Либерализм: через угасание к террору

Борьба за жизнь для тех, кто на передовой, кто в ежедневных боях рискует потерять жизнь – не требует каких-то обоснований: она очевидна. Но для тех, кто пребывает в комфортном тылу, и каждый день не сталкивается со смертью, надёжно защищён фронтовиками от буквального истребления – психологически начинает казаться, что борьба за жизнь – нечто излишнее, предрассудок: чего бороться, раз у нас и так всё хорошо? Человек, балансирующий на грани нищеты – заложник разумных хозяйственных решений. Иррациональность экономического поведения у него сразу же обернётся разорением и гибелью. Но человек с большими запасами, в условиях изобилия – куда как толерантнее к иррациональному.

Безумие и дурь не представляются хорошо обеспеченному человеку смертельным врагом, скорее – они кажутся ему безобидным чудачеством, свободой личности. Надо бы весной сеять – а мне «вломы». Я не посеял, и что с того? Я свободный человек, мне не хотелось! К счастью, я независим от огорода, это для меня баловство, подспорье, основной заработок – в другом месте. Ну, сорвал посевную – и ничего страшного…

Психология беспечности нарастает по мере удаления в тыл и в комфорт. Её совсем нет там, где напряжённая битва. Её больше в благополучных местах, и она совсем уж пышным цветом расцветает среди богатых наследников. Всё необходимое для человека начинает восприниматься как излишество и предрассудок: трудолюбие, боевые искусства, учёба и самообразование. Всё, что делает человека сильным в бою – без боя становится невостребованным.

А зачем? И так хорошо…

Наверное, эта психология и стала причиной того, что либерализм у нас пошёл по пути культа клоунов, восторга и преклонения перед паясничанием и восприятия шутовских кривляний как нормы жизни. Шут – не пахарь и не воин. Ему позволено, и даже полагается быть дураком.

Человек с либеральным повреждением сознания (не обязательно политический либерал – он может принадлежать к любой партии, и любую разлагает изнутри), носитель т.н. «бытового либерализма» подменяет жизнь иронией над жизнью, насмешкой и гримасничанием.

Он уподобляется обезьяне, клянчащей сладости – потому что обезьяна в зоопарке тоже добывает сладости эпатажем. Она не трудится и не воюет – она выделывает разные коленца, и за это ей бананы бросают. И она привыкает так жить, более того, начинает воспринимать такую форму жизни, как единственно-возможную.

Либерализм предполагает фашизм, но фашизмом не исчерпывается.
Чтобы это понять, разберём термины.

Фашизм – есть политическое оформление силового, принудительного отчуждения.

Это когда что-то отбирают, вопреки ясно выраженной воле ограбленного. Он не хотел отдавать – а его заставили. Могли бы, конечно, обмануть, выболтать согласие – но посчитали, что грубой силой быстрее и проще. Самая известная форма фашизма – нацизм, когда народ отбирает землю и все её ресурсы у другого народа. При этом убивая или порабощая прежних владельцев этой земли.

Но Пиночет, и даже Франко – нацистами не были. Они представляли другую форму всё того же фашизма – социальный фашизм. Когда человек грубой силой, в режиме неприкрытой террористической диктатуры, отбирает что-то у другого человека. Тот орёт, что не отдаст, и его за это бьют так называемые «фашиствующие молодчики», чьи дубинки заменяют формальный закон.

Как писали про Чили — «в нашей стране все цены определяются свободным рынком, и только цена на рабочую силу определяется пулемётами».

Родство всех типов фашизма – в неприкрытом и очевидном насилии, которое заменяет соглашение между людьми, даже такое, которое формальное и вымороченное. Мы не собираемся вас уговаривать – говорит фашизм — мы не собираемся с вами ничего согласовывать! Вы сделаете, как мы сказали, или мы вас убьём!

Фашизм нужен либерализму постольку, поскольку либерализму нужны деньги.

Если выманимать деньги обманом больше не получается, а получить их очень хочется – включают практики фашизма, выколачивающего отбора и силового обеспечения господства «элиты». Как мы помним из детской сказки, лиса Алиса и Кот Базилио не сразу нарядились разбойниками, не сразу подвесили Буратино кверху ногами; сперва они пытались выманить золотые монеты иными способами…

Точно так же в 1993 году Ельцин и его банда хотели забрать у людей всю их коллективную собственность, люди не хотели отдавать, Ельцин применил танки и террор – а люди показали слабину и испугались. Ельцин применил танки в 1993 году, а не в 1989 и не в 1991. Вначале он действовал не дубиной, а льстивой и вкрадчивой фразой, в стиле аферистов, а не террористов.

+++

Но фашизм, как вышибала благ у одних для других – отражает лишь горизонтальное противоречие при распределении материальных ценностей.

Противоречие горизонтальное: сокращение материального предмета при делении. «Мне – не тебе, тебе – не мне». Богатство – как конфискат чужих возможностей.

Из этого вырастает террор, как ответ на вопрос кто именно и у кого именно заберёт вкусняшки. Как вы понимаете, террор не решает вопросы воспроизводства благ, расширенного или хотя бы устойчивого. Он делит только то, что уже имеется в готовом виде.

Что же касается вопросов расширенного воспроизводства благ (чтобы игра не шла с нулевой суммой) – то этим занимается научно-технологическая сфера общества. Она и выдумывает, как сделать, чтобы «вырастить два колоса там, где раньше рос один».

Романтик и идеалист воскликнет – так вот и решение проблемы! Чего делить блага «в дыму и пламени», когда можно их просто побольше наделать, и тогда всем хватит!

То, что изобилие материальных благ снижает уровень социального насилия, так сказать, «демотивирует» социальное насилие – давно и всем известно.

Если квартир или гаражей мало – за них дерутся жёстко и без правил. Если их много – то накал драки снижается, а правила в борьбе начинают соблюдать. В условиях изобилия проще жить в мире и согласии, чем драться.

Но и тут не без подводных камней. Здесь проявляется другая негативная сторона либерализма (дословно – «свободничества»), которая напрямую с фашизмом (террористической диктатурой правящей группы) не связана.

Говоря научным языком, её можно назвать «эмансипация должностного лица и вообще человека от их обязанностей».

+++

Присмотревшись к жизни, мы увидим, что кроме противоречия «моё-не твоё, твоё — не моё», связанного с делением материальных благ, есть и другое противоречие. Обозначим же его:

Противоречие вертикальное: между полезностью и удобством.

Полезность – неудобна. И дело не только в материальных благах, в оплате. Не только в деньгах. Полезность неотделима от постоянной напряжённой активности, на пределе человеческих сил и возможностей – а удобство предполагает, что:

Целый день он в гамаке
Дремлет с зонтиком в руке…

А даже если что-то делает, то со скуки, и пока не надоест. Надоело – бросил, пошёл опять подремать. Допустим, за свои сны в гамаке он не получает дополнительных денег, материальных благ, но даже и в этом случае – ему зоологически-удобно жить в таком режиме. То есть – не напрягаясь.

И за такой режим он порой и не требует никакой дополнительной оплаты. Ему и так хватает (если хватает). Он вполне согласен работать поменьше за ту же зарплату. Пусть зарплату не прибавят – зато и хлопот не прибавится.

+++

Вообразите Сталина, который работает днём и ночью. Вникает во все дела, разбирается с каждым вопросом. А любую свободную минутку использует для самообразования. В отпуске Сталин читал… учебники! Брал учебники для техникумов по самым разным специальностям, и повышал свой уровень знаний. Поэтому так трудно было его обмануть. Физик или химик, специалист по энергетике или специалист по мелиорации не могли развести вождя, как лоха, в своей теме, пользуясь его некомпетентностью. Высокопрофессиональный управленец максимально полезен стране и обществу. Он в курсе даже таких вопросов, как языкознание и современная литература! Он звонит Пастернаку спросить про Мандельштама – то есть знает обоих. Разве современный управленец в курсе, какие в его стране поэты и чего они там пишут?!

Но максимум полезности – это минимум удобств. Сталин по своей природе был аскет, но даже если бы он жил, как калиф – при таком графике напряжения когда бы он успел наслаждаться простыми радостями жизни?

Противоречие между полезностью и удобством работает против полезности. Желая поудобнее устроится, управленец снижает свою полезность. Он ищет – во имя личного комфорта, чтобы больше оставалось времени на удовольствия – простых решений и простых схем. А таковые чаще всего ошибочны, и как минимум примитивны.

Вертикальное противоречие в представителе власти значительно более опасно для общества, чем горизонтальное. Горизонтальное проявляется в том, что помещик отобрал у крестьян один мешок зерна из трёх, ими выращенных, а если у него повышаются расходы – претендует отобрать и второй мешок. Вертикальное же проявляется в том, что крепостник не умеет и не хочет организовать толком хозяйство во вверенной ему крепости (ведь изначально он рассматривался именно как комендант крепости, ЗАЩИЩАВШЕЙ население, как заместитель царя в конкретной деревне).

Он не может и не умеет хозяйствовать не только потому, что он хищник(отбирающий часть чужого труда), но и потому, что он паразит (некомпетентный в тех вопросах, которыми его поставили руководить). Он не знает доверенного ему дело, а самое главное – не хочет учиться. Ему хочется «освободить себя от всего», резвиться и веселится, прожигать жизнь, бездумно срывая цветы удовольствия.

А поскольку управленец (начальник) находится в системе себе подобных, то возникает (совершенно естественно) система взаимной потачки, принцип «рука руку моет» и «ворон ворону глаз не выклюет». То есть в погоне за личными удобствами (не только и не столько материальными) снижается полезность управленца для управляемого им дела. Она стремится к нолю, когда управленец становится безответственным паразитом, тупо отбирающим то, что без его труда и усилий возникло, и неспособным как-то увеличить производительность в собственном хозяйстве. Какая есть – с такой и дерёт.

На этот счёт мы имеем две яркие иллюстрации в истории. Принцип «вольности дворянства», подаренный аристократии самодержавием, и приведший к полному вырождению дворянства, к ХХ веку сгнившему окончательно. И «ельцинский пакт» — дарование Ельциным вольности поддерживавшим его чиновникам бывшей номенклатуры. Принцип ельцинской кадровой политики – никаких результатов с руководителя не спрашивать: если где что упало – «на то воля рынка»…

Рынок – прекрасная «отмазка» для всех, кто не хочет и не может показать личных достижений, подчеркнуть личного участия в свершениях века. Для дворян такой «отмазкой» была «воля божия». Барин ничего не делал, а если что-то случалось – то «по воле божией», ибо люди, не управляющие процессами через какое-то время бессильны их и объяснить.

Например, если упали (или выросли) объёмы строительства или плодородие почв, то человек рационального склада начнёт искать причины в экономике, почвоведении, технологиях, демографии и т.п. А сгнивший мозг барина выдаст только, что «такова воля божия» — она непостижима и нечего там детализировать. Ельцинский чиновник скажет, что такова «воля рынка», и она тоже непостижима, и анализировать там нечего. Захотел рынок – строят много. Потом захотел – строят мало. А я-то тут при чём?!

+++

Что же в итоге? Должность, высокое положение в обществе руководителю нравятся. Он не хочет их терять, кому-то на сторону передавать. А вот уровень компетенции, знаний и умений, необходимых для этой должности – ему приобретать не хочется. А если от природы тупой – то он и не может.

И если у начальника родился тупой, бездарный сын, к тому же лентяй и оболтус, то тут два варианта: советский и дворянский.

Советский: бездарный сын большого человека становится маленьким человеком, ибо на большее объективно неспособен.

Дворянский: бездарный сын большого человека наследует титулы и звания отца, и в итоге общество получает некомпетентного руководителя, а дело, которое ему поручено – «заваливается».

И вот тут можно без иронии сказать: отцовские чувства советских начальников и академиков ополчили их на советский строй, мобилизовали для страшной борьбы с социализмом. Стремление любой ценой, любыми средствами сохранить за наследником достигнутое семьёй привилегированное, высокопоставленное положение – имеет только один выход. А именно: снижать требования компетенции для руководителя до ноля.

Как может наследник автоматически получить наследство отца? Только одним путём: чтобы НИКАКИХ квалификационных требований к этому месту не прилагалось. Чтобы место руководителя было организовано со способностью принять любого человека – хоть идиота, хоть младенца, хоть тунеядца, хоть безграмотного.

А для этого идеально подходят «воля божья» до 1917 года и «воля рынка» после 1991. Ныне их пытаются слить вместе, потому что удобно: почему идиот в начальниках? За какие заслуги он стал министром или директором предприятия? Ну, во первых, «воля божья», а во вторых, «воля рынка». Обе непостижимы, так что головы не ломайте. Бог и рынок вместе создали так, что сын горшечника становится горшечником, а сын графа – графом. А сын банкира – банкиром.

Кроме явного проституирования религии, религиозности (имеющих важное значение для становления человека человеком) здесь очевиден и прямой отказ от Разума. Он заключается в признании «непостижимости» процессов. Мы, мол, не то что разумно управлять своей жизнью не можем, мы даже и понять-то её разумом бессильны!

+++

Сила начинается, как победа в чистом поле, но продолжает себя через строительство крепостей. Изначальный победитель собственной крепости не имел. И даже чужие штурмом брал. Причина: он был очень бодр, энергичен, агрессивен и хитёр.

Но это в молодости. Дряхлея, и обрастая наследниками, старый лев начинает громоздить крепостные укрепления, стремясь заменить убывающую живую, органичную силу механическими ухищрениями фортификации. Он уже не надеется победить в равной и честной схватке, один на один. И ещё менее верит в такую победу у своего отпрыска.

А потому он стремится автоматизировать взятое когда-то с боя, с пылу, с жару, господство, превратить статус господина в омертвелый придаток, в передаваемый талисман, который может носить любой. В этих своих потугах он вам всё приплетёт: и волю божью, и волю рынка, и ещё сотню «аргументов», в соответствии с которыми «всяк сверчок должен знать свой шесток» и «выше головы не прыгать».

Но на самом деле всё это вздор, не более, чем попытка дряхлеющих львов заморочить голову окружающим, чтобы вызова им не бросали.

+++

Конечно, высшее удобство называется «автоматизмом». Когда нечто производится автоматически – оно наиболее удобно. Отсюда появились стиральные машины-автоматы, зонтики-автоматы, автоматические парковки автомобилей и т.п.

Автоматизм удобен тем, что снижает требования к пользователю до ноля. Следовательно, пользователь, нажимающий на кнопку пульта автоматизированного управления может быть сколь угодно никчёмным, бесплодным и лично-бесполезным человеком.

Поэтому – пусть не прямо, но опосредованно – автоматизм портит человека, снижает его требовательность к себе. Удобства душат полезность личности, словно подушкой.

А отсюда следствие:

Бесполезные и никчёмные ничтожества, бездумные тупицы, наследуя руководящие места – не в состоянии справится с научно-технологической сферой, которая отвечает за расширенное воспроизводство благ. Иногда сознательно, а чаще бессознательно тупицы сводят всё хозяйствование к его простейшим, феодально-рабовладельческим формам, которые хороши тем, что большого ума от хозяина не требуют. Сдавать землю в аренду безграмотным и забитым мужикам – это ведь не ракету в космос запустить!

Паразит по своей природе стремится «убрать лишние сложности», свести руководимое им дело к наиболее архаичным формам, которые позволяют владельцу предприятия спать без просыпу и в университетах гранит наук не грызть. Родился барином – и живёшь им. И никто от тебя ничего не требует – все только тебе должны.

+++

То материально-техническое изобилие, в котором видели выход из насилия – требует высокого умственного и духовного напряжения, противоречащего зоологическим представлениям человека (например, алкоголика) о покое и комфорте. Чтобы много производить – нужно быть умственно развитым.

А умственно-недоразвитые поневоле переходят к сокращающемуся воспроизводству, тающей экономике. В которой ничего, кроме фашизма им уже не остаётся, ибо пирог уменьшается, драка за доли всё жёстче, чтобы сохранить за собой завидную долю – приходится наращивать насилие и карательное запугивание.