По ту сторону жизни

Жизнь после смерти существует, может быть наша современная жизнь и есть жизнь после смерти?

Время от времени случается ввязаться в спор о СССР. Как правило, речь идет о дефиците продуктов, об очередях. И приходится в очередной раз доказывать, что на самом деле с потреблением в советские времена всё было благополучно и наша страна в середине 80-х годов входил в десятку стран мира с наилучшим типом питания. Приходится извлекать статистические данные, таблицы, взвешивать килограммы масла, подсчитывать количество куриных яиц на одного человека. И во время подобных разговоров, особенно когда оппонент мелочно перечисляет с каким трудом он добывал какой-нибудь импортное платьице и колготки, или джинсы, вдруг спохватываешься: Какого лешего? О чем мы говорим? В конце концов причём тут барахло и колбаса? Суть то не в этом!

О! Только не подумайте, что я отрицаю значимость материальных проблем. Ни в коем случае! Конечно же они важны, и человек должен быть одет и накормлен — спору нет! Даже Иисус, когда проголодались люди, слушающие его проповедь, не стал им говорить, что не хлебом единым жив человек, а сотворил чудо и накормил всех. Голодный должен быть накормлен. Соловья баснями не кормят, бесконечный  цинизм кормить голодного словами. Но утоление голода — это лишь решение одной проблемы. Но что он будет дальше делать? Что в конечном счёте есть человек? Что это за явление? К чему оно сводится? Если все человеческие устремления заключается в килограммах колбасы или количестве барахла, то всё можно свести к чистой бухгалтерской задачке – сколько требуется, чтобы навсегда закрыть человеческую проблематику? Эй, мужик, что тебе дать, чтобы ты навсегда заткнулся и успокоился? Домик в деревне? Крутую тачку? Что-то подороже? Это всего лишь вопрос количеству. Свести человека к количеству — значит убить его. Человек — есть особое качество, он есть бунт против царства количества. И споры сводящиеся только к количественным оценкам всегда тупиковые. Нельзя сводить отстаивание советской идеи только к мещанской ностальгии о бесплатном образовании или квартирах, ибо именно мещанство похоронило СССР, это бесконечное погружение в барахольные проблемы. Мы понимаем где оказались, куда движемся?

…Смотрю «Антологию Битлз» и ловлю себя на том, что ощущаю какую-то непонятную грусть. И дело даже не в самих битлах, поклонником которых никогда не был. Я стал смотреть «Антологию» потому, что меня преследовало какое-то странное, смутное ощущение, связанное с теми годами, какая-то загадка. Что-то такое, что не давало покоя. Одновременно  читаю книгу Стивенса Джея «Штурмуя небеса: ЛСД и американская мечта» про приключения битников, хиппи, бродяжничество и алкоголизм Керуака, прозрения Гинзберга, психоделические откровения Олдоса Хаксли и проповедь безбашенного Тимоти Лири. Олдос Хаксли назвал свою книгу «Двери восприятия» («The Doors» взяла свое название от нее). И конечно же понятно, насколько, мягко говоря, неоднозначны были все эти искания,  но в этих полубезумных, полушаманских опытах жило ощущение, что еще немного, еще чуть-чуть и раскроются, распахнутся эти самые врата восприятия и человек выйдет в иное измерение. Был узкий коридор рационального мышления, но вдруг раскрылось окно и обнажилась бесконечная вселенная. А одновременно с этим произошел технический прорыв, и человек впервые вышел в открытый космос. И в этом плане тоже казалось, что для человека нет пределов, что он выходит за грань привычного земного мира. Этим духом дышали и общественные движения, которые воодушевлялись настроением, что еще одно усилие и все изменится, что нет непреодолимых барьеров («Будьте реалистами — требуйте невозможного!»). Одним словом, эта эпоха жила великой надеждой… которая не оправдалась. В какой-то момент все схлопнулось и в одночасье угасло. Это только мое субъективное впечатление? Но вот С. Б. Переслегин пишет: «Шестидесятые годы остались в памяти человечества как последнее стратегическое наступление «по всему фронту». В последующие десятилетия немало было глубоких прорывов, некоторые из них (например, широкое внедрение в быт персональных компьютеров) существенно изменило жизненные форматы, но серьезных изменений в картине мира не произошло. Резко затормозился прогресс энергетики и транспорта. До сих пор основу авиационных парков мира составляют самолеты либо непосредственно разработанные в 1960-е, либо обладающие практически теми же характеристиками. Кое-где даже пришлось отступать. Не летает ТУ-144, да и «Конкордов» осталось всего 11 штук и, если не сегодня, то завтра последний пассажирский сверхзвуковик окажется на приколе».

Опять же, можно долго размышлять — почему все так резко схлопнулось и угасло, копаться в общественной психологии или заниматься конспирологическими изысканиями. Но в данном случае не это важно, главное зафиксировать этот момент: тогда в шестидесятые человечество пересекло какую-то важную, возможно, роковую черту и великая надежда была потеряна, а мы живем в неком безнадежном состоянии. Мы, вместо ожидаемого взлета, провалились в яму. Причем, это случилось не только на Западе, но и в СССР: стало окончательно ясно, что коммунизм превратился в ритуальную, пустую фразу. Папа умер, но его костюм набили подушками и одеялами, вместо лица приклеили фотографию и это чучело посадили за стол. Все делают вид, что ничего не произошло, что папа жив и здоров, но этот фальшивый маскарад только подчеркивает всю необратимость утраты. Шаблонный, мертвый идеологический язык в устах престарелых функционеров КПСС только подчеркивал то, что проект построения коммунизма закрыт, а значит надо не рваться в небеса, а как-то  устраиваться в лишенной идеалов реальности, что в общем означало только одно — переходить в состояние жука точильщика, который все время кушает и проделывает в великом здании культуры свои ходы. Они точили и проделывали, пока конструкция СССР не обрушилась. А чем еще они могли заниматься?

И когда об этом думаешь, то вкрадываются нехорошие подозрения: а что если самое плохое с нами уже случилось? Существует известная фраза, что всегда военные готовятся к прошедшей войне. И возможно, что мы все ожидали Апокалипсис, который нарисован красками средневековых фресок — катаклизм с огнем, с грохотом, с шумом. А, может быть, все кончилось довольно тихо — без ненужно шума?

Вот как кончится мир,
Вот как кончится мир,
Не взрыв, но всхлип.

Иногда мне в голову приходят забавные и странные фантазии. Я думаю, а что если наш мир — это что-то вроде декораций фильма, съемки которого были остановлены режиссером? А мы — актеры, которые этого не поняли и продолжают с пафосом свою игру. Просто никто не предупредил, что все закончилось: «Можете расходиться, господа и товарищи — кина не будет». Как не будет? Почему? Это чья-то дурная шутка? Кому написать жалобу?
Помните как у Курта Воннегута в «Колыбели для кошки»:

Настанет день, настанет час,
Придет земле конец.
И нам придется все вернуть,
Что дал нам в долг творец.
Но если мы, его кляня, подымем шум и вой,
Он только усмехнется, качая головой.

Самого главного то и не заметили… Кажется, в разных традициях есть истории про мертвецов, которые не заметили своей смерти. И конечно же все (или почти все) видели фильм «Шестое чувство», в котором психотерапевт (его играет Брюс Уиллис) не заметил своей смерти и продолжает заниматься привычными делами, ходит к проблемному мальчику, утверждающему, что он видит мертвых…
Жизнь после смерти существует, может быть наша современная жизнь и есть жизнь после смерти?

Мы полые люди,
Мы чучела, а не люди
Склоняемся вместе —
Труха в голове,
Бормочем вместе
Тихо и сухо,
Без чувства и сути.
Как ветер в сухой траве
Или крысы в груде
Стекла и жести
Нечто без формы, тени без цвета,
Мышцы без силы, жест без движенья;
Прямо смотревшие души
За краем другого Царства смерти
Видят, что мы не заблудшие
Бурные души — но только
Полые люди,
Чучела, а не люди.

И все наши сухие бормотания про то, про сё, про то, что нас гнобят, обижают и прочее блаблабла напоминают разговоры мертвых из жуткого рассказа Достоевского «Бобок».
Что толку обсуждать олигархов и бюрократов? Это могильные черви, и они нас едят потому, что мы мертвы. Разве это не понятно? Где будет труп, там соберутся орлы. Или мухи. Или черви. И черви будут есть труп, в этом их назначение. Что может труп на это возразить?

Гамлет: Долго ли может пролежать человек в ­земле, не сгнивши?

1-й могильщик: Если не сгнил заживо — а нынче это случается частенько, — так
продержится лет восемь или девять….

Сколько мы еще продержимся?
Конечно, конечно, возможно, все не так летально, не так необратимо и нас ожидают новые рассветы и надежды. «Чаю воскресение мертвых…» Быть может, мертвые воскреснут… Но как может состояться это пробуждение? Из чего? Из великой тоски, из жажды жизни. То есть, надо во всем этом театре живых мертвецов бесконечно затосковать и это станет первым импульсом воскресения.

Дай гневу правому созреть,
Приготовляй к работе руки…
Не можешь — дай тоске и скуке
В тебе копиться и гореть…
Но только — лживой жизни этой
Румяна жирные сотри,
Как боязливый крот, от света
Заройся в землю — там замри,
Всю жизнь жестоко ненавидя
И презирая этот свет,
Пускай грядущего не видя, —
Дням настоящим молвив: Нет!

Но где, где эта тоска? Слышится бормотание: а вот они, а вот нас, они, они…

Бормочем вместе
Тихо и сухо,
Без чувства и сути.
Как ветер в сухой траве …