Россия и пустота

Последний шанс в безнадежной ситуации

Жизнь — это ритм рождений и умираний. Это два противоположных, но дополняющих вектора: что-то стареет, деградирует, умирает, но рядом же и что-то рождается, растет, поднимается. И можно провожать уходящее, старое не впадая при этом в отчаянье, когда рядом есть эти ростки нового. Сейчас в России вектор умирания, деградации, — очевиден, всеобъемлющ, охватывает все стороны жизни. Идет волна разложения, в которой все блекнет, теряет форму, очертания, плывет. Не осталось никаких значимых идей, сюжетов, фигур, вождей, движений, все смазалось, все краски слились в грязную лужицу. Поблекли не только политические фигуры, исчезла творческая интеллигенция, пропали значимые творцы и плоды их творчества. Российское кино — унылое дерьмо, музыка — унылое дерьмо, телевидение — унылое и гнусное дерьмо. Образ культуры позднего Путина — это Бузова, которая исчерпывающе, предельно воплотила в себе дух эпохи. «Мало половин, мало, мало половин — я открываю мир других мужчин!» — это гениально и должно быть внесено в учебники истории как культурное свершение путинского царствования. У многих в начале 90-х была надежда на возрождение церкви, от Патриарха ждали какого-то значимого для всей России наставничества. Потом и этот сюжет стал скандализироваться, блекнуть, надежда сменилась раздражением, и вот вся эта православная тема тоже потекла, а Патриарх просто исчез  со сцены публичного театра. До недавнего времени оставался последний сюжет связанный с «партией власти» и Путиным. И вот даже эта последняя сюжетная линия прервалась, Путин вместе со своей партий поблек, слился и в итоге в России образовалась пустота. Это пустота съедает остатки жизни в России, плавит формы, последние образы, и вот не остается вообще ничего. И есть ощущение что победному наступлению этой полной пустоты невозможно воспрепятствовать, некому и нечему его остановить. Мы словно оказались перед развернувшейся бездной небытия, которую уже ничто не скрывает, не прячет, не декорирует.

Это поразительный, трагический момент, требующий осознания. Словно бы пленка истории внезапно оборвалась. В старых кинотеатрах пленка на кинопроекторе подчас рвалась и тогда сюжет обрывался, обнажая девственную белизну экрана. Вот и у нас сейчас словно бы прервались все сюжеты и открылся пустой экран небытия.

И когда задаешься вопросом «Что дальше?», то понимаешь, что дальше ничего… Дальше обрыв, пропасть. В таком мы оказались состоянии.

У Лавкрафта есть рассказ об упавшем метеорите, отравившем почву: растения испортились, стали несъедобными, животные мутировали, а люди сошли с ума. И вот такое ощущение, что на нашу страну некогда упал такой ядовитый метеорит, отравив ее почву, атмосферу, вызвав страшные мутации, от которой в коридорах власти появились человекоподобные монстры, сосущие кровь. К нам словно бы ворвались кошмары хаоса, где царит Ктулху, и жизнь на просторах России стала бледнеть, скукоживаться, умирать. Есть такие странные, проклятые места, в которых деревья растут уродцами, а случайно забредшая животина — умирает по непонятным причинам. Россия превратилась в аномальную, гибельную зону, где нет надежды…

На Руси говорили: «На миру и смерть красна». Но когда нет этого мира, то получается, что и жизнь постыла. Когда нет связей, когда нет общности, нет плеча ближнего рядом с тобой, с которым можно разделить горе и радость, а только рассыпанные, угасающие во тьме блуждающие искорки душ. Все разъято, находится в состоянии ускоряющего распада.

Все теории борьбы адресуются к общностями. Можно поднимать на классовую борьбу пролетариат, можно поднимать на национально-освободительную борьбу народ. Но нельзя поднять на борьбу разрозненные атомы. Каждый из атомов в силу своей атомизации сосредоточен на том, что он считает выживанием, и что на деле является угасанием. В мультике «Мадагаскар» есть специальные ямы — умиральни. И вот каждый оторванный атом распавшегося народа замыкается в малом мирке, считая его надежной крепостью. Но каждый такой мирок — это яма-умиральня.

В ней нельзя спастись, в ней можно угаснуть.

Этому угасанию сопутствует отрицание реальности. Реальность, дескать, не надо пытаться изменить, ее надо не замечать. Надежный способ спрятаться – закрыть глаза и сунуть голову под подушку. Это лучшая поза жертвы для хищника – можно неспешно есть, начиная с филейных частей.

Когда отрицаешь реальность, то на самом деле не реальность выдавливаешь из себя, а себя выдавливаешь из реальности. И превращаешься в призрачную тень. Есть много историй про призраков, которые не заметили, что они умерли и пытающихся уже за гробом продолжать свою привычную жизнь.

— Надо найти резину на колеса, а то скоро зима, и вот бы телефон купить новый.

— Эй, парень, парень, ты уже давно умер. Тебе башку снесли, твоей мозг съели черви, а собаки растащили твои кости! Какая резина?!

Остекленевший взгляд:

— Надо найти резину…

Ну ищи свою резину.

Эти призрачные тени не могут обрести покой в высших мирах так, как при жизни оборвали с ними связь, утратили путеводные нити, поэтому превратились в свет угасших звезд, плутающих во тьме.

Я когда-то пытался читать Хайдеггера и не осилил. Возможно, дело было в переводе – многие термины в книжки приводились на немецком. Но по пересказам, по лекциям Дугина меня зацепило хайдеггеровское понятие «Das Man». Чтобы уж совсем не запутаться и не наговорить глупостей, приведу цитату из словаря: «Das Man (нем. Man — неопределенно-личное местоимение) — понятие, введенное в «Бытии и Времени» Хайдеггера (1927) при анализе неподлинного существования человека. Хайдеггер отмечает, что существует такая озабоченность настоящим, которая превращает человеческую жизнь в «боязливые хлопоты», в прозябание повседневности. С одной стороны, сама эта нацеленность анонимна и безлика, с другой — она погружает человека в безличный мир, где все анонимно. В этом мире нет и не может быть субъектов действия, здесь никто ничего не решает, и поэтому не несет никакой ответственности. Анонимность «Das Man» «подсказывает» человеку отказаться от своей свободы и перестать быть самим собой, стать «как все». Мир «Das Man»  строится на практике отчуждения; в этом мире все — «другие», даже по отношению к самому себе человек является «другим»; личность умирает, индивидуальность растворяется в усредненности».

И вот состояние полной утраты, полной катастрофы, может стать шансом, чтобы вырваться из неподлинного, призрачного, безличностного существования «Das Man».

Смутно припоминаю, что кто-то сказал (может быть, Карл Ренц), что просветление похоже на абсолютную депрессию, когда разрушены все иллюзию, сняты все оковы Майя, когда уже нет больше никаких преград.

Есть известный фильм «Достучаться до небес», его наверняка многие увидели. Как вы помните, там речь идет об двух очень заурядных персонажах, которым в больнице поставили смертельный диагноз. Причем болезнь оказалась настолько запущенной или скоротечной, что речь шла о последних днях или неделях. Обычные люди, которые плыли в привычном течении обывательской тягомотины, вдруг оказались вырваны из нее и поставлены перед лицом вечности. Что делать с таким фактом? Можно было бы отреагировать истерично, биться в припадке, посылать проклятья Богу, который так несправедлив, или просто напиться. Но эти два заурядных человека, которые, наверное, в обычной жизни никогда не стали бы друзьями, восприняли свою трагическую ситуацию, как шанс — перед лицом смерти они вдруг ощутили странную свободу последнего отчаянья, когда нечего терять, когда уже ничто не привязывает и не сдерживает. И в последние дни они погуляли на славу, можно конечно спорить — правильно или нет. Но они впервые за всю свою жизнь проявили себя, как свободные субъекты. А потом умерли на восходе солнца на берегу моря.

Кастанеда пишет: «Мы малодушны только тогда, когда есть еще что-то, за что мы можем цепляться». Иван Ильич у Толстого обретает себя только в последние дни, когда утрачено все, когда уже больше не за что цепляться…