Почему Британия признала Февральскую революцию

Джордж Бьюкенен, посол Великобритании в России. ©РИА Новости

«Великобритания протягивает руку Временному правительству, убежденная, что это правительство, верное обязательствам, сделает все возможное для доведения войны до победного конца…» – это ключевая фраза в выступлении британского посла Дж. Бьюкенена (на фото) в Петрограде 24 марта 1917 года.

В тот день Лондон официально признал новое правительство, возникшее в России после февральского крушения монархии. Британский посол много говорил о «новой эре прогресса и славы демократической России», но фраза про обязательства и «войну до победного конца» была определяющей. В разгар мирового конфликта Британская империя равнодушно отнеслась к судьбе Николая II (двоюродного брата английского короля Георга V), однако крайне чувствительно воспринимала даже тень мысли о том, что Россия может выйти из войны или ослабить давление на Германию. В свою очередь, для нашей страны крупнейшая колониальная империя планеты была важна как главный кредитор – именно Англия с началом Первой мировой стала для России основным источником военных кредитов.

До Февральской революции на долю Лондона приходилось свыше 70% всех полученных за рубежом военных займов. Временное правительство рассчитывало, что Британия продолжит финансовую поддержку России, тем более что накануне, в январе 1917‑го, на общей конференции всех союзников (русских, англичан, французов и итальянцев) в Петрограде лорд Милнер, один из ключевых представителей британского кабинета министров, подписал протокол с обещанием новых кредитов.

Но в реальности сразу после февраля Лондон резко приостановил кредитование «демократической России». Уже в марте 1917 года российские военные представители сообщали из столицы Британии, что англичане тормозят выполнение кредитных контрактов по поставкам оружия «в связи с неопределенностью дальнейших отношений». В апреле Министерство торговли и промышленности Временного правительства констатировало, что англичане «совершенно прекратили размещение всех заказов на всякое оплачиваемое в счет займов оборудование для России». Британские кредиты за май 1917‑го составили лишь 10% от того, что получило царское правительство в январе и феврале того года.

Правительство Керенского наивно рассчитывало компенсировать недостаток британских кредитов займами в США, мол, демократы помогут демократам. Но Вашингтон не спешил сменять Лондон на посту главного кредитора России. И с июня 1917 года «временным» министрам пришлось почти униженно выпрашивать у англичан новые займы – просили эквивалент в британских фунтах и японских иенах по 250 млн руб. ежемесячно (один день войны для русской армии тогда стоил около 55 млн руб.). При этом «временные» МИД и Минфин на переговорах с англичанами умудрялись давать разные цифры и даже дезавуировать документы друг друга.

Все лето Лондон перечислял примерно десятую часть того, что просили «временные» министры. В августе Керенский не сдержался и почти открыто поссорился с британским послом. «Если вы намерены торговаться и не хотите помогать России, то вам лучше сказать об этом сразу…» – слова председателя Временного правительства звучали на грани дипломатической учтивости. Посол Бьюкенен невозмутимо улыбался, но в конфиденциальных донесениях своим лордам был предельно откровенен: «Перспективы в высшей степени неутешительны, и лично я потерял всякую надежду на успешное русское наступление».

В Лондоне сочли рискованным кредитовать Россию Керенского в прежних объемах. Как сформулировал лорд Милнер, госсекретарь по военным делам британского кабинета министров, «нет достаточной уверенности в том, что эти ресурсы достигнут своего конечного назначения и будут своевременно использованы на фронте».
В итоге с 1 марта по 1 ноября 1917 года Временное правительство получило от Англии кредитов в сумме, эквивалентной 408 млн руб. – примерно на неделю войны или в пять раз меньше, чем за сопоставимое количество времени получало царское правительство.