Жил в не столь уж незапамятные времена в не столь уж далекой Праге писатель, журналист, авантюрист, сатирик, а впоследствии убежденный коммунист Ярослав Гашек, о котором никто уже не помнит, ни в РФ – правонаследнице СССР, ни в родной Чехии. Ибо чехи страшно удивляются и не знают, что ответить, когда русские (советские) туристы их спрашивают, в честь кого называется пражский ресторан «У Швейка», убойное пиво в частной пивоварне «Семь пулек», кафе «У Фердинанда» и прочее. Чехи не очень понимают, но нещадно эксплуатируют бешеную популярность среди русских туристов пивной «У Флеков», воспетой никому не нужным, забытым и не интересным Гашеком, который, не будучи уважаемым в нейтральной РФ оккупантом-белочехом, так и не удостоился ни памятника, ни мемориальной доски ни в Чехии, ни в России. Ибо кто же красному комиссару, хоть бы и в рамках сотрудничества и братства с чешским народом, будет памятные знаки к стенам жилых домов клепать? Не здесь и не сейчас.
Этот самый Ярослав Гашек имел крайне живописную биографию, включающую пять некрологов, похоронивших его заживо при самых экзотических обстоятельствах, оставив после себя не менее цветистое литературное, ныне незаслуженно забытое, или же злонамеренно замолчанное наследие. Самым известным его произведением стал трагикомический, к сожалению, оставшийся неоконченным роман о похождениях бравого чешского солдата Йозефа Швейка, призванного положить свою славянскую голову во имя германских интересов на полях Первой Мировой войны.
Ярослав Гашек никогда не был читабелен для рафинированной интеллигенции. И можно упрекнуть его в грубости выражений, хотя, как всем известно (а нет, не всем), солдаты на войне выражаются отнюдь не как институтские благородные девицы. Можно и, наверное, нужно негодовать современным толерастам, хатаскрайникам, возвращенцам, отсидевшимся и сочувствующим, по поводу нетолерантной резкости выражений, непонятной и неприятной, нередко неотделимой без существенного ущерба от сермяжной правды, на что блестяще ответил сам Ярослав Гашек в послесловии к первой части своей повести «В тылу»: «Если необходимо употребить сильное выражение, которое действительно было произнесено, я без всякого колебания привожу его здесь. Смягчать выражения или применять многоточие я считаю глупейшим лицемерием. Ведь эти слова употребляют и в парламенте.
Правильно было когда-то сказано, что хорошо воспитанный человек может читать все. Осуждать то, что естественно, могут лишь люди духовно бесстыдные, изощренные похабники, которые, придерживаясь гнусной лжеморали, не смотрят на содержание, а с гневом набрасываются на отдельные слова.
Несколько лет назад я читал рецензию на одну повесть. Критик выходил из себя по поводу того, что автор написал: «Он высморкался и вытер нос». Это, мол, идет вразрез с тем эстетическим и возвышенным, что должна давать народу литература. Это только один, причем не самый яркий пример того, какие ослы рождаются под луной… Такие типы на людях страшно негодуют, но с огромным удовольствием ходят по общественным уборным и читают непристойные надписи на стенках».
И отнюдь не за право крепко выразиться, будь на то нужда, бился краском и журналист Гашек, а за право называть вещи своими именами: войну – войной, бойню – бойней, кровь – кровью, задницу – задницей, а высокопоставленных дегенератов и торгашей – дегенератами и торгашами, ведущими на кровавую бойню покорное стадо верноподданных во имя своих частных коммерческих интересов.
Много в этой повести помимо бравого солдата Швейка было колоритных персонажей: и капитан Сагнер, который все понимал, но помалкивал; и образцовый поручик Лукаш, которого обходили в звании лишь потому, что он был чехом, хотя он и тщательно скрывал свою принадлежность к чешскому народу как к некой запрещенной тайной организации; и автобиографический персонаж вольноопределяющийся Марек, явившийся на плац в цилиндре после гомерической пьянки, историограф роты, который изначально презирал и прогнившую империю, и ее милитаристские амбиции; и подпоручик Дуб, олицетворение вдохновенного службиста, уверенного, что в окопах за его медали, ордена и звания будут подыхать какие-то никому не нужные солдафоны, заслуживший у солдат за свою некомпетентность, мелочность, придирчивость и прочие гнусные человеческие качества типа стукачества почетное звание «полупердуна» (некрасивое слово, но Я. Гашек заранее все объяснил). Каждый из вышеупомянутых персонажей, да и многие, оставшиеся за рамками краткого описания творчества Ярослава Гашека, заслуживают отдельного исследования, ибо все они ярки, колоритны и типичны отнюдь не менее, чем русские Ноздревы, Хлестаковы и прочие трагикомические типажи. Но один из самых колоритных и потрясающих воображение австро-венгерских героев Первой мировой, описанный со слов участника войны Я. Гашека — кадет Биглер заслуживает особого внимания.
Этот самый кадет Биглер был одержим чувством превосходства, при первом знакомстве всем товарищам объявив, что его папаша — торговец, на самом деле благородный дворянин и обладатель фамильного герба «Крыло аиста с рыбьим хвостом», не упускавший случая утереть нос вышестоящим командирам своими теоретическими, но в условиях реальной войны бесполезными познаниями, считавший себя офицером и лелеявший мечту о генштабе. Иными словами, высокомерный выскочка, воспитанный подворотнями и волей случая попавший на войну, где он собирался не погибать, а посылать на смерть тысячи, а то и миллионы «не вписавшихся». Вместо будничного изучения военного дела он ваял космической глупости и такого же масштаба «стратегические» труды, которые были за их примитивность, тупость и феерические претензии жестоко высмеяны кадровыми офицерами: «Под Трутновом нельзя было давать сражения, ввиду того что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию, которой угрожали сильные прусские колонны, расположенные на высотах, окружавших левый фланг нашей дивизии».
— По-вашему, сражение у Трутнова, — усмехнулся капитан Сагнер, возвращая тетрадку кадету Биглеру, — можно было дать только в том случае, если бы Трутнов лежал на ровном месте. Эх вы, будейовицкий Бенедек! Кадет Биглер, очень мило с вашей стороны, что за короткое время пребывания в рядах императорских войск вы старались вникнуть в стратегию. К сожалению, у вас все выглядит так, будто это мальчишки играют в солдаты и сами производят себя в генералы. Вы так быстро повысили себя в чине, прямо одно удовольствие! Императорский королевский офицер Адольф Биглер! Этак, пожалуй, мы еще не доедем до Будапешта, а вы уже будете фельдмаршалом. Еще позавчера вы взвешивали у папаши коровью кожу, императорский королевский лейтенант Адольф Биглер! Послушайте, ведь вы даже не офицер. Вы кадет. Вы нечто среднее между ефрейтором и унтер-офицером. Вы с таким же правом можете называть себя офицером, как ефрейтор, который в трактире приказывает величать себя «господином штабным писарем».
— Послушай, Лукаш — обратился он к поручику, — кадет Биглер у тебя в роте. Этого парня подтяни. Он подписывается офицером. Пусть сперва заслужит это звание в бою. Когда начнется ураганный артиллерийский огонь и мы пойдем в атаку, пусть кадет Биглер со своим взводом порежет проволочные заграждения, der gute Junge!
Кадет Биглер понял, что разговор закончен, отдал честь и, красный как рак, побежал по вагону, пока не очутился в самом конце коридора.
Словно лунатик, он отворил дверь уборной и, уставившись на немецко-венгерскую надпись «Пользование клозетом разрешается только во время движения», засопел, начал всхлипывать и горько расплакался. Потом спустил штаны и стал тужиться, утирая слезы. Затем использовал тетрадку, озаглавленную «Схемы выдающихся и славных битв австро-венгерской армии, составленные императорским королевским офицером Адольфом Биглером». Оскверненная тетрадь исчезла в дыре и, упав на колею, заметалась между рельсами под уходящим воинским поездом.
Кадет промыл покрасневшие глаза водой и вышел в коридор, решив быть сильным, дьявольски сильным. С утра у него болели голова и живот.
Он прошел мимо заднего купе, где ординарец батальона Матушич играл с денщиком командира батальона Батцером в венскую игру «шнопс» («шестьдесят шесть»).
Заглянув в открытую дверь купе, кадет Биглер кашлянул. Они обернулись и продолжали играть дальше.
— Не знаете разве, что полагается? — спросил кадет Биглер.
— Я не мог, mi’ is’ d’ Trump’ ausganga — ответил денщик капитана Сагнера Батцер на ужасном немецком диалекте Кашперских гор. — Мне полагалось, господин кадет, идти с бубен, — продолжал он, — с крупных бубен и сразу после этого королем пик… вот что надо было мне сделать…
Не проронив больше ни слова, кадет Биглер залез в свой угол. Когда к нему подошел подпрапорщик Плешнер, чтоб угостить коньяком, выигранным им в карты, то удивился, до чего усердно кадет Биглер читает книгу профессора Удо Крафта «Самовоспитание к смерти за императора».
Еще до Будапешта кадет Биглер был в доску пьян. Высунувшись из окна, он непрерывно кричал в безмолвное пространство:
— Frisch drauf! Im Gottes Namen frisch drauf!
По приказу капитана Сагнера, ординарец батальона Матушич втащил Биглера в купе и вместе с денщиком капитана Батцером уложил его на скамью. Кадету Биглеру приснился сон…
… В помещение входят два ангела с ружьями через левое крыло. Биглер узнает в них Матушича и Батцера. Уста Господа Бога вещают:
— Бросьте его в сортир!
Кадет Биглер проваливается куда-то, откуда несет страшной вонью».
Справедливости ради, следует отметить, что сон ему приснился не один, и все они были весьма героическими, но любой из них кончался либо ранением в седалищные мышцы, либо падением в сортир. А воображаемые подвиги несостоявшегося героя окончились тем, что полковой врач, во избежание позора, ибо кадет Биглер во время своих героических снов с пьяных глаз банально обделался, выдал ему справку, что он якобы болен холерой, а уж при холере обделаться может каждый. Так была спасена честь австро-венгерской империи.
К чему бы эти литературные реминисценции? Да и вовсе были бы они ни к чему, если бы прямо сейчас некий кадет из подворотен, нечто среднее между ефрейтором и унтер-офицером, возомнивший себя главнокомандующим, в сладких снах не пообещал помощь и защиту донбасским женщинам и детям, а потом с ним случилось то, что и с кадетом Биглером. Ему даже справку выдали на всех подведомственных ему государственных телеканалах, что, мол, холера, с каждым может случиться, «сами виноваты», «неправильно встали», «никто ничего не обещал». Но престиж «дьявольски сильного» кадета липовыми справками так и не уберегли. Ибо до конца второго тома «Похождений бравого солдата Швейка», который, увы, так и остался неоконченным, кадета Биглера иначе как «засранцем» (Я. Гашек все объяснил ранее насчет боязни резких слов) не именовали, кем бы он себя не видел в своих сладких снах.
А красный комиссар и чешский журналист Ярослав Гашек так и не удостоился увековечения своей памяти на русской земле, ибо он же не был ни белочешским оккупантом, ни интервентом, ни пособником гитлеровцев – он просто был и до конца своих дней остался честным человеком, талантливым писателем, отважным бойцом и убежденным коммунистом, так за что же ему в какой-нибудь Самаре или Бугульме мемориальные доски вешать? Но память и любовь народная живы, и неудивительно, что великолепная Прага, которую Я. Гашек столь красочно живописал, по сей день в память о нем, полузабытом писателе и патриоте, принимает сотни и тысячи русских (советских) туристов, увлеченно странствующих по тем маршрутам, которые он проложил в более чем 1500 своих рассказов и фельетонов. Он был жизнерадостен и талантлив, писал о том, что видел, что пережил, что хорошо знал, от пражских танцзалов, пивнушек, тюрем, солдатских безымянных кладбищ до банально обделавшихся на войне, еще не видя настоящих боевых действий, кадетов, возомнивших себя стратегами и гроссмейстерами в великой шахматной игре. И если когда-нибудь кому-нибудь придет в голову светлая мысль увековечить память коммуниста, журналиста, сатирика и писателя Ярослава Гашека на русской земле, то наверняка найдутся те, кто в ущерб позорному самарскому мемориалу интервентам-белочехам, пожертвуют трудовую копейку ради подлинного укрепления русско-чешской дружбы. А описанные им кадеты пусть блюдут себя, дабы не пришлось впредь полковым врачам кривить душой и выписывать липовые справки о несуществующих недугах, дабы прикрыть тот печальный факт, что кадет, вообразивший себя главнокомандующим, банально обделался на глазах изумленной мировой общественности.
Любовь Донецкая, редактор «Народного журналиста»
