ПЛОДЫ СООТВЕТСТВУЮТ РАСТЕНИЯМ-2

(Продолжение. Начало[1]). Именно в силу вышеперечисленных причин социальный дегенерат не способен содержать сложные системы жизнеобеспечения с высокой степенью гарантированного потребления и гарантированной безопасности. Это подобно тому, что велосипедист не может, да и не хочет вешать на велосипед танковую броню, «облегчая конструкцию» под локальную задачу дачной прогулки. Объём «разумной достаточности» у человека умственно-развитого и у деградировавшего совершенно разный. Расходы средств и энергии, которые производит развитый, цивилизованный человек – для дикаря кажутся чудовищно-чрезмерными.

И человек одичавший не только не может, но и, главным образом, не хочет производить такие расходы. Его представления о «разумной достаточности» сжимаются до локальной точки времени и пространства.

Как это сказывается на социальных институтах и производственных системах? Естественно, это выступает главным фактором их примитивизации, архаизации, сведения их всех к первобытной простоте «закона джунглей». Охотники и собиратели вполне искренне могут презирать земледельцев и скотоводов за их копошение в грязи и в навозе. Тогда как охотник и собиратель, первобытный бродяга, продукт свой получает пусть без гарантий – зато в готовом виде.

+++

Неприкосновенность всей экзотики зоологических инстинктов (равно как и всех вычурных пост-социальных психопатологий) определяется либералами красивым и ёмким словом «свобода» (или точнее – «буржуазные свободы»).

Поскольку человек начинается с собственного «Я» то первым делом либералы и либертарианцы (особенно они) признают неприкосновенность всех зоологических инстинктов и больных фантазий у самих себя. По формуле «если хочется – значит, имею право». Эта вот возможность беспрепятственного и непосредственного удовлетворения хищнического или полового, хватательного или самосберегательного инстинкта лежит в основе либеральных мотиваций.

— Как это так: мне хочется, а кто-то мне запрещает (запрещал в проклятом прошлом) мне это делать?! – совершенно искренне негодуют либералы.

Приняв своё право на отправление всех зоологических инстинктов и социальных извращений за догму и высший приоритет, либералы начинают думать дальше. Трудно, согласитесь, не понять, что в мире кроме моего «Я» есть ещё и другие «Я». С точки зрения либеральной демократии им нужно тоже разрешить всё, что я разрешаю себе. По принципу подобия, так сказать. Обобщить до абстрактного права личные права на вседозволенность.

Как только обобщающая операция сделана – возникает проблема, которую тоже трудно не заметить: произвол разных людей мешает друг другу. Если мы имеем две «свободных личности» и им хочется противоположного – то чьи «свободы» важнее? Что в приоритете – желание хищника пожрать или желание травоядного не быть сожранным?

Из этой коллизии свободолюбие (зоологизм) выходит двумя путями:

-Субъективный зоологизм (анархия)
-Объективный зоологизм (рыночный либерализм).

Субъективный зоологизм учит, что право всякого на полный произвол по его желанию – священно, а кто кого одолеет – решится в борьбе особей. Чей «товарищ Маузер» первый гавкнет – тому и везуха. А другим можно пренебречь – тем более, что его уже и нет.

Объективный зоологизм тащит на помощь кумиру Личной Свободы пьедестал по имени «Частная Собственность». Если анархизм – это равенство животных в удовлетворении инстинктов, то частная собственность спасает от анархии равенства особей.

Чтобы получить право удовлетворять всем животным, зоологическим инстинктам – личность должна предъявить, грубо говоря, деньги. В ФРГ вон даже и бордели уже официально, легально работают, только плати! Но речь же не только о половой похоти, удовлетворение которой (в том числе и в браке) либерализм связал с деньгами: «нет денег – нет тебе и женщины».

Вот, к примеру, свойственный всем животным инстинкт лениться. Имеющий деньги не обязан работать никак и нигде, если ему не хочется. Он вообще может лежать на диване круглые сутки – всё необходимое ему (за его деньги) – прямо в постель принесут.

А поскольку лежать круглые сутки скучно, то он может развлечь себя в режиме свободного (опять же!) графика: ходить на работу когда захочет, на три часа или на час, выйти на пенсию, отойдя от дел – в 30, 40, 50 лет – словом, и работать, и отойти от дел когда захочет.

Как любимый домашний кот в доме: хочет — спит, хочет – молоко лакает, хочет – причинное место вылизывает. А поиграть захочется – так вот тебе игрушки, самые разные!

Так реализуются свободы личности при деньгах. Без денег они не реализуются вообще никакая и никак (и в этом отличие трущобного анархизма от респектабельного рыночного либерализма). В сущности, эти отношения – лишь опрокинутая в социум саванна, в которой крупнейший из хищников имеет полноту всех свобод любых отправлений, а самый мелкий зверёк – живёт, дрожа от страха круглосуточно.

При этом отметим, что деньги есть «карточка-заместитель» прямого насилия, а насилие – это «деньги животного мира». Неограниченная частная собственность есть зеркало насилия, и без насилия немыслима. То, что вам не помогают оборонять и вы сами оборонить не в силах – отберут, и оно станет частной собственностью того, кто отобрал. Пока у него у самого не попятит более сильный хищник…

+++

Таким образом, зоологическая свобода особи и неограниченная частная собственность – существуют друг для друга. Они соотносятся как цель и инструмент. Собственность становится основанием удовлетворения всех и всяческих желаний животного: от покушать и удовлетворить половую страсть до разных замысловатых и извращённых фантазий больного ума.

Насилие приносит победу (только победителям), победа оборачивается захватным правом, захватное право образует частную собственность (захватил – теперь моё, пока не отобрали), неограниченная частная собственность даёт зоологическую свободу поведения. От права не работать, если не хочется, до права убить – если приспичило.

Как пел в своё время В. Цой:

Город стреляет в ночь дробью огней,
Но ночь сильней, ее власть велика…

Что такое сила и власть Ночи – мы уже поняли. Это тьма зоологических инстинктов, привязывающих все желания особи к её биологической локации и личной прихоти. А вот что это за «дробь огней», которой «город» стреляет в похотливо-прожорливую зоологическую мглу?

+++

Не нужно долго думать, чтобы понять очевидное: законность, формирующая правосознание человека – противоречит свободе личности. То же самое делают мораль, критерии психиатрической вменяемости, представления о государственности и патриотизме, нормы культуры и культурного поведения.

Во всех случаях происходит коренной переворот в сознании, превращающий животное в собственно-человека. Оказывается, важно не то как я хочу, а то, как положено. Для зоологической особи это открытие огромное, страшное и невыносимое. Как это так – хочется, но нельзя? Как это так – не хочется, а заставляют? Или даже сам себя заставляешь, в силу непонятной животному внутренней самоцензуры?

Тут добивает по темечку ещё и наука с её культом Единой Истины – единой, прошу отметить, для всех! То есть совершенно отвязанной от биологической локации особи. Законы Ньютона актуальны независимо от того жив Ньютон, помер или вообще никогда его не было!

Если закон – нечто принудительное, ограничивающее желания особи, то ведь и наука – тоже строится на тоталитаризме «единственно верного ответа», никак не связанного с желаниями особи. Нас никто не спрашивает – нравится или не нравится нам таблица Пифагора или Менделеева! И проголосовать за них или против них – нелепо! Эта независимость Истины от желаний особи – то, что бесит в науке животных.

Вспомним из детства строки сказки «Двенадцать месяцев» С. Маршака:

Королева (своему учителю): Вы очень своенравный человек. Что бы я ни сказала, вы говорите: неверно. Что бы ни написала, вы говорите: не так. А я люблю, когда со мной соглашаются!
Профессор. Ваше величество, клянусь жизнью, я больше не буду с вами спорить, если это вам не угодно!
Королева. Спросите у меня что-нибудь. (Садится за парту.)
Профессор. Сколько будет шестью шесть, ваше величество?
Королева (смотрит на него, наклонив голову набок). Одиннадцать.
Профессор (грустно). Совершенно верно, ваше величество. А сколько будет восемью восемь?
Королева. Три.
Профессор. Правильно, ваше величество.

В этом отрывке, в форме, адаптированной для детей, как раз и показано противоречие науки и свободы личности. Имея деньги, а особенно власть – можно, пожалуй, и отменить таблицу умножения в конкретно-своей локации. Захотел – и стало по-твоему. Либералы именно этим и занимаются, выдумывая в ВШЭ какую-то «свою» экономику вместо объективно-научной, и т.п.

Но, оставив их в стороне, отметим: цивилизация создала целую совокупность институтов, противостоящих зоологической свободе и обеспечивающей её частной собственности[2]. Этому «древнему дракону» противостоит идея права[3], государственности, нравственности, далеко не сразу возникшая идея психиатрии[4].

Каждая из этих идей – противостоит дикому и первобытному произволу личности. Они отделяют технические возможности от поступка, желаемое от должного. Человека загоняют в определённую клетку норм и правил, и тем одомашнивают дикую тварь.

С точки зрения правосознания – закон важнее желаний личности.
С точки зрения патриотизма – государство и народ важнее желаний личности.
С точки зрения морали – нормы добродетели важнее желаний личности.
С точки зрения психиатрии – нормы правильного мышления важнее вычурных фантазий и галлюцинаций личности.

Патриотизм, законность, мораль и психиатрия запрещают личности всё то, что свобода разрешает, а неограниченная частная собственность обеспечивает техническим аппаратом реализации.

И это самый фундаментальный конфликт, лежащий в основе всей человеческой истории.

Потому что не существует человека, который совсем не желал бы частной собственности и хоть немного личной свободы. Но не существует и человека, который сумел бы выжить совсем без любого закона, вне государства и морали, презирая логику и здравый смысл.

Отсюда драма личности: она разрываема собственным биологическим «Я» и контролирующим её абстрактным «Не-я», сформированным способностью ума обобщать идеи.

И если вы спросите человека – хочет ли он свободы? – любой ответит, что хочет. А если вы спросите человека – хочет ли он отмены всех законов – любой ответит, что нет. А когда вы скажете, что свобода поступка и требования закона несовместимы (господство не бывает подчинением, а подчинение господством) – вы поставите человека в тупик. Скорее всего, он не сможет сделать выбор…

+++

Свободу и частную собственность подпитывают зоологические инстинкты, сам биос плоти. Стремление к ним – почти такой же инстинкт живого существа, как дыхание и сердцебиение: ему не учат, с ним рождаются.

Но что подпитывает абстрактное мышление, способное уравнять методом обобщения меня и другого, чужого мне человека по принципу «и я, и он одинаково люди»?

Понятно, что биологическая особь не может так обобщать: это всё равно, что уравнять себя в правах со своей едой!

Никакие материальные факторы не могут привести к такому обобщению «Я» и «не-Я» в идею «Мы оба одинаково люди». Нет материальных возможностей почувствовать чужую боль – наша нервная система передаёт нам только сигналы нашей собственной боли.

Оттого наивна идея марксизма о том, что рабочий, осознав своё унижение перед капиталистом, захочет уничтожить класс капиталистов.

Рабочий, осознав своё унижение перед капиталистом – захочет сам стать капиталистом[5], т.е. поменяться местами с угнетателем. Причём это было по итогам бесчисленных переворотов удручающе-однообразно на протяжении всей истории! Победитель дракона снова и снова превращался на глазах историков в нового дракона…

Нельзя в биологическом, материальном, вещественном найти основания для идей равенства и равноправия. Это касается не только чужой боли, которую нельзя ощутить, можно лишь фантастически вообразить себе. Это касается и материальных вещей, предметов, которые деление поровну неумолимо уменьшает.

+++

Потому необходим коренной пересмотр свойственной марксизму и социалистической идее роли религии в становлении общества и цивилизации. Для марксизма религия лишь неловкие попытки тёмных, неграмотных людей понять мир плюс идеология угнетателей, обезболивающий «опиум народа».

Мысль о том, что человек сформирован вовсе не производством, не своим экономическим бытием – а наоборот, уровень производительных сил напрямую зависим от внутренних качеств людей – органически чужда марксизму. Что и завело дело освобождения всех трудящихся и обездоленных, бедных и угнетённых в тупик.

Испорченный и растлившийся вещизмом, циническим пафосом материализма и атеизма человек не только не создаст новых производительных сил, но ещё и старые (от предков) поломает. Он не только нового не заведёт в сфере производства, но ещё и унаследованное разрушит.

Потому что, ребята, интересы кратко живущей биологической особи – несовместимы с общественным благом, предполагающим родовое единство вплоть до бесконечности времени[6].

Чтобы сеять «разумное, доброе, вечное» — надо сперва дать человеку Вечность, иначе в чём же сеять вечное? Как можно посеять вечное в локальном, как можно увлечь преемственностью развития поколений кратко-живущую биологическую особь? Что знает кошка о своих прадедах или правнуках, а главное – хочет ли кошка что-то о них узнать? Есть ли в её зоопсихологии какой-то механизм, который пробуждал бы интерес к прадедам или правнукам кошки, их судьбе и обстоятельствам их жизней?

С одной стороны – разрушение примитивных форм религиозного мышления в ходе умственного развития его носителей неизбежно, и предречено уже самим Евангелием.

С другой стороны, разрушение связывающего биологическую особь с нематериальной Вечностью религиозного мышления вообще как такового, как формы и разновидности мышления – обречено развалить до основания все наши представления о государстве и праве, морали и психической вменяемости, нормах и правилах.

Мозг вернётся к той роли, какую он играл в животном – а именно: помощник биологической особи в её проделках грубого звериного самоудовлетворения. Его отношение к зоологическим инстинктам будет таким же, как у советника с монархом. То есть монарх (зоология) повелевает, советник помогает найти пути к исполнению воли монарха. Роль ума сведётся к техническому обслуживанию биологического произвола особи.

У животных потому и нет государства и права, морали и приличий, представлений о безумии или беззаконии – что их мышление не отделилось от биологической особи, не стало независимым от конкретного носителя абстрактным мышлением (которое у людей возникает до рождения биологической особи[7] и продолжает жить после её смерти).

У животного в голове только частная собственность («моё, моё, тронешь – загрызу») и свобода («чего хочу, то и делаю»). Не все либералы понимают, что они, по сути, апеллируют к голой и жуткой зоопсихологии, пропагандируя своё учение.

+++

Марксизм предполагал, что капитализм изживёт сам себя, изнутри – примерно так же, как пропадает интерес к детским мультфильмам у повзрослевшего человека. Производительные силы будут развиваться, обеспечивая техническую возможность запредельного изобилия материальных благ, и в итоге возможность добродетели продиктует и её желательность.

Люди скажут: «и зачем мы друг друга гробим, ведь нет же необходимости» — и заживут «без гнева и печали».

Мы согласимся с тем, что капитализм может изжить себя, действительно, только изнутри, сам вырастая над собой. Понятно (всем вменяемым людям) что сбежать из него в средневековый халифат, то есть не вверх, а вниз – не выход. Отношения между людьми должны смягчаться постепенно, по мере наплыва материальных благ, их доступности и изобилия, потому что «приказать быть добрыми» — утопия.

Равно как утопия и нелепость ждать от людей помощи в деле, до которого они внутренне не созрели и которое им внутренне, органически неинтересно. Это как занятия астрономией: кто до неё дорос, сам придёт на занятия, по объявлению. А кого винтовками сгонят силком – из тех всё равно астрономов не получится.

Но если духовный рост человека нельзя ускорить выше определённых реальностью скоростей – то его можно подавить, не только частично, но и полностью. Если «полностью развитых» не бывает по определению, то «полностью подавленные» — вполне могут быть. У развития пределов нет, увы, это не касается подавления.

Теоретически капитализм может преодолеть сам себя за счёт собственного внутреннего развития, но это вовсе не гарантия. Это лишь один из вариантов, и не самый вероятный.

Любые технические средства (как дающие изобилие материальных благ, так и иные) – развиваются ВОСЛЕД духовному развитию людей, с некоторой, вполне объяснимой инерцией отставания.

Потому что духовно развитый человек вначале ставит проблему (которую раньше не видел в упор), осмысляет её, потом придумывает план преодоления, потом собирает средства для реализации, потом осуществляет сборку агрегата, решающего проблему.

Например: человек, не знающий огня, терпеливо страдает от осеннего холода в лесу, и всё. Человек, познавший огонь – сперва осознаёт холод, как свою (и окружающих его людей) проблему. Затем он ищет дрова для костра, средства для разведения огня. И через какое-то время загорается костёр.

То есть: вначале нужен развитый человек, умеющий ставить и решать в уме проблему, а потом он отыщет в материальной среде средства для её решения. Чтобы появилась машина – нужен тот, кто в состоянии её придумать. И – время, которые потребно ему для работы от проекта до реализации задумки.

Понимая эти азы очевидности, совершенно банальные – мы понимаем и обратный процесс. Любые технические средства (как дающие изобилие материальных благ, так и иные) – деградируют, разрушаются, выходят из употребления ВОСЛЕД духовной и умственной деградации людей, с некоторой, вполне объяснимой инерцией отставания.

Понятно, что неандерталец Ельцин (а он был классическим неандертальцем, пригодным для музея!) не может сразу разрушить сложные и разветвлённые системы хозяйствования, обороны и взаимодействия сотен миллионов людей. Он не только не может их за один день разрушить, но он и цели такой перед собой не ставит (это нужно понимать).

То, что Ельцин и его фанаты – неандертальцы, не столько их вина, сколько их беда. Это люди либо изначально недоразвитые, либо сгноившие мышление в патологиях, извращениях, превратившие сам процесс мышления в едкие и токсичные испарения, вредные как для носителей, так и для их окружения.

Никакой сознательной цели разрушать цветущую сложность достижений НТР у ельцинистов никогда не стояло: проблема сложнее.

Их мышление не в состоянии справиться с этой цветущей сложностью, скопировать её из окружающей среды в свой внутренний мир. Они пытаются это сделать, как дикари карго-культов, строящие из камыша подобие самолётов, некогда доставлявших всякие «ништяки» на их острова.

Но все объяснения окружающего мира, которые пытается дать недоразвитое сознание либерала – не дотягивают до адекватности. Это как камушки кидать на высоту, которая твоей руке непосильна.

Что получается: я вижу, что есть какая-то машина. Я вижу, что она работает – и не сомневаюсь в её способности работать. Но как она устроена изнутри – я понять не могу. А пытаясь её воспроизвести я наивно воспроизвожу только то, что вижу, ибо «нутрянки»-то я не понял!

Именно так несчастные недоумки, калеча себя и других, пытаются копировать только ВИДИМОЕ ИМ в Европе, не понимая, что настоящая, реальная Европа – есть сочетание видимого и невидимого, явного и тайного, как айсберг, имеющий надводную и подводную часть.

Развитая окружающая среда антропогенных ландшафтов поддаётся разрушению далеко не сразу – тем более, что недоумки ведь не пытаются её разрушить, они просто ухаживать за ней разучились. Так возникает объяснимый инерцией зазор во времени между актом ельцинизма и его окончательными плодами в виде полного одичания людей, систем и отношений, в которых люди живут.

+++

Можно строить будущее – если строишь его как звено преемственности поколений, внутренне ощущающее свою ответственность перед предками и за потомков. Это дело несвободное и общественное (не частное). Здесь доминирует чувство долга: я не самоценность, я лишь служитель в храме, который был до меня, и после меня останется.

Нельзя строить будущего, локализовав психику человека на его биологической особи, обособив его от преемственности поколений (требующей идеологии). Биологическая особь, наплевав на недоступные её плоти прошлое и будущее, всё сведёт к локации текущего и сиюминутного, к свободе своего произвола и частным делишкам, никому, кроме этой конкретной особи, не полезным.

Так что никакого автоматизма ни в развитии общества, ни в его деградации нет.
Будущее зависит от нас – а если говорить точнее, то от состояния и настроения нашего Разума.

Как мы думаем – так мы и живём. Не сразу, конечно, с учётом инерции между задумкой и её воплощением, но тем не менее, наша сегодняшняя окружающая среда – это наши же (или предков) вчерашние мысли.

[1] https://economicsandwe.com/9F29AECB9129FBE7/

[2] Высшей формой которой является власть самодержавного монарха над территорией и её населением. Она безгранична, но при этом не больше, чем власть бандита, захватившего заложников, над заложниками.

[3] В том числе прав человека, естественно, несовместимых со свободой, потому что право есть гарантия, фиксация варианта, а свобода – множество вариантов, когда можно поступить, как вздумается, а не так, как обязан.

[4] Т.е. представление о том, что есть ненормальные люди с ненормальным сознанием. Она не могла бы возникнуть до представления о НОРМАЛЬНЫХ ЛЮДЯХ, унифицированных какой-то общей НОРМОЙ. А раз есть единая Норма для многих людей, следовательно, снято представление о человеке как о неповторимой уникальности, есть идея «человека вообще», абстрактного человека – и представление о том, каким он обязан быть.

[5] — Он вспомнил прочитанный в юности роман Златовратского «Устои». В романе было рассказано, как интеллигенты пытались воспитать деревенского парня революционером, а он стал «кулаком». (М.Горький, «Жизнь Клима Самгина»).

[6] Тургенев очень точно показывает отношение нигилиста Базарова к народу и к будущему России: «А я возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет.. . Да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет, ну, а дальше?»

[7] Передаётся из поколения в поколение путём образования, обучения, передачи традиций и т.п.