ПРИРОДА ЦЕН И ФАВОРИТИЗМ РАСПРЕДЕЛЕНИЯ

Что такое «цена»? Выглядит она как число, но это, конечно же, не число. Точнее, числа, обозначающие цены, могут быть любыми – и не имеют никакого значения, кроме прикладного. Цена по сути – это выражение доступности или недоступности блага для человека. Поэтому снижение цен при снижении зарплат не является снижением цен. А если цены растут, но доходы растут опережающими темпами, то (парадокс!) – на самом деле цены снижаются. Отражая проблему доступа человека к благу, цена, безусловно, связана, и очень тесно связана как с производством, так и с распределением благ.

Эту азбучную истину мы дополним несколько более новой: производство и распределение благ тоже неразрывно связаны между собой, это две стороны одного явления. Обыватели наивно представляют себе производство и распределение как некие автономные процессы. Вот, мол, морковку выращивают, это одно, а вот её раздают по кило на руки – это другое.

На самом деле, если перестать раздавать морковь на руки населению – то и её выращивание прекратится, а если давать побольше – то вырастет и её производство. Распределение и производство – это взаимно замкнутые причина и следствие самих себя.

Либеральное мракобесие в экономике именно потому и провально, что разделяет их: уверяет, что ВНАЧАЛЕ нужно произвести побольше, а уж ПОТОМ распределять более щедро. Жизнь доказывает обратное: если не начать с цели более щедро распределять, то и производить побольше никто не станет.

Ведь сбыт – не следствие, а причина производства!

Если затруднён сбыт, то производству не только заканчиваться нечем, ему и начинаться незачем.

Например, начав строить дом, вы заранее имеете потребительскую цель: самому там жить или продать с выгодой. Если дом не станет для вас ни жильём, ни товаром – зачем вам его строить?!

Снимая цель – мы снимаем и процесс.

Если мы поставили цель повысить уровень жизни народа в два раза (и не на уровне болтовни, а всерьёз) – то мы будем искать и средства, возможности, инструменты.

А если мы такой цели не поставили – зачем нам инструменты искать?
Как я найду – а тем более выдумаю, создам – отвёртку, если мне не нужно ничего отворачивать или заворачивать?

Борьба с экономностью, как явлением, запрещающим развитие по причине его затратности – это борьба с рыночной экономикой. Рыночный игрок не хочет, да, в общем-то, и не может рисковать, вкладывая огромные средства в нечто неопределённое, неизвестное, а тем более – лично с ним и его личной выгодой не связанное. Рыночный игрок хочет, да и хуже того, попросту обречён, вкладывать своё богатство в те привычные схемы, которые и сделали его богатым.

Для общества это чревато тем, к чему мы и пришли: замыкание линейного развития в цикл, в замкнутый круг с неизбежным накоплением энтропии внутри оборотов. Те, кому сложившееся положение выгодно, не хотят его менять – потому что оно им выгодно. А те, кому сложившееся положение невыгодно – не могут, не имеют средств его менять. Иногда, в качестве исключения, возникают Оуэн или Энгельс, но они погоды не делают.

Ведь рынок, если говорить философски – это приоритет средств над целями. Не имея ни управляющего (планово-перераспределительного) центра, ни жёсткой идеологии, рынок в его чистом виде сводит всё целеполагание человека к наличным средствам. Именно поэтому деньги из промежуточного средства становятся самоцелью.

Если средства стали важнее цели, и определяют её (по одёжке протягивай ножки) – то мы копим энтропию вместо энергии. Ведь средства без цели ветшают, изнашиваются, склонны к саморазрушению. Вначале человеку нужны были деньги на 20 видов занятий, потом он заскучал и обленился, свёл 20 оплачиваемых удовольствий к пяти… В итоге вообще перестал, как И.Обломов, вставать с дивана, и обнаружил, что денег на такое поведение тоже нужно меньше, что бездеятельность в его случае дешевле активной деятельности…

В итоге мы получили (уже!) «элиты» главной целью деятельности которых выступает их полная бездеятельность и дезактивация. А это уже не просто ручейки энтропии, это её полноводные реки!

+++

Цены есть доступ (пропуск на склад) к имеющимся благам. И, неразрывно от этого – возможность и мотивация производить новые блага. Производственный потенциал производителя напрямую зависит от его доступа к конечным, готовым благам. Закрывая этот доступ, наши паразитарные «элиты» делают всякий производительный труд бессмысленным!

Зачем работать – если не получается ничего заработать?

Но неужели «элиты» обессмысливают труд народа только от своей глупости, и не имеют в том никакого интереса?

Не умаляя значения глупости, иррациональности, определённой доли «чистого безумия» в поведении либеральных «элит», отметим, что и вполне конкретный интерес в такой схеме распределения у них тоже есть.

Вначале схемно обрисую, как это выглядит, чтобы все поняли, о чём речь, «на пальцах»:

Допустим, кто-то производит горшки или выращивает урожай. У производства всегда две цели: личное пользование и обмен. Теперь вообразите, что все горшки у гончара и весь хлеб у пахаря отобрали и свезли на большой склад. И оттуда ничего никому не выдают. Ни горшка, ни хлеба, ни гончару, ни пахарю.

В итоге производитель хлеба голодает, а производитель посуды – лаптем щи хлебает. А сапожник ходит без сапог. Потому что всё, ими сделанное, не поступило ни в пользование, ни в обмен. Всё, ими сделанное – отвезли на склад, откуда дают только по распоряжению владельца склада. А владелец не торопится дать бумажку ни гончару, ни хлеборобу, ни сапожнику.

Раздача бумажек на получение складированных благ – это его власть, его наслаждение и его значимость. Кому он охотнее даст бумажку на получение хлеба: тому, кто мало хлеба вырастил, но перед ним пресмыкается, или тому, кто работал много, но кланяться не торопится?

Ответ очевиден: объём выдаваемых потребительских благ всё дальше отрывается от участия в их производстве. Владелец склада крутит и мутит: одним даёт много, игнорируя их бесполезность для дела. Другим – мало, игнорируя их полезность.

Конечно, на производстве такое распределение сказывается крайне удручающим и плачевным образом. Не видя отдачи, каждый трудящийся начинает работать по минимуму, и только из-под палки. Ему не важны ни количество, ни качество отчуждаемых благ: ведь их всё равно отчуждают.

Однако именно в произволе распределения благ проявляется власть и раздолье для «элит». Если бы они распределяли почти по труду, рационально – то их, считай, почти и нет, они как придаток к производственным процессам. Самоосознание, как у советского номенклатурщика: я маленький и жалкий, я ничто – план всё.

Но чем больше нелепого и безумного произвола – тем выше рост, вес, значение «элит»! Именно произвол в распределении – их шанс проявить себя, из слуг производства стать его господами:

-Вот я какой! Могу тебя большим человеком сделать, а могу раздавить, как червя! А главное – от тебя самого ничего не зависит, всё я решаю! Как хочу – так и сделаю…

Произвол в распределении – есть эмансипация «элит» от общества, порывающая с порабощением «элиты» общенациональными интересами. Начальник становится Конечником. Из инструмента, которым государство хотело начать дело – он вырождается в самоцель. В запущенных формах либерализма уже не начальник существует для предприятия, а наоборот, предприятие для начальника. Права руководства стремятся к бесконечности, а их обязанности – к нолю. Они могут делать всё, что захотят, и никто не принудит их делать то, чего им не хочется.

+++

Каково же следствие этого устремления начальства? Деградация личности до полного обезличивания, которое мы и обретаем в ГОСПОДСТВЕ КАПИТАЛА.

Капитал – это начальник без лица, это руководитель без имени, в прямом и буквальном смысле слова. От владельца капитала не требуется вообще никаких человеческих качеств, не то, что выдающихся, а даже и заурядных. Если от аристократа требовали родословную, то тут и это требование формально снято.

Что нужно капиталу, чтобы руководить химическим концерном или атомной станцией? Ничего, кроме величины! Ему, чтобы возглавить химиков – не нужно химического образования, а чтобы владеть АЭС – не требуется иметь хотя бы «тройбан» по физике. Ему даже и совершеннолетним быть не нужно! В традициях абсолютного монархизма младенец в колыбели может стать начальником и руководителем тысяч взрослых людей с высшим образованием, научными степенями, выслугой и наградами!

По части окончательного обезличивания руководства Капитал переплюнул даже феодализм и средневековье. Будем говорить языком формул:

-Власть – это распределение и распоряжение (а иначе это не власть).
-Капитал – это права без обязанностей.

Когда ты можешь, и легко – взять всё, чего ты хочешь, и при этом никому ничего не должен отдавать.

С точки зрения общечеловеческого развития абсолютное господство то ли животных, то ли роботов, словом, не пойми кого (наследник – фигура крайне неопределённая) – катастрофически бесперспективно.

И ИМЕННО ПОЭТОМУ прогресс, который в ХХ веке занимал считанные годы (в силу наличия «советской угрозы»), в прежние века растягивался на многие века. Не потому, что люди были другими – антропологически человек неизменен. А потому что система самозамкнута, закольцована.

Прогресс не то, что не мог быть; ему не давали быть. Его глушили.

Единственным исключением, и очень страшным – были войны. Как ни парадоксально, но в досоветском обществе только война оказывалась двигателем прогресса, и каждая из войн приносила множество перспективных технических новинок.

Почему?

Да потому что на войну не распространяются законы рыночной экономики! Война отключает механизм сокращения издержек, свойственный «нормальным» рыночным отношениям. Государства становятся «расточительными», и в своей расточительности финансируют те работы, в которые рыночные собственники никогда не стали бы вкладываться.

Государство в своей расточительности преодолевает ту «естественную экономность», которая свойственна рыночному механизму. И – война оказывается двигателем прогресса! Так не должно быть – но так было веками, потому что прогресс нуждается во внерыночной стимуляции, он не может оплатить себя в условиях всестороннего снижения издержек рыночным механизмом ценообразования.

Но развиваться дальше на дрожжах войны человечество не может. Это и аморально, и просто уже смертоубийственно, при достигнутом уровне вооружений.

А мир+ рынок = застой. Всё что выгодно – уже кем-то делается, а что никем ещё не делается – стало быть, невыгодно, нерентабельно. Существующие ниши заняты, а новых открывать некому. Привычка к переменам, вынесенная из XIX и особенно ХХ веков, не находя себя в развитии, вырождается в буйную плесень самых многообразных и чудовищных извращений, патологий, которые не только вытесняют прогресс, но и заменяют собой даже содержание слова «модернизация».

Теперь под «модернизацией» понимают уже не рост количества холодильников или телевизоров на душу населения, а рост количества гомосексуалистов и наркоманов. А вместо качества продуктов питания – повышается количество их химических «заменителей»…

+++

Развитие мешает господству капитала (выдвигает умных над безликими), а господство капитала – мешает развитию. Иногда капитал, под страхом смерти, может быть принуждён развивать науку и технику, но это никогда не было и не будет его свободным выбором. Как человек, свободный от обязанности ходить на работу, всё реже и реже туда ходит, так и капитал, свободный в своём поведении – всё меньше и меньше занимается прогрессом.

Идеал капитала – уснуть навеки, усыпив перед этим всё, что капиталу угрожает. Если для Разума идеальное состояние – обожение, приближение к Богу, то для тела идеальное состояние – смерть, к которой тело тысячами путей, но всегда упрямо стремится. Бессмертие нужно только духу, душе и разуму; бессмертие всего материального – в его неодушевлённости.

Материя стремится к успокоению. Капитал, как отражение телесности и тех зоологических инстинктов, которыми нашпигована телесность – тоже стремится к абсолютному покою кладбища. Как и во всякой энтропии, наиболее естественное состояние для капитала – наиболее примитивное из его состояний.

Стремление материи достичь наиболее естественного для себя состояния ведёт через каскад примитивизации. Идеал капитала – это всегда рабовладельческое общество ассиро-финикийского типа. Оно – самое устойчивое из всех хотя бы потому, что дольше всех просуществовало, пока, фигурально выражаясь, «декабристы не разбудили Герцена», а всякие «комсомольцы-беспокойные сердца» не стали сеять смуту в быдле.

Прогрессивность (если речь не о прогрессивном параличе извращений современного Запада) капитал понимает как хулиганство. Мол, всё было веками спокойно, рабы таскали свои кувшины, и ни о чём не думали. Рабовладельцы сидели у фонтанов и думали только о приятно-усладительном, да и то слегка.

Книг вообще не было – пока смутьяны духа не записали Библию, в силу отсутствия иных книг так и названную, в единственном числе, «Книгой»[1].

С точки зрения капитала она и одна-то не нужна, поскольку будит «опасного зверя» — мысль человеческую. Но потом стало ещё хуже: вместо одной, с которой рабовладельцы кое-как смирились и ужились, понаделали вообще много книг! Но, по правде-то сказать, и в первой для капитализма ничего хорошего не сказано…

Капитал всегда тяготился соседством с книжной премудростью, с науками и культурой. Книжники подрывали самые базовые основы его существования.

Вот, скажем, у вас больше всех денег – стало быть, вы самый уважаемый и главный человек. Так? Ну, при капитализме, естественно, так! А книжная премудрость подкапывается под это, она требует личности, она уважает больше тех, кто больше знает, а не тех, кто больше денег имеет. Но это же и есть подкоп под самое базовое состояние капитализма, в котором стоимость человека определена его заработками.

Философия в этом мирке – как слон в посудной лавке!

Капиталу хочется усыпить человечество «обратно», в состояние культов Молоха и Золотого Тельца. Так, чтобы человечество процентов на 80% вымерло физически, и на 100% — умственно. 20% нынешнего населения планеты капиталу – за глаза, а главное, чтобы ни о чём не думали.

Тогда всё и будет чинно, благородно, по-старому: раб работает, хозяин хозяйствует, господин – господствует, и никто не мыслит. Тир, Сидон, Карфаген, Вавилон – вот идеал капитализма[2]. Никаких других идеалов у него не может быть – пока он остаётся капитализмом, то есть обществом «свободы» начальников, лиц с правами без обязанностей.

+++

Но капитализм не был бы таким устойчивым наваждением цивилизации, если бы он делился только на кучку хозяев и массу обездоленных рабов. Та огромная и постоянно возрастающая масса благ, которая выжимается из рабов и их бесправия – не может быть чисто физически потреблена кучкой господ.

Третья точка опоры и делает капитализм устойчивым: огромная масса прихлебателей, дворни, челяди и фаворитов у господ. Это гигантская, и, по сути, деклассированная, люмпенизированная масса – никак не связана с общественной пользой, созидательным трудом, производством, научно-техническим развитием, наследием цивилизации и т.п.

Единственное, с чем она связана – это милость «добренького» хозяина, который, не объясняя причин (он не обязан) – стал вдруг кормить и содержать эту толпы с принадлежащих ему складов. Туда даже попали целые народы, став «антиисторическими нациями» — разного рода пост-советские этнократии, которые никакого продукта, кроме русофобии, не вырабатывают, и ни для чего мировой экономике не нужны, нигде (кроме русофобии и самых чёрных, презренных работ) не востребованы.

Это – важное открытие, важная современная корректировка к марксизму: кроме воровства прибавочной стоимости у её производителей есть ещё и постоянно пухнущая прослойка (класс?) фаворитов. Если рабочим платят меньше их выработки, то фаворитам, наоборот, больше их выработки.

Как такое возможно? Методом перераспределения украденного у одних в руки других зависимых от тебя людей (что ссорит между собой зависимых от тебя, не даёт им выступить единым фронтом).

Паразитирующий на капитализме массовый фаворитизм – явление очень широкое в наши дни, и очень контрпродуктивное, враждебное прогрессу и Разуму.

Если «человек разумный» связывает своё благо с развитием науки, знаний, технологий, с рационально-постижимыми методами улучшения своей жизни, то фаворит – иной.

Фаворит связывает своё благо с зыбкой и непостижимой милостью хозяина, молится на «инвестора» и жестоким рыночным богам, чьи решения недоступны человеческому разуму. Нельзя понять умом – почему один живёт хорошо, а другой плохо: так распорядились «боги» рыночной стихии! А они – под страхом лишить паразита выдаваемых ему благ – запрещают паразиту думать.

Ты, как собака – не должен понимать, куда и зачем пошёл хозяин. Твоя задача – уповать на милость хозяина, считать, что хозяину виднее, ведь именно за это, а не за попытки разгадать человеческие планы, собака получает свою кость. В отличие от волка.

+++

Если в рациональном мире благосостояние человека есть отражение научно-технического прогресса человечества (мы узнали как сделать – и сделали своими руками), то иррациональном мире капитализма благосостояние личности рассматривается как продукт магических таинств и игры слепого жребия. Дорожа подачками от господ, класс фаворитов (средний, креативный и т.п.) – мешает разумному рассмотрению любого процесса, мешает человеку понять умом и овладеть миром стихий, враждебных человеку именно в силу их непознанности.

Здесь нет никакой связи между получкой – и пониманием происхождения, элементного состава, природы и причины твоей получки.

Человек не может объяснить ни себе ни другим – почему и за что он получает или не получает много денег. Их приход, равно как и внезапное исчезновение – покрыты для него мраком тайны и освящены рыночными шаманами теорией «принципиальной непознаваемости».

Конечно, такая среда обречена на катастрофу – даже если вначале у неё будет довольно высокий уровень жизни (феномен раскормленного Запада). Ведь в такой среде систему заменяет антисистемность, а технологии созидания вытесняются технологиями расхищения.

Возня с безмозглыми фаворитами – всегда игра на понижение. Если их снимать с довольствия (как сегодня Запад делает со средним классом) – то это разрушает массовую опору капитализма, подрывает режим. Перестанешь кормить эту ораву – они перестанут тебя поддерживать.

Но и обратный ход тоже ведёт вниз. До каких пределов раскармливать каплунов, которые сами не знают, за что их раскармливают? Вы же понимаете, что по законам сохранения вещества и энергии любые незаработанные деньги – имеют где-то компенсирующий их труд без оплаты.

Чтобы и дальше раскармливать бесполезных педиков потребительского общества «развитого» Запада – надо всё жёстче и жёстче давить рабов в Малайзии и Таиланде, в Эквадоре и Чили, в Африке и Ираке, и т.п., вплоть до Югославии и Греции.

Оплата без труда умножает энтропию, и труд без оплаты тоже умножает энтропию. И «правая» (всех загнать в работные дома, как каторжников) и «левая» (всем дать безусловный базовый доход) версии капитализма заканчиваются одним и тем же тупиком первобытности.

Ведь у животных есть и то, и другое: и жестокая каторга их скитаний по диким лесам, с утра до ночи ищущим пропитание, и безусловный базовый доход – бесплатные дары природы, которые животное ведь не покупает и не отрабатывает, а получает в дар от Бога. Ни каторга выживания в дикой природе, ни безусловный базовый доход в виде даров природы не делают животного мыслящим существом.

Человек разумный может КРИСТАЛЛИЗОВАТЬСЯ только вокруг идеи справедливости. Не может возникнуть человека разумного вокруг идеи бесконечной жестокости борьбы за существование. И не может возникнуть его вокруг идеи халявы. Потому что халява, конечно, лучше жестокости, но от справедливости так же далека, как и жестокость.

Необоснованные дары – не умнее и не справедливее необоснованных изъятий. Разбойник не перестанет быть разбойником, если вдруг станет приносить к вам неизвестно с чего часть награбленного у третьих лиц.

Посему мы должны понимать роль фаворитарной системы оплаты в условиях современного капитализма.

+++

Богатый человек собирает вокруг себя огромную массу челяди. Если он очень богат, то у челяди возникает собственная челядь, и так может быть до нескольких уровней. Главная проблема многоуровневой челяди сверхбогатого распределителя в том, что объективные мерила стоимости и ценности выпадают совсем и напрочь.

Оплата лакея связана лишь с одним: насколько он угодил субъективным прихотям своего хозяина. Такие критерии, как количество и качество произведённого продукта, их объективно-физиологическая или духовно-познавательная ценность играют всё меньше роли, пока, наконец, и вовсе не испаряются. Вместо всех искусств, известных цивилизации, появляется единственное, универсальное: искусство угождать.

В итоге человек, намалевавший криво красный круг на холсте – может за раз получить больше, чем человек, производивший первостепенно-важные продукты питания, за всю жизнь. Это и есть фаворитизм распределения, от которого неотделимы проблема цен и ценности.

Рациональная система обязана искать какие-то обоснования оплате труда, система фаворитизма не обязана. Хозяин никому не обязан объяснять, с чего он вдруг выдал своему лакею мешок с золотом – или, наоборот, ничего не дал. Всё уходит во тьму иррациональности хозяйских желаний и капризов.

Уровень жизни в столицах всегда был несколько выше, чем в провинции, потому что человек в столице, при прочих равных своей занятости, находится ближе к тем, кто принимает решения. Парикмахер, который стрижёт министров, или уборщица их кабинетов – неизбежно получают опосредованную часть сверхвозможностей своих министров. Даже тогда, когда ни они сами, ни министры этого не понимают.

Рациональная система связывает вознаграждение от общества с полезностью обществу. Она предусматривает доказательную процедуру: чтобы многим пользоваться, докажи, что много дал.

Объективная система оценки исходит из принципа равенства людей перед законом, равного достоинства и равного права на счастье у каждого человека.

Фаворитарная оценка не исходит вообще ни из чего устойчивого, она переменчива, как настроение босса, отражение его произвола.

А есть ещё РЫНОЧНАЯ система оценки труда, в которой нет ни объективной, ни субъективной полезности, а есть шантаж и сговор. Человеку платят столько, за сколько он согласится работать. Никакой корреляции с его потребностями или вкладом тут нет: если умирающий от жажды согласен работать за стакан воды, значит, цена его труда – стакан воды, чего бы и сколько он ни делал.

В сущности, рыночная система шантажа безработицей добывает те излишки, которые потом получают фавориты. Поскольку одному платят много меньше, чем он сделал, то другому можно заплатить больше, чем он заслужил. Просто из симпатии. В одном месте выжимаем деньги из неоплаченного труда – в другом этими выжатыми деньгами стимулируем тунеядство и разгильдяйство.

Рынок, помимо всего прочего, это ещё и возможность быть «добреньким за чужой счёт». Орава сторонников рынка вырастает именно из числа тех, кто пользуется этой «добротой» распределителей. Если бы труд оценивался по объективным критериям — откуда взялась бы сверхоплата фаворитов и любимчиков?

Если, к примеру, гайка стоит рубль, и это закон, то тогда количество рублей в твоём кармане равно количеству сделанных тобой гаек.

А если никакого закона нет, а действует правило «как договорились», то можно многообразными способами сбивать оплату производства рублёвой гайки до копейки, а 99 копеек тратить потом, куда хозяину вздумается или приспичит.

+++

Люди всегда мыкались в треугольнике систем. Или одним хорошо – но тогда плохо другим. Или сделали хорошо другим – тогда стало плохо первым. Или всем немножко хорошо – но при этом немножко и плохо (беды и радости делят поровну). Человечество мечется по этому треугольнику, то выскакивая к равенству во имя принципа «всем хорошо», то срываясь с него из-за «всем плохо».

Отсюда есть куда выйти?
Разум подсказал бы нам…

Но, чтобы услышать подсказку Разума – его надобно завести!

[1] От ед.ч. греч. βιβλίον — «книга»

[2] Либертарианцы Зеленского в настоящее время предлагают Украине новый законопроект о Трудовом кодексе. Суть проекта в том, что всякая защита с человека труда снимается, профсоюзы ликвидируются с конфискацией их собственности, ликвидируется и фонд социального страхования. Против украинских инноваций уже началась «международная акция солидарности европейских профсоюзов», потому что увеличение рабочего времени с пяти до семи дней, отказ в работе лицам с особыми потребностями – слишком заметный шаг в сторону рабовладения. По сути, автор закона Милованов считает, что украинцы должны работать круглосуточно. С полной самоотдачей работодателю, вообще без каких-либо гарантий (есть там такая норма, что можно уволить без причины). Кроме того Милованов хочет изменить норму, право на коллективную защиту, хочет перевести в индивидуальные трудовые отношения, где трудовой контракт или трудовой договор сделать выше норм трудового права. Новый закон о труде для украинских граждан включает возможность выгонять с работы кого угодно, когда угодно и по любой причине, которую работодатель пожелает прописать в трудовом договоре.