«Профиль» продолжает рассказ о первых хлебных карточках в истории России

©AKG-Images / Vostock Photo

(Начало здесь)

Осенью 1817 года многие жители России впервые в ее истории своими желудками и кошельками ощутили мощь мирового рынка. Его невидимая рука из-за необычайно выросших на Западе хлебных цен буквально вытянула запасы зерна и муки из столичного Петербурга. Накануне зимы, когда лед блокировал систему волжско-балтийских каналов, основу грузовой логистики той эпохи, перед главным городом Российской империи встал призрак голода. Впервые этот призрак маячил не из-за недорода или войны, а исключительно по итогам небывалой конъюнктуры вольного рынка.

Спасительная хлебная заначка

Есть надежда, что теперь читателю понятно, отчего царя Александра I, не устрашившегося даже Наполеона, откровенно пугал полуторный рост цен на муку в Петербурге в преддверии зимней остановки волжско-балтийских каналов. И пугал отнюдь не в переносном смысле – осенью 1817‑го весь царский двор неожиданно и спешно покинул столицу Российской империи. Александр I, как искусный политик, вслух огласил правдоподобную причину – его невестка, дочь короля Пруссии и юная жена будущего царя Николая I, так записала ту официальную причину в личном дневнике: «Двор должен поселиться на зиму в Москве с целью поднять дух древней столицы, истребленной в 1812 году пожаром».

Император и весь царский двор будут отсутствовать в Петербурге аж до лета следующего, 1818 года. К чести царя Александра I, он не бросил свою имперскую столицу на произвол судьбы, наоборот, и сам монарх, и многоопытный губернатор Петербурга генерал Вязмитинов, и еще целый ряд лучших администраторов, включая знаменитого Аракчеева, в ту осень напряженно работали. Работали над проблемой, выражаясь языком их переписки, «продовольствия Санктпетербурга» (в ту эпоху имя города на Неве официально писалось только так!) и «мерами, избираемыми к отвращению недостатка хлеба в столице».

Александру I и петербургским обывателям повезло, что имперская Россия была до предела милитаризированным государством. Иное государство и не победило бы Наполеона в 1812 году, а в 1817‑м именно военные запасы стали спасением от дефицита хлеба и перспектив голода в столице. Еще со времен Петра I в стране пытались создать систему хлебных магазинов, стратегических складов зерна на случай войны. При Екатерине II и Павле I эта сеть магазинов охватила всю страну, создавая запасы на случай не только войны, но и неурожая. Впрочем, даже в лучших случаях провинциальные магазины могли прокормить не более 5% населения в течение нескольких месяцев.

Но Петербург и окрестности издавна были центром сосредоточения военных сил – многочисленные гвардейские и линейные полки, гарнизоны, флот и т. д. Для их снабжения в столице с XVIII века существовали крупнейшие в стране хлебные магазины – огромные для той эпохи каменные склады, занимавшие целые кварталы. Троицкий запасной магазин располагался у одноименной площади возле Петропавловской крепости, хранившаяся там мука предназначалась для сухопутной армии. Крюковский провиантский магазин хранил огромные запасы ржаной муки для флота и располагался по адресу, который сегодня обозначается как ул. Большая Морская, 69.

В ноябре 1817 года распоряжением царя эти внушительные запасы предстояло «выпустить из запасных магазинов» – впервые это происходило не в разгар войны или голода.

Битва с перекупщиками

Российские власти еще с XVIII века имели опыт распределения запасного хлеба среди голодающего населения по итогам очередного неурожая. Но к исходу 1817 года задача предстояла несколько иная и оттого даже более сложная – голода в Петербурге еще не было, из-за дефицита и дороговизны маячил лишь его пугающий призрак. И хлеб предстояло передать населению так, чтобы масса муки из запасных магазинов не оказалась в руках спекулянтов и перекупщиков.

Как писал 20 ноября 1817 года в приказе городской полиции губернатор Вязмитинов, «Государя императора воля есть, чтобы устраняя жителей столицы от необходимости платить за ржаную муку, первейшую жизненную потребность, непомерно большия цены, вместе с тем строжайше наблюсти, чтоб не была оная покупаема торгующими хлебными припасами и вместо пособия жителям, из Высочайшего милосердия делаемого, не обращалась бы в руки торговцев для перепродажи».

Нам неизвестно, кто конкретно в ноябре 1817‑го стал автором первой в русской истории схемы распределения продуктов по талонам – отечественные историки так и не озаботились изучить соответствующие архивы. Но очевидно, что всё делалось в спешке – царское письмо губернатору Вязмитинову от 12 ноября 1817 года быстро переделали в указ, даже не исправляя стилистику, более характерную не для нормы закона, а для частной корреспонденции.

«Надобно взять ту осторожность со стороны запасных магазинов, и строгое наблюдение со стороны полиции, чтобы выпускаемый из запасов хлеб употреблялся на прямое продовольствие жителей, а не поступал в руки купцов для перепродажи» – эти слова из царского письма обернулись чередой распоряжений губернатора Вязмитинова и петербургского обер-полицмейстера Горголи.

Выполнять все хлопотные мероприятия предстояло именно подчиненным Ивана Савича Горголи. Глава столичной полиции был удивительным человеком даже для своего необычайного времени. Когда-то в юности, будучи великосветским хулиганом, он сам слыл головной болью для полицейских Петербурга. Позднее, в начале Наполеоновских войн, стал одним из немногих, кто повоевал и против Бонапарта, и под его началом. В 1808 году гусарский полковник Горголи получил орден Святого Георгия и золотую шпагу по итогам нескольких лобовых атак, опрокинувших французскую кавалерию. Но спустя всего год русский гусар греческого происхождения удостоился ордена Почетного легиона от самого императора французов – в период короткого перемирия между Петербургом и Парижем полковник Горголи поучаствовал волонтером в боях французов с австрийцами.

По итогам бурной жизни Горголи даже окажется литературным персонажем Дюма-отца. «Один из красивейших мужчин столицы и отважнейших генералов русской армии» – так назовет его знаменитый французский литератор в романе «Учитель фехтования». Чуть ранее юный поэт Пушкин упомянет столичного обер-полицмейстера в своих язвительных стихах, рифмуя «Горголи» и «воли».

Но на исходе 1817‑го лихой гусар Горголи оказался умелым администратором. Именно ему предстояло обеспечить жителей Петербурга первыми в русской истории хлебными карточками, т. е. реализовать схему, вполне привычную и понятную для поколений XX века, но совсем не очевидную в ту эпоху.

Первые хлебные карточки

В последнюю неделю 1817 года столица Российской империи была обклеена объявлениями о продаже казенной муки по сниженным ценам. При рыночных расценках, взлетевших до 30 рублей за куль, запасные магазины продавали куль муки по 20 рублей. Но продавали не просто так, а лишь по предъявлении особого документа – свидетельства для получения из запасных магазинов ржаной муки одного куля за установленную цену.

Александра I, победителя Наполеона, откровенно пугал полуторный рост цен на муку в Санкт-Петербурге

George Dawe / ART Collection / Vostock Photo

Этот документ, аналог всех будущих хлебных карточек и талонов, выдавался всем желающим по месту жительства чинами городской полиции. В столице империи уже тогда знали такие понятия, как прописка и регистрация. Именные хлебные карточки, оформленные по единому образцу, выдавал и подписывал частный пристав, выражаясь современным языком, начальник районного отдела полиции.

Распоряжение генерал-губернатора особо оговаривало сроки выдачи: «При выдаче свидетельств наблюдать, чтоб частные приставы, которые должны быть в совершенной известности о живущих в их частях, в случае надобности в удостоверении о лице, требующем свидетельства, употребляли на сие ни как не более одних суток».

Свидетельство‑карточка выдавалось «каждому, имеющему отдельное хозяйство». Для тех же, кто не являлся собственником домов и квартир, порядок был иной – как гласило распоряжение губернатора, «мастеровым же и рабочим людям, большия артели составляющим, выдаваться будут свидетельства для одного куля на каждых 10 человек».

Чтобы избежать очередей – а карточки в итоге охватывали почти четверть миллиона горожан, – все административные части Петербурга были распределены не только по двум запасным магазинам, но и по дням недели. Например, жители Выборгской стороны всю зиму получали муку только в Троицких магазинах и только по пятницам. Ответственный за выдачу хлебных карточек частный пристав, начальник полиции соответствующего района, в день, когда его район получал муку, обязан был неотлучно находиться при соответствующем магазине, наблюдая за документами и порядком в очереди, как гласил приказ губернатора, «дабы обыватели с большею поспешностью удовлетворяемы были, соблюдая вежливость, тишину и пристойность».

В результате проведенной работы с декабря 1817‑го каждый постоянно проживающий в Петербурге совершеннолетний мужчина мог приобрести по сниженной цене, близкой к обычной в это время года, около 15 кг ржаной муки еженедельно, что позволяло каждый день выпекать примерно 3 кг черного хлеба для каждой семьи. С учетом детей и женщин количество льготной муки выглядит скромным, но позволяющим избежать голода и сильного недоедания.

Отпускную цену хлеба по карточкам установил сам царь Александр I. Как он сообщал в письме губернатору Вязмитинову, «не свыше 20 рублей, дабы заставить монополистов понизить вольную цену, корыстолюбием их определяемую».

Хищная рука рынка

Вопреки замыслам царя вольные цены той зимой существенно понизить так и не удалось. Льготная продажа хлеба по предъявлении свидетельств лишь остановила их резкий рост и дала незначительное падение: в декабре 1817‑го по сравнению с предыдущим месяцем цена опустилась всего на пару рублей, до 28 рублей за куль ржаной муки. Лишь к февралю следующего, 1818 года куль стал стоить 26 рублей 50 копеек. Но в марте и апреле, когда транспортные каналы еще не освободились ото льда, а весенняя распутица перекрыла и так незначительный сухопутный подвоз, рыночная цена за куль вновь поднялась почти до 28 рублей.

Цены на хлеб в Петербурге опустятся до привычных лишь к середине лета 1818 года, когда три системы каналов насытят столичный рынок привозным зерном. Введенные царем первые в русской истории талоны и карточки позволили столице Российской империи пережить ту зиму без потрясений. Но для высшей власти подобная гримаса хлебного рынка стала потрясением.

Возникший на ровном месте, без недорода и войны, дефицит товарного хлеба неприятно поразил лучших администраторов империи. Уже в январе 1818‑го фельдмаршал Барклай де Толли прямо предложил запретить продажу хлеба за границу в текущем году. Один из главных творцов победы над Наполеоном опасался сложностей в «закупке потребного количества провианта для войск». Петербургский губернатор Вязмитинов активно поддержал идею.

Однако после бурных дискуссий весной 1818 года министры империи сочли необходимым «отпуск хлеба за границу оставить на прежнем основании без всякого ограничения». Официально это объяснялось тем, что резкие перемены и метания на хлебном рынке «сопряжены с неизбежным испугом и погружением народа в уныние». В реальности казна, истощенная и обремененная огромными долгами по итогам войн с Наполеоном, просто не могла отказаться от доходов хлебного экспорта на фоне высоких цен в Европе.

Впрочем, некоторые сугубо технические выводы по итогам введения хлебных карточек со стороны правительства Александра I последовали немедленно. Так, по личному распоряжению царя уже в 1818 году в Петербурге на набережной Обводного канала знаменитый архитектор Василий Стасов, основоположник русского ампира, начал строительство третьего в столице провиантского магазина. Специальные магазины для Петербурга в том же году создадут в Рыбинске, там, где от Волги тянулась к столице Мариинская система каналов, – это будут особые склады для хранения запасов хлеба зимой, чтобы с началом весенней навигации их можно было быстро перевезти в Петербург.
В том же 1818‑м царь установил предельные нормы вывоза ржаной муки из Петербурга в Финляндию с откровенной формулировкой – «невозможно допустить закуп оной в большем количестве, не подвергая опасности жителей столицы».

История без рефлексии

В конце царствования Александра I массированный хлебный экспорт из России упадет сам, без всякого запрета властей, под воздействием чисто рыночных причин. Уже в 1818 году вывоз ржи – основы питания русского населения – сократится почти в 3 раза, а к началу 20‑х годов XIX века в связи с резким падением европейских цен хлебный экспорт надолго потеряет свою ажиотажную привлекательность. В итоге первый исторический пример «голодного экспорта» – массовой продажи зерна за границу на фоне недоедания собственного населения – в верхах империи останется так и не осмысленным, позабытым курьезом из эпохи царя Александра I Благословенного. Но, что даже удивительнее, сам факт первых в отечественной истории хлебных карточек тоже совершенно не сохранится в памяти русского общества.

В сословных верхах никакой рефлексии не будет и следа. В многочисленных мемуарах российского дворянства той эпохи тщетно отыскивать малейшие упоминания о тех событиях. Поразительно, что при этом сразу из нескольких воспоминаний мы можем детально узнать о маскарадных костюмах, блиставших на балу, устроенном царским двором по случаю спешного отъезда из Петербурга осенью 1817 года. «Все были замаскированы с головы до ног: Maman – волшебницею, императрица Елизавета Алексеевна – летучею мышью, я – индийским принцем с чалмой из шали…» – это первое, что отыщется в мемуарных источниках о той осени. Зато о событиях, затронувших сотни тысяч рядовых обывателей столицы, воспоминаний нет совершенно.

Пока питерские мастеровые и приказчики толкались в очередях у хлебных магазинов, зажав в руках выданные полицейскими приставами клочки бумаги (которые их потомки назовут карточками или талонами), высший свет жил своей привычной жизнью. Для верхов полуторное повышение цен на продукты и хлопоты у запасных магазинов остались совершенно незамеченными.

Как раз к осени 1817 года в Петербург после лицейского обучения вернулся юный Александр Пушкин – еще не великий поэт, но типичный представитель российского дворянства. Будучи всего лишь коллежским секретарем, 19‑летний Пушкин искренне считал себя нищим. По воспоминаниям приятелей, в ту осень он мучительно думал, как бы купить «бывшие тогда в моде бальные башмаки с пряжками», и изредка развлекался бросками золотых монет в воды Фонтанки, «любуясь их блеском в лучах солнца». Естественно, что на подорожание ржаной муки будущее солнце русской поэзии внимания не обратило…

В начале XIX века среди жителей России насчитывалось не более 5% грамотных – вне дворянского и купеческого сословия умение записывать события и мысли в ту эпоху близилось к нулю. Поэтому у нас нет и воспоминаний низов о хлебных талонах царя Александра I. Даже о кровавых Наполеоновских войнах, потрясших сотни тысяч, мемуарные записи солдат и крестьян можно пересчитать по пальцам одной руки. Но в Петербурге зимой 1817–1818 годов ничего потрясающего не случилось, голод предотвратили, бунтов и трупов на улицах не было, соответственно, не случилось и мемуаров низов на тему хлебных очередей. Нет ни следа тех событий и в столичных газетах. Во‑первых, в ту эпоху петербургских газет не наберется и полдюжины, а во‑вторых, типичное содержание публикаций этих небольших листков о внутренней политике выглядело вот так: «Уволенный от военной службы Майор Князь Василий Голицын принят по прежнему ко Двору Его Императорского Величества Камер-Юнкером 5 класса…»

Правды ради, на страницах первых СМИ в ту осень все же были жаркие общественные дискуссии. Например, газета «Северная почта» как раз в ноябре–декабре 1817‑го поместила целую серию полемических заметок, в которых российское дворянство с привлечением воспоминаний о военных походах на Балканы и Средиземноморье ожесточенно спорило, может ли змея победить в драке кошку.

Но глупо предъявлять моральные претензии дворянам той эпохи за подобное отсутствие рефлексии – они были детьми своего времени. Царь же Александр I и его администраторы в той эпопее смотрятся вообще достойно – сумели разрулить неожиданно возникшую гримасу вольного рынка. Если и предъявлять к кому-либо претензии во всей этой истории, то, извините за невольный каламбур, только отечественным историкам. За два прошедших столетия наша историческая наука так и не озаботилась изучением «талонов царя Александра», академических публикаций на эту тему нет.