ТРЕТЬЯ МИРОВАЯ КАК НЕ КОМПЬЮТЕРНАЯ ИГРА

Скромный заокеанский интеллектуал Фрэнсис Фукуяма в конце восьмидесятых снискал всемирную известность благодаря идее «конца истории», якобы грядущего вслед за финалом «холодной войны». Довольно скоро выяснилось, что это не совсем так, однако Фукуяма не отчаялся. С истинно японско-американской деловитостью он превратил спорность своей концепции в своеобразный бизнес, едва ли не каждый год выпуская по работе «Как и в чём я ошибся с концом истории», «Как и в чём я ошибся с концом истории-II» и так далее. Думаю, по итогам 2020-го уважаемый учёный муж выпустит бестселлер «Вот это я ошибся так ошибся!».

На острейший гражданский конфликт в Белоруссии накладывается международный скандал вокруг отравления А.Навального, который, видимо, окончательно поставит крест на «Северном потоке-2». Очередное обострение в Нагорном Карабахе с прямым участием турок оказывается вписанным в Южную геополитическую дугу нестабильности от Крыма до Северной Африки, каждая из точек которой связана с другой хотя бы одним общим игроком (в первую очередь речь о тех же турках). Про новое усиление обстрелов на украинско-донбасском фронте я даже и не говорю, настолько обыденной здесь стала трагичность. Похоже, американские президентские выборы, сулящие беспрецедентные последствия как США, так и всему миру, объединят все горячие точки в одну, став их суммой и одновременно кульминацией.

Многие эксперты и обыватели, страшась не только слова «Третья мировая», но и самого малейшего намёка на него, говорят: да, нестабильность в мире зашкаливает, и всё же разные его части слишком взаимосвязаны и взаимозависимы, чтобы допустить полномасштабный глобальный конфликт.

Интересно, что точно так же думали накануне Первой мировой. И основания вроде были вескими.

Довоенная Европа была, по большей части, сосредоточением государств с достаточно высоким уровнем демократии. В самой, по мнению современников и потомков, реакционной из тогдашних европейских держав, Российской империи, издавались труды Карла Маркса, существовало общественно-политическое направление под названием «легальный марксизм», к которому принадлежали такие заметные фигуры, как Николай Бердяев, Михаил Туган-Барановский, Сергей Булгаков, Пётр Струве. В Государственной Думе действовала фракция РСДРП, распущенная (и то не сразу!) лишь после начала войны и озвучивания большевиками своей позиции относительно неё. Но и после этого в стенах парламента свобода слова не только сохранялась, но и доходила до абсурда – самый яркий пример знаменитая речь Пётр Милюкова «Глупость или измена?», в которой германскими шпионами объявлялись высшие государственные руководители и даже императрица (бредовость подобных инсинуаций позже признавали даже мало-мальски серьёзные советские историки)! Будь кровавая реакционность проклятого царского режима чуть более осязаемой и, главное, направленной в верное русло – глядишь, и прибили бы тогда щит на ворота Царьграда…

У большинства европейских народов в то время не существовало зашкаливающей неприязни по отношению друг к другу. Имелись, конечно, бытовые стереотипы (достаточно вспомнить тараканов, которых в России называли «пруссаками», а в Пруссии «русаками») – сложившиеся образы представителей разных наций в глазах их соседей, не заходившие, впрочем, за рамки умеренного негатива. Но вот концентрированная, концептуальная, непреодолимая ненависть (как, впрочем, и любовь) к тем или иным государствам, подкреплённая теоретической базой, ещё не была уделом целых наций от мала до велика и от богача до бедняка. Существовало несколько обратных примеров – французы, объединённые после 1871 года мечтой взять реванш у Германии, малые балканские государства с их исторически сложившимся враждебным отношением к Турции и Австро-Венгрии. Это и были основные узлы генезиса Первой мировой, после которой уже не любить стали практически все, практически всех и практически в полном составе.

Ещё один пример гармоничности довоенной Европы – то, что её властители, по сути дела, являлись одной большой семьёй в прямом смысле. В меньшей степени это касалось аристократии в целом (но и она едва ли не в полном составе имела общих, пусть и далёких, предков вроде Рюрика), в большей – правящих династий. При этом многим представителям августейших династий недостаточное количество автохтонной крови не мешало куда больше и глубже, чем иным «чистопородным» соотечественникам, чувствовать сопричастность со своей страной. Внучка Николая I Анастасия Михайловна, вышедшая замуж за герцога Мекленбург-Шверинского и ставшая впоследствии свояченицей кайзера Вильгельма, в годы Первой мировой жила в Риме и демонстративно посещала российское, а не германское посольство.

Бабушка кайзера, английская королева Виктория, едва ли не чистокровная немка, способствовала росту могущества Британской империи, столкнувшего её в итоге в геополитическом противостоянии с Берлином. А уже много позже, в 1941 году, греческая королева Фредерика (урождённая принцесса Ганноверская) после вторжения вермахта писала своим родителям, что отныне немцам должно быть стыдно смотреть в глаза сынам Эллады. Список можно продолжать очень долго.

Безусловно, проблем, серьёзных и подчас глобальных, в той Европе тоже хватало, и от совершенства она была далека. Но в те годы Старый Свет, казалось, уверенно шёл по пути конвергенции, к симбиозу стабильности, процветания и мирного развития с демократией и духовным прогрессом. Именно что – казалось. После Первой мировой земной шар вслед за Европой заметался между крайностями и цивилизационно-мировоззренческими полюсами, как шарик для настольного тенниса по столу.

Разумеется, Третья мировая, если она произойдет, технологически, стратегически и геополитически не будет до деталей похожа на своих предшественниц. Но несхожесть симптомов болезни, прямо скажем, не гарантия от её возникновения (тем более многие считают – она уже идёт) и тем более от болезненности последствий. Тем более гарантией не является формула «все люди братья». Примерно со времён Каина и Авеля. Да и более осторожное «все люди друзья» после Тайной Вечери и Гефсиманского сада не совсем очевидно.