т.п. Скитающиеся по дикой земле люди именно так и самоорганизуются, по законам естества, и в большом сходстве с любой звериной стаей, стадом.

В числе прочего можно отметить, что наиболее примитивный строй общества – максимально свободен от ошибок и сбоев, по известному принципу – «не ошибается тот, кто ничего не делает». Чем сложнее социальная конструкция, изобретённая разумом спроектированная на чертеже – тем, конечно, выше риск сбоя, искажения, извращения, «перегибов» при возведении общества сложного типа.

Если же, как бушмен в саванне, ничего не строишь – то на тебя ничего и не рухнет.

Такой подход (уберегать себя от ошибок отказом от конструкторской деятельности), конечно, не уберегает от жестокости дикой природы, от всех напастей зверства – от которого жизнь человека оказывается очень нищей и очень опасной. Но всякий раз можно сказать, что беда пришла извне, не является продуктом твоего созидания, что очень любят делать современные либералы.

Если вы зададите простой вопрос:

-Почему при Сталине население России росло, а при вас – сокращается по миллиону в год?

То получите гарантированный ответ:

-Но ведь при Сталине людей убивала государственная репрессивная машина; а при нас (хоть жертв значительно больше) – все они убиты не государством, а «тёмными силами», как бы случайно, как бы никто и не хотел их смерти на высшем-то уровне…

Это – вечное утешение дикарей. И пять тысяч лет в ливийской пустыне они говорили:

-Да, у нас нет пирамид и величественных зданий, нет каменных городов, живём в шалашах… Но ведь у нас и рабства нет, и фараонов нет…

Когда англичане раздавили индейцев, то у тех до последнего часа борьба между племенами была важнее борьбы с англичанами.

Ибо – свобода, каждое племя свободно, и другому подчиняться не желает!

+++

Очень может быть, что негры восставшего гетто честно и без хитростей мечтают вернуться в первобытные джунгли на руинах каменных городов, для них – «памятника рабству и насилию». Но их белые «братья по разуму» из таких же гетто, но только населённых европеоидами, мыслят кривее, искажённее, более смутно.

Если суммировать настроения майдаунов, то можно выразить их так:

—Наука, техника, цивилизация, все её блага – существуют сами по себе, отдельно от нас. И с ними ничего не случится (?), если мы будем жить, как нам хочется – бросим всякий напряжённый и утомительный труд, будь то учёба, работа, служба или культурное саморазвитие. Потому что у цивилизации есть «специальные люди», которые всё там поддерживают в рабочем состоянии – чтобы у нас были водопровод, электричество и телевидение с телефоном. Какими бы тупыми мы не выросли – с цивилизацией в целом ничего не случится, она не исчезнет и не притормозит…

Майдаун не является производителем, созидателем, творцом или хранителем наследия цивилизации до степени полного непонимания этих ролей. Но в то же время он является активным потребителем, он не собирается жить в трущобах, хотя, конечно, в итоге непременно в трущобах окажется.

Майдаун, как социальный тип, как агрессивное самовыражение люмпена, деклассированных и асоциальных элементов, отложивших бутылку пива ради бутылки «коктейля Молотова» — хочет двух вещей сразу:

-Максимальной личной свободы, гарантом которой выступает он сам, ревниво пресекая своим бунтом всякие попытки его ограничить в буйстве.

-Максимального потребления на высшем уровне – которое отделил от себя, от собственных усилий и способностей, перевесил на «избранников», которые должны, будучи приведёнными босотой к власти, «всё по всему обеспечить».

В фантастическом сознании активиста майданов материальные блага чудесным образом не являются ни продуктом труда, ни продуктом предшествовавшего труду конструирования. Активист майдана мыслит так, будто это некая «река воды», которая сама собой текла бы к нему, если бы злые тираны не перекрыли ей путь.

А раз так – то главное разрушить плотину на пути благ! Изгнать тирана, завести полнейшую первобытную свободу – тут-то нас «ништяками» и завалит, прямо с неба. Или (распространённый вариант) – с мифического Запада, который спит и видит, как бы нас облагодетельствовать, но проклятые тираны с их «железным занавесом» не дают!

+++

Нетрудно доказать, что материальное благополучие является, прежде всего, продуктом хорошо отлаженной системы, корень которой – в высокой мере ответственности каждого участника отношений. Чтобы было, например, много масла (да чего угодно!) – надо делать много масла, и постоянно изобретать, как ещё больше его можно сделать. Так физический труд маслоделов сочетается с умственным трудом инженеров.

Что общего между рабочим и конструктором?

И тот и другой своей деятельностью занимаются интенсивно и целенаправленно. То есть систематически «бьют в одну точку» — отчего в итоге рушится любая враждебная твердыня. Решается любого уровня сложности проблема.

А с чего мы начинали статью? Животные инстинкты тошнит от деятельности интенсивной, и тошнит от деятельности целенаправленной. Самые маленькие дети не могут концентрировать внимание на одном предмете больше трёх минут. Малышу такой предмет надоедает, он отбрасывает его и берётся за другой.

Если малыш взрослеет, то, преодолевая инстинкты, он учит себя заниматься одним и тем же предметом не три минуты, а годами, десятилетиями. Так рождаются гении человечества.

А если малыш не взрослеет? Если он телесно-то растёт в великовозрастного детину, а умом всё так же семилетний?!

Животное не любит интенсивный труд, физический или умственный – ему хочется отлынивать, менять занятия, скакать с места на место, это естественно, но для цивилизации смертельно.

Животное не любит устойчивого целеполагания: немножко покрутил в руках одно, выбросил, стал другое крутить.

Если источник цивилизации – ответственность, то корни либеральной свободы в прямо противоположном: в безответственности личности. Которая бессистемно буйствует, не желая отвечать за свои поступки ни перед другими, ни перед самой собой. Хотела-сделала. Надоело-бросила. День прошёл – забыла.

Как можно в здравом уме и твёрдой памяти сделать один провальный майдан, проклясть его итоги, а потом – делать точно такой же второй?! Ничего не переосмысляя и не обдумывая в «работе над ошибками»?!

А это всё так же схема:

Хочется – делаем, раз руки чешутся.

Надоело – не силком же себя заставлять!

Время прошло – забыли. Память аквариумной рыбки.

И всё по новой: куда инстинкты животного зовут…

+++

Хочу вам сказать вот что: человек, допускаю, может пьяный лежать в снегу очень и очень счастливый.

Но долго он там живым не пролежит.