Критический уровень конфискаций

Если вы в молоко добавите одну каплю воды, то молоко останется на вкус молоком, хотя его масса вырастет на одну, добавочную, каплю. Электронные весы покажут, что стакан молока стал чуть-чуть тяжелее, но ваш вкус вам ничего не покажет. Если добавить ещё одну каплю и тщательно размешать – вряд ли вы и это ощутите. И вот хороший, очень актуальный вопрос: в какой момент молоко, разбавляемое водой, перестаёт быть молоком? В какой момент, после скольки капель оно превращается в воду? Советский мультфильм трубил: «для жизни всё есть в молоке». То есть, грубо говоря, питаясь одним молоком, человек не умрёт. Но если пить только лишь одну воду – то помрёшь, конечно. Где грань между молоком и водой при разбавлении?

Поставленный нами вопрос имеет прямое отношение к мировой экономике в наши дни. Полезный труд вырабатывает блага из сырья. И если принять эти блага как «молоко», то нетрудовые доходы – разбавление «молока». Пока их немного, то молоко не отличишь от исходного по вкусу. Чем их больше – тем прозрачнее питательный субстрат. И на какой-то точке он становится водой из-под крана.

Если вы попросите стакан воды – вам, скорее всего, его дадут бесплатно, по крайней мере, в нашей стране. Но со стаканом молока такой фокус не проделаешь, тем более регулярно. Вода легко доступна – но не питательна. Молоко питательно – но трудно доступно. В этом их экономическая разница, плюс и минус каждой жидкости с экономической точки зрения.

Теперь оставим язык аналогий и скажем языком научно-экономических формулировок. Несправедливость есть лёгкая, начальная стадия невыносимости. Напротив, невыносимость – это тяжёлая, запущенная стадия несправедливости, которую вовремя не пресекли.

Несправедливость противна, отвратительна, но при ней жить можно. До тех пор, пока она, в силу своей внутренней динамики, не перерастает в стадию невыносимости, а эта стадия уже несовместима с жизнь. Летальна.

В нашей аналогии несправедливость распределения – это разбавление молока водой, пока оно ещё остаётся пусть разбавленным, но молоком. Экономическая невыносимость – это когда разбавление молока водой зашло так далеко, что выжить на получаемой в процессе жидкости уже невозможно.

+++

Молоко водой не разбавляют просто так, от нечего делать. Нетрудно догадаться, кто и зачем в этом заинтересован. Нетрудовые доходы (шальные деньги) – это продукт конфискации трудовых доходов у трудящихся. Это механизм, благодаря которому деньги, заработанные одним человеком, путём тех или иных манипуляций, оказываются в кармане у другого человека.

И для второго, другого – это дьявольски выгодно. Во-первых, в кармане появляются деньги, а это само по себе приятно и замечательно. Во-вторых, они там появляются без «напрягов», без того долгого, муторного, тяжёлого, а порой и мучительного процесса зарабатывания, после которого, иной раз, и заработку уже не рад: так устал и истощён. И здоровье теряешь в целом спектре «профзаболеваний»…

Но если деньги из кармана трудящегося переместились в карман паразита – то что осталось в кармане трудящегося? Наверняка вы ещё проходили в школе, если учились до эпохи ЕГЭ, законы сохранения вещества и энергии. Если в одном месте что-то появилось, то в другом месте оно исчезло. Например, выпаривать воду, конечно, можно – но только до тех пор, пока в кастрюле есть вода. А как вся вода в кастрюле выпарилась – так уже не будет пара, да и кастрюлька на огне, скорее всего, расплавится.

Это в прямом и полном смысле относится к нетрудовому перераспределению доходов в обществе. До какого-то момента он носит характер несправедливости: обидно, но жить можно. Но есть критическая величина изъятия потребительских возможностей, за которым наступает уже стадия невыносимости, несовместимая с жизнью.

+++

Казалось бы, умный хищник не заинтересован опрокидывать систему. Он обустроится в жизни так, чтобы его конфискации заработков других людей не приводили к опрокидыванию всей системы. То есть он будет изымать ренту умеренно, так, чтобы системе хватало сил возобновляться, чтобы сама среда благо-извлечения не истощалась до уровня мёртвой пустыни.

Такой хищник совместим с цивилизацией, и совместим с прогрессом. В рамках прогресса он проходит две стадии:

1) Стабилизатор (консерватор) – польза от которого в том, что он защищает благо-извлекательную среду от других, менее разумных, чем он, хищников. Он как бы консервирует процессы цикла, не давая безумным ордам мародёров сжечь поля и поселения, в которых из земли производится хлеб (землю есть нельзя, сделанный из земли хлеб можно).

2) Цивилизационно развиваясь, умный хищник перерождается (в рамках прогрессивной внутренней эволюции) из паразита среды в её симбиота. То есть он, умственно развиваясь, своим администрированием приносит циклу больше, чем забирает. Например, учёные непосредственно не пашут и хлеба не сеют. Но они же не паразиты! Их умственные усилия приносят дополнительных благ в 100, в 1000 и более раз, чем отчуждаемый на них у хлеборобов продукт!

Таков прогресс социального хищника – демонстрируемый нам восходящей историей. Теперь рассмотрим регресс его – в рамках нисходящей (современной) истории.

Прежде всего, симбиот вырождается обратно в консерватора, простого стабилизатора. Поскольку он глупеет, дичает – то он уже не в состоянии помочь в производстве благ. На нём остаётся только защита системы, примерно так же, как лев защищает свой охотничий участок от других, приблудных хищников.

Приведу исторические примеры. Руководитель сталинской эпохи, безусловно, отчуждал у рядовых тружеников часть их продукта, без чего не смог бы строить державу, да и просто, чего греха таить, выжить. Но, отчуждая, он, как прогрессивный симбиот, привносил новые административные и производственные технологии, которые многократно превышали эффект отчуждения.

То есть ты забрал у крестьян половину хлеба. Но если его стали производить в 10 раз больше – то оставшаяся им половина в 5 раз больше прежней целокупности. Ты не только отрезаешь себе долю от пирога (что для власти неизбежно – иначе она не будет властью), но и наращиваешь этот пирог, причём темпами, многократно превышающими отчуждение.

+++

Важно понимать то, чего не могла понять наша дряблая и слепорожденная интеллигенция, одержимая прекраснодушными галлюцинациями: хищник-симбиот остаётся хищником. Жизнь в биосфере вообще сама по себе очень жестока – в любой комбинации. В ней сила, защищающая тебя – тебя же гнетёт и тяготит, потому что она сила. А если тебя ничто не защищает – то ты беззащитен. В условиях биосферы это означает: пожираем. В биологическом мире, всё, что не защищается – пожираемо.

Хищник-симбиот, каким бы прогрессивным он ни был – субъективно снизу воспринимается как мучитель, гонитель, как иго и как насилие. Умом мы понимаем, что Сталин дал многократно больше, чем забрал. А сердцу не прикажешь: у тебя забирают хлеб, который ты хотел бы скушать, для производства танков, которые ты нет скушаешь. И нужды в которых до самой войны не поймёшь – а войны, может быть, и не будет вовсе! Парадокс ведь в том, что чем лучше готовишься к войне – тем ниже вероятность нападения на тебя…

Получается, что власть тебя держала в чёрном теле, чтобы сделать гору предметов, оказавшихся в итоге ненужными? Сколько народных денег ушло на «ядерный щит» России – а его ведь Россия ни разу нигде так и не применила!

Умственное и духовное вырождение хищника-симбиота в общественной среде превращает сталинского директора в обычного, знакомого по феодализму помещика, Обломова. Обломов, в силу его умеренности – не убийца своих крестьян, он лишь вялососущий, никчёмный паразит. С ним жить плохо, но можно. От него нет никакой пользы, он постоянно что-то отбирает у трудящихся. Но после этого у них ещё остаются средства к существованию, и они кое-как живут.

+++

Такая несправедливость может длиться веками, при феодализме она веками и длилась. Хозяйство не развивается, но и не гибнет. Оно вращается, у него хватает сил на восстановление цикло-оборота, потому что отчуждения с цикла в пользу паразитов, хоть и несправедливые, но ещё выносимые.

Почему несправедливость вырождается дальше в невыносимость? По той же самой причине, по которой аппетит приходит во время еды.

Если можно забирать деньги у трудящихся из кармана – то почему бы не забрать больше? А потом ещё больше? И ещё?

Общий пирог давно не растёт в объективных величинах. Но кто запрещает отрезать от него себе долю, всё больше и больше?

+++

Здесь нужно понять важную вещь: угнетённый чаще всего одинок – потому и беззащитен перед хищниками. Но угнетатель одиноким быть не может по определению! Если человек богат и одинок – то его просто убьют и выпотрошат. И не обязательно бедные (хотя и они тоже могут), а, иной раз – «коллеги по классу»: другие богатые. Одинокий богач – добыча для всех, дичь!

Угнетатель самим фактом своего угнетательства доказывает, что он связан с какой-либо структурой правящего заговора, с кругом персоналий, которые поддерживают его в обмен на лояльность. Не бывает помещика без карательной команды, высылаемой из центра по его просьбе, не бывает фабриканта – отдельного от полиции и жандармерии. Если эти люди лишатся карательных отрядов в своём распоряжении – они, как царь в ипатьевском доме, лишь жалкие и беспомощные объекты мщения и сведения счётов. А заодно – жертвы грабежа и мародёрства.

Будучи намертво связанным с карательными возможностями своей обслуживающей системы-заговора, угнетатель заинтересован в том, чтобы она росла и крепла. А в биосфере всё, что растёт и крепнет – питается, и чем больше растёт, тем больше требует питания.

Каратели требуют корма, и чем больше его выделяют угнетатели, тем им спокойнее и надёжнее. Отдельно взятый угнетатель – как бы ни старался, много не съест. Но когда речь идёт о нём, как о кормильце большой и многолюдной карательной структуры, которую нужно ежедневно подкупать подачками – то он становится, конечно, бездонной прорвой.

А если другие предложат растленной подачками преторианской гвардии больше? То-то и оно! Щедрость верховных паразитов к своим карателям (царя к дворянам) – из добровольной становится в конкурентном мире принудительной. Будь щедр – или они найдут раджу побогаче тебя!

А откуда может взять паразит средства и ресурсы для щедрости к приближённым? Он же сам ничего не производит! Он может их взять только у тех изгоев жизни, которые во все времена, стоя внизу пирамиды, оплачивают все счета, кроме собственных.

Чтобы больше дать карателям – надо сперва больше взять у парий, низших каст. В определённый момент времени, раскармливая свою опору, колониальные нации начали уже подкупать весь народ метрополии за счёт беспощадного разграбления колоний. Путём грабежа всего мира в Европе или США создавалась зона повышенной комфортности, зона «всеобщего» благосостояния, или, по меньшей мере, «общество двух третей». Естественно, не для человечества, а только в «зонах пониженного давления», которые создают искусственно, повышая давление в других зонах.

+++

Отчуждение трудовых доходов в определённый момент и вполне предсказуемо перетекает от простой несправедливости в санитиарно-гигиеническую невыносимость. Если всё время забирать, забирать, забирать (не только готовые блага, но и, в первую очередь, ВОЗМОЖНОСТИ) – то, рано или поздно, вычерпаешь всё до донышка. А по нему скреби черпаком или не скреби – ничего не выскребешь…

Дальнейшая умственно-духовная деградация человека приводит социального хищника из положения помещика в положение каннибала, занятого уже в буквальном смысле слова людоедством. Когда он создаёт своими постоянными конфискациями благ, а главным образом – ПОТЕНЦИАЛЬНЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ[1] — условия, невыносимые для жизни.

А зачем нужно «верхам» отнимать у вас ещё не построенную квартиру в ещё не существующем доме? Или далёкую будущую пенсию у ещё молодого человека? Чего они будут делать с этой пустотой?

Ответ, на самом деле, прост: деградирующие в умственно-духовном плане «верхи» экономят на вас не столько блага, сколько усилия. Им не хочется напрягаться, им проще не строить для вас жильё, чем строить. Им так удобнее, комфортнее: себе они построили, чего хотели, а обязанность о нижестоящих с себя сняли с огромным и искренним облегчением.

Понятно, что не быть должником – комфортнее, чем быть должником. Начальник, который много чего должен населению, обременён многими обязанностями – в зоне дискомфорта по отношению к начальнику, который ничего не должен, ничего не обещает, и никакими обязанностями, кроме прав, не обременён.

Отсюда и стремление современных паразитарных «элит» брать, не давая. Право брать, взимать, отбирать они за собой сохранили, и регулярно приумножают (аппетит приходит во время еды). А обязанность давать, помогать, развивать, созидать – скинули со своих плеч и радуются: насколько легче стало, и пером не опишешь!

+++

В рамках прогресса цивилизации хищник из простого людоеда сперва поднимается до роли защитника-консерватора (формирование государств посреди зоологического океана первобытного насилия и набегов). Если хищник умственно и духовно растёт дальше, то он превращает государство из своего охотничьего участка в зону опережающего развития, превращается из надстройки в интеллектуальный базис производственных отношений. Умный начальник, не прикасаясь к производству благ непосредственно, только за счёт скрытых резервов администрирования, организации производственных процессов, может дать больше благ, чем миллионы рядовых производителей.

Когда русский инженер Блинов придумал первый в мире трактор — он неявно, но реально произвёл больше сельхозпродукции, чем всё крестьянское сословие его времени, вместе взятое! Он, гениальный Блинов, открыл такие перспективы для сельского хозяйства, какие и не снились самому трудолюбивому и упорному труженику с деревянной сохой.

Правитель-симбиот возвращает своему народу изъятое у подданных с большими процентами. Он не ограничивается ролью защитника, сторожа своего домена, где он доминирует. Он осушает болота и пролагает каналы, он превращает пустыни в цветущие сады, направляя потоки подчинённых куда нужно и заставляя их делать, чего нужно (а не то, что они в косности своей привыкли делать).

Правитель-консерватор ничего не возвращает, только паразитирует на подданных, но хотя бы умеренно. Он – надстройка, но он хотя бы не разрушает базиса, над которым надстроен. Это пчеловод, который о пчёлах не заботится, только мёд у них забирает, но и оставляет часть мёда, чтобы пчёлы зимой не передохли.

+++

Духовно-умственная деградация современного человека не могла не привести к линейной формуле «чем больше мёда, тем лучше». А это поворот от консерватизма к либерализму. Консерватор консервирует экономические отношения, он зацикливает их. У рыночного современного либерала все экономические процессы ОДНОРАЗОВЫЕ.

То есть мёда пчёлам на зиму со времён Рейгана, Тэтчер и Ельцина больше не оставляют. Вот сколько его найдёшь, взломав улей – столько и нужно выскрести, а оставшееся в улье для либерального рыночника – «упущенная прибыль».

Коммунизм и либерализм в равной мере размыкают замкнутый круг консервативного оборота. Они линейны оба. Но с совершенно разной целью. Коммунизм размыкал замкнутый, устоявшийся и привычный круг обменов с целью развития[2], либерализм – с разрушительной целью разовой утилизации и последующим апокалипсисом. Рыночная экономика – одноразовая, долгосрочными трендами она не интересуется от слова «никак»: «после нас хоть потоп».

Рыночный хищник поставлен в такие условия, что он не только не хочет, но даже уже и лишён возможности думать о вековой культуре или образовании грядущих поколений, о наследии цивилизации и общем благе человечества. В пределе этой ИСТРЕРИИ КРАТКОВРЕМЕННОЙ ОДНОРАЗОВОСТИ он докатился уже до отказа от деторождения, до апологии однополого секса и «чайлдфри». То есть он уже не только лишает грядущие поколения наследия, но и сами эти грядущие поколения уничтожает на физическом уровне!

+++

Сегодня мы видим жуткий закат ОРГИИ СТЯЖАТЕЛЬСТВА и растащиловки, связанной с победившим в 90-х американизмом и западничеством.

Оргия стяжательства зациклена на текущем потреблении, в котором ненасытна, хотя и примитивна по потребностям. Для неё в равной степени не существует:

1) Предков с их заветами и наследием

2) Потомков с их судьбой и перспективой

3) Других людей – с их потребностями и интересами.

Приватизатор грабит сразу всех. Предков он вышвыривает из библиотек и музеев, из школьного курса и академических занятий, объявляемых ненужными и вредными культу стяжательства. Потомков попросту уничтожает «планированием семьи» в ноль, в угасание и вымирание своего рода. Окружающих современников он тоже норовит обобрать донага, лишив, ради своей роскоши, даже самого необходимого.

Совместить такой образ жизни и такую картину мира с цивилизацией – совершенно невозможно. Зверь низших инстинктов есть зверь, и через свои зверства он движется к звериной пещере. Свинья, одержимая примитивными зоологическими рефлексами – не может рассчитывать ни на что, кроме грязи свинарника и ножа мясника по итогам.

Механизм конкуренции сужает круг живущих – и в итоге уничтожит предпоследнего в пользу последнего участника драки.

Шансов выйти из этого состояния у нас всё меньше день ото дня всё меньше.

Но они ещё ест: я хотел бы верить в то, что процесс одичания человечества ещё обратим…

———————————————————

[1] Что такое потенциальная возможность? Допустим, сегодня вы не имеете квартиры, но стоите в очереди на получение квартиры. И через пять лет её получите. То есть благо, которого ещё нет в наличии, уже распределено в вашу пользу по мере его появления. Теперь очередь на квартиры ликвидировали, а денег вам не добавили: вы ни получить, ни купить квартиру более не в состоянии. Вас лишили не жилья (которого у вас и так не было), а потенциальной возможности его обрести в будущем. По такой же схеме отнимают работу у безработных, образование у молодых, лечение у больных и т.п.

[2] Следует уточнить, что это не только перспективно, но и опасно, как и всякий фундаментальный эксперимент или экспедиция в неведомые края. Сложившийся замкнутый круг отличается устойчивостью жизневоспроизводства. Размыкая его в линейно-восходящую перспективу, в случае ошибки, можно получить снабженческую и потребительскую катастрофу, какие мы встречаем на ранних стадиях строительства социализма. Но если катастрофы социализма есть болезни его роста, то рыночный либерализм, опирающийся на низшие свойства и чувства человека, сам по себе цивилизационная катастрофа, от начала до конца.