Вторая мировая: что было делать и кто был виноват

Повзрослев, я понял, что грандиозны обе темы, при этом сложно сравнивать их значение, они накрепко связаны между собой и при этом вплетены в общую картину мировой политической, геополитической, экономической и даже философско-религиозной истории минимум последних двух тысячелетий, а на самом деле – глубже; поэтому рассматривать их изолированно очень сложно.

К сожалению, многие солидные люди, порой даже с учеными степенями, и в зрелые годы страдают «детской болезнью» в оценке истории. Вырывая ту же Вторую мировую из общего исторического контекста, хватая затем какой-то отдельный ее период, беря из него пару каких-то фактов или вообще не фактов, а своих интерпретаций оных, они ваяют оторванное от реальности, но ублажающее их идеологические взгляды полотно.

В результате для одних СССР оказывается то ли соучастником развязывания войны наряду с III Рейхом, то ли вообще не соучастником, а главным действующим лицом. Другие признают, что Сталин и Ко были не преступниками (в этом вопросе), а прагматиками, но их прагматизм оказался чудовищным просчетом, стоившим нам в 1941 году и дальше десятков миллионов жизней.

Что ж, сегодня, в день восьмидесятилетия начала войны, неплохо в очередной раз разобрать эти местами спорные, а местами откровенно нелепые оценки.

Сталин и Гитлер растерзали бедную невинную Польшу

Никакой невинной Польша не была. Эта страна в период между мировыми войнами агрессивностью и шовинизмом превосходила в Европе всех, включая и гитлеровскую Германию. Там царил настоящий апартеид по отношению к национальным меньшинствам, особенно, что характерно, «братьям-славянам», проживавшим на территории Восточных Кресов (Западные Украина и Белоруссия).

В результате в 1920-е таким разным и, мягко говоря, не всегда тепло относящимся друг другу меньшинствам, как русские, украинцы, белорусы, немцы и евреи, пришлось объединиться и создать избирательный блок, показывавший очень приличные результаты на выборах. Ближе к войне немцам стало доставаться не меньше, чем славянам, доходило до вспышек настоящей резни, дававших, в общем-то, Гитлеру весомый casus belli.

Внешняя политика Варшавы отличалась безудержным экспансионизмом. Поляки мечтали о колониях в Африке, в частности, всерьез обсуждался проект безвозмездного получения от Франции Мадагаскара, дабы переселить туда польских евреев – это за несколько лет до аналогичной идеи у нацистов!

Однако более перспективной виделась экспансия в родной среде обитания. Если умудренный опытом диктатор Юзеф Пилсудский, как к нему ни относись, с подозрением смотрел на возрождение германского милитаризма и даже предлагал французам нанести превентивный удар по свежесозданному гитлеровскому Рейху, то его преемники задружили с западным соседом самой нежной дружбой.

Вплоть до 1939 г. всерьез обсуждался совместный военный поход против СССР, где Польше в качестве трофея предназначались Советские Украина и Белоруссия.

То, что эта альтернатива хоть и не реализовалась, но была вполне вероятной, подтверждается реальной военно-политической акцией двух режимов – разделом Чехословакии.

Когда же чаша весов склонилась в сторону того, что Германия это все-таки вероятный противник, а не союзник, поляки наотрез отказались идти на союз с Москвой.

Известно высокомерное высказывание одного из польских лидеров: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими – нашу душу». Удивительно, что некоторые российские историки, в остальном вполне адекватные, но отравленные ядом антисоветизма, считают эту позицию верной. Потеряв с немцами свободу и заодно миллионы жизней, Польша ровно через пять лет все равно оказалась в советской сфере влияния – с согласия своих уважаемых союзников образца 1939 года, объявивших ради нее войну Гитлеру.

Впрочем, и многие польские историки до сих пор считают, что все было сделано правильно, и жалеют о несостоявшихся возможностях. В 2005 г. в российских СМИ появился перевод шокирующих заявлений профессора Павла Вечоркевича. Они были опубликованы в одном из крупнейших польских изданий, газете «Rzeczpospolita».

Профессор, в частности, заявил:

«Мы могли бы найти место на стороне Рейха почти такое же, как Италия и, наверняка, лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск. Грустную ассоциацию, конечно, вызывает Холокост. Однако, если хорошо над этим задуматься, можно прийти к выводу, что быстрая победа Германии могла бы означать, что его вообще бы не случилось. Поскольку Холокост был в значительной мере следствием германских военных поражений».

Сейчас идеи Вечоркевича развивает, например, историк Петр Зыхович.

Празднование подписания пакта Молотова – Риббентропа. Фото: Bundesarchiv.de

Сталин отказался от подписания соглашения с Англией, Францией и Польшей, которое предотвратило бы войну

Франция и особенно Англия не доверяли СССР (во многом это было взаимное чувство) и максимально затягивали переговоры о соглашении. Впрочем, между этими тремя сторонами какие-то переговоры хотя бы имели место. Польша же сразу заняла непримиримую позицию, отказавшись от пропуска советских войск на свою территорию, без чего совместная оборона просто физически была бы невозможна. Эта же позиция относительно пропуска помешала советским войскам годом ранее оказать помощь Чехословакии, хотя Москва, в отличие от Лондона и Парижа, была готова эту помощь оказать.

Российские историки антисоветского настроя пытаются оправдать эту позицию Варшавы.

Вот, например, кандидат исторических наук Кирилл Александров, известный тем, что хотел защитить крайне спорную диссертацию о русском коллаборационизме в Великую Отечественную, но так и не защитил. В интервью изданию «Лента.ру» Александров говорит:

«Политические элиты приграничных государств вполне естественно боялись, что если ленинцы-сталинцы начнут обеспечивать их  «безопасность», то закончат советизацией…Поляки помнили, как летом 1920 года большевики пытались создать Польскую советскую республику. Поэтому ни польские, ни румынские политики не хотели видеть — даже в ограниченном виде — войска РККА на территории своих государств. «Маршал Ворошилов пытается сейчас мирным путем добиться того, чего он хотел добиться силой оружия в 1920 году», — заявлял министр иностранных дел Польши Юзеф Бек. Наконец, не забудьте: к 1939 году в СССР большевики почти полностью уничтожили Российскую православную церковь с ее епископатом, клиром, паствой, монастырями, духовными школами и закрыли почти все храмы. Вряд ли такая богоборческая политика добавляла польским католикам и православным румынам доверия к Сталину и всей его организации… СССР образца 1939 года совершенно не напоминал европейскую императорскую Россию 1913 года. Несмотря на свои размеры и огромный военный потенциал, страна имела весьма скверный имидж. Жертвами сталинской социальной политики в 1930-1939 годах стали более 8,5 миллиона человек. Из них почти семь миллионов жизней унес голод 1932-1933 годов, около полумиллиона погибли в ГУЛАГе, почти миллион раскулаченных и членов их семей — на этапах депортаций и в спецпоселках, более 700 тысяч  «врагов народа» расстреляли органы ОГПУ–НКВД… Иными словами, восточноевропейским государствам вести переговоры с таким специфическим партнером, тем более связывать себя с ним обязательствами, казалось нелегким делом».

Не будем обсуждать верность приведенных цифр и фактов, а также причины голода и степень вины в нем большевиков. Не будем даже касаться уже упомянутой внутренней политики самой Польши. Хотя фраза про сталинскую богоборческую политику, не добавлявшую полякам доверия к СССР, гомерически смешна – с учетом того, что все двадцать лет межвоенной независимости Польши отмечены регулярными свирепыми репрессиями против православного населения, проводившимися государством при поддержке католического клира. В середине 1920-х был разрушен красивейший Александро-Невский собор в центре Варшавы, а всего к началу войны была уничтожена треть польских православных храмов.

Бог с ним, оставим это в стороне. Советский Союз был таким, каким он был, как и Польша такой, какой она была, и, надо полагать, с идеологической точки зрения советское руководство тоже не испытывало искреннего восторга от переговоров.

Что делать? Изменить в одночасье внутренний строй ради того, чтобы Польша милостиво согласилась дать себя защитить? Это, простите, политический анекдот. И все польские опасения из разряда объективных причин переходят в глубоко субъективные, которые можно свести к все той же фразе о потере свободы с немцами и души с русскими.

Александров, правда, приводит еще один факт:

«В итоге вечером 23 августа, когда министр иностранных дел Рейха Иоахим Риббентроп уже находился в Москве, Думенк [французский военный делегат на переговорах о соглашении] получил из Парижа телеграмму: «Польское правительство согласно <…> в случае общих действий против немецкой агрессии сотрудничество между Польшей и СССР на технических условиях, подлежащих согласованию, не исключается». То есть как-то ситуация менялась в лучшую сторону. Нужно было еще подождать и запастись терпением. Но у Сталина имелись другие цели».

23 августа вечером. На технических условиях, подлежащих согласованию. НЕ ИСКЛЮЧАЕТСЯ. Но виноват, конечно, Сталин, у которого были другие цели.

Даже без соглашения СССР не должен был подписывать пакт – тогда Гитлер бы испугался напасть на Польшу и после ее разгрома остаться с невоюющим, но при этом недружественным СССР на востоке и воюющей Францией на Западе. Советско-германский пакт — ответ всем сторонникам мысли, что Николаю II надо было не вступать в Первую Мировую войне в составе Антанты, а остаться нейтральным. В 1939 году Сталин так и сделал, получив сначала территориально-геополитические барыши, но затем – значительно более серьезные проблемы.

Второй тезис во многом противоречит первому. В 1914-ом году Россия, Франция и Англия имели союзно-партнерские обязательства друг перед другом. Спустя четверть века их не было.

Что же касается угрозы двух фронтов, сиречь одного полноценного со стороны Франции при поддержке англичан, 0,5 фронта от воюющей, но слабой и практически обреченной на разгром Польши, и 0,5 от невоюющего, но сильного и не связанного обязательствами перед Берлином СССР…

В 1914 году II Рейх, более взвешенный и рационалистичный, чем III, вполне решился воевать на фронта, и оба были не потенциальными, а реальными. Замысел заключался в разгроме сначала Франции, а затем уже России. И если бы не «чудо на Марне», когда французы остановили рвущихся на Париж немцев с помощью доставленных в последнюю минуту на 600 машинах такси (!) резервов, а главное, если бы не срочная помощь России, пожертвовавшей десятками тысяч своих еще плохо подготовленных солдат, чтобы оттянуть часть немецкого внимания и сил на Восточную Пруссию – план бы удался.

Фото: German Federal Archive/wikipedia.org

Гитлер же был значительно более авантюристичен, чем предшественники. Немецкие генералы, поначалу с пренебрежением относившиеся к фюреру, хватались за голову, видя его авантюры – ввод войск в демилитаризованную после Первой мировой Рейнскую область, участие в испанской войне, аншлюс Австрии, чехословацкий кризис. Всякий раз сил Англии и Франции, да хотя бы и одной Франции хватило бы на зуботычину, урезающую немецкие аппетиты всерьез и надолго. Да что там – реши Чехословакия в 1938-м сопротивляться в одиночку, она со своей весьма неплохой армией, мощной военной промышленностью и оборонительной инфраструктурой могла  если не триумфально победить еще довольно сырой вермахт, то нанести ему неприемлемые потери.

Но всякий раз все получалось, как того Гитлер хотел. И в 1940-1941 гг., после оккупации половины Европы, генералитет уже поверил если не в полководческий гений, то в мистическую интуицию своего вождя.

Соответственно, нет причин думать, что Гитлер испугался бы разгромить Польшу и планомерно готовиться к походу на Францию, имея в тылу даже не воюющий, а просто недружественный СССР, к  проблеме которого, в свою очередь, можно было бы вернуться уже после Франции. А вот причины думать, что «возвращение к советской проблеме» произошло бы на значительно более невыгодной по сравнению с реальностью линии соприкосновения, — есть. Собственно, это просто факт – так оно и было бы.

К слову, о «секретных протоколах» к пакту о ненападении, обеспечивших нам к 1941 г. более выгодную границу. Почему-то принято считать, что в СССР существование этих протоколов яростно отрицали. Это не совсем так.

Данную тему просто не поднимали, но заключение неких неформальных договоренностей с немцами о зонах влияния в Восточной Европе мимоходом признавали. В первом томе шеститомной «Истории Великой Отечественной войны», вышедшем в 1960 году, было написано:

«Советский Союз уже не мог оказать помощь Польше, правительство которой столь категорически ее отвергло. Единственное, что еще можно было сделать,— это спасти от германского вторжения Западную Украину и Западную Белоруссию, а также Прибалтику. Советское правительство и добилось от Германии обязательства не переступать линию рек Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан. Таким образом, как сообщала   «Правда»,  «германское Правительство и Правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями, которая проходит по реке Писса до ее впадения в реку Нарев, далее по реке Нарев до ее впадения в реку Буг, далее по реке Буг до ее впадения в реку Висла, далее по реке Висла до впадения в нее реки Сан и дальше по реке Сан до ее истоков «».

В 1966 вышел сборник материалов «Вторая мировая война. Общие проблемы», где в статье западногерманского историка Якобсена говорилось: «То, что Гитлер еще перед началом войны намеревался уступить России в качестве компенсации за соглашение о ненападении восточную часть Польши, следовало из секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года».

Составители сборника сопроводили этот фрагмент примечанием «Д-р Якобсен затронул в своем сообщении целый ряд вопросов, связанных с советско-германским пактом о ненападении от 23 августа 1939 года, дав им весьма тенденциозное освещение» — не опровергая, однако, сказанного и не уточняя, в чем именно тенденциозность.

А в книге историков Сурилова и Стратулата «О национально-государственном самоопределении молдавского народа», вышедшей спустя год, имелся характерный пассаж:

«Допустим, что в договоре о ненападении, заключенном 23 августа 1938 г. [год – опечатка авторов] между Советским Союзом и Германией, последняя действительно была вынуждена взять на себя обязательство не поддерживать оккупацию Бессарабии Румынией. Бросает ли это тень на последовательные требования Советского Союза к правительству буржуазно-помещичьей Румынии предоставить народам Бессарабии право на самоопределение?».

Французские коммунисты, следуя указаниям Коминтерна, то есть Сталина, подорвали обороноспособность своей страны и привели ее к поражению, лишив СССР важнейшего союзника, пусть и теоретически-потенциального.

В начале сентября 1939 года французские коммунисты поддержали объявление войны Германии и проголосовали в парламенте за военные кредиты. Влиятельное прокоммунистическое профсоюзное объединение ВКТ предложило министру труда Франции в интересах защиты Отечества ввести порядок работы на предприятиях в три смены по восемь часов каждая. Многие члены ФКП пошли в армию. Это не помешало властям через три недели запретить компартию под предлогом ее работы на Москву, заключившую договор с Германией и, соответственно, ставшую противницей Франции. Уже после этого, действительно, под влиянием указаний Коминтерна происходит переориентации партийной линии на тезис о равно несправедливой и империалистической для обоих лагерей войне; впрочем, этот поворот был встречен членами ФКП крайне неоднозначно и вызвал серьезный раскол.

В последующие месяцы власти уделяли борьбе против запрещенной компартии значительно больше внимания, чем противостоянию с внешним врагом. На фронте шла «странная война» без выстрелов и с запретом на боевые акции против немецких предприятий, находящихся в частной собственности, а в тылу в это время организован масштабный судебный процесс против коммунистов.

Тем не менее, после начала немецкого наступления ФКП отправила правительству предложения по обороне столицы:

«Коммунистическая партия будет рассматривать сдачу Парижа фашистским захватчикам как предательство. Она считает организацию обороны Парижа первостепенным национальным долгом. Для этого необходимо: 1. изменить характер войны, превратить ее в народную войну за свободу и национальную независимость родины; 2. освободить депутатов коммунистов и активных работников коммунистической партии, а также десятки тысяч рабочих, заключенных в тюрьмы и находящихся в концентрационных лагерях; 3. немедленно арестовать агентов врага, которыми кишат парламент, министерства и даже генеральный штаб, и подвергнуть их суровому наказанию; 4. эти первые мероприятия вызовут всенародный энтузиазм и дадут возможность собрать поголовное ополчение, сбор которого нужно объявить немедленно; 5. необходимо вооружить народ и превратить Париж в неприступную крепость».

Но Париж пал и Франция капитулировала.

В последующие полтора-два месяца у коммунистов и вправду был период, о котором они затем предпочитали не вспоминать. Партийная газета «Юманите» писала: «В эти трудные времена особенно отрадно видеть, как многочисленные парижские рабочие по-дружески беседуют с немецкими солдатами…Браво, товарищи, так держать…Братство народов не останется навсегда лишь мечтой, оно сделается живой действительностью», а некоторые коммунистические руководители вели с немецкой оккупационной администрацией переговоры о легализации партии. Но вскоре обе стороны прекратили контакты, обоюдно придя к выводу об их вредности и ненужности; к этому же выводу пришли и в Коминтерне.

Можно ли говорить о противоречивом и сомнительном поведении части ФКП – в основном руководителей – сразу после капитуляции? Да. Можно ли говорить о вине коммунистов в событиях, приведших к этой капитуляции? В очень малой степени. Это не коммунисты, а французское общество в целом после пирровой победы в Первой мировой, отнявшей слишком много жизней и сил, жило под флагами пацифизма и с практически угасшей пассионарностью в душе. Это не коммунисты, а политические силы правее их, руководя страной, раз за разом отказывались дать отпор III Рейху на ранних этапах его экспансии. Это не коммунист, а правый социалист и в дальнейшем активный коллаборационист Марсель Деа в мае 1939 года бросил звонкий лозунг «Зачем умирать за Данциг?» [ныне польский Гданьск, в период между мировыми войнами – вольный город и один из основных пунктов польско-германских противоречий].

Наконец, не столько французские коммунисты подвели и довели до поражения правящую буржуазию, сколько сама буржуазия и пресловутые «200 семей», келейно решающих судьбы страны, сочли немецкую оккупацию меньшим злом по сравнению с ростом влияния левых сил. Не в первый раз – в 1871 году Адольф Тьер ценой капитуляции вступил в сговор с Пруссией для подавления Парижской коммуны.

Все свои долги Франции коммунисты сполна отдали в рядах Сопротивления в 1940-1944 гг. В июле 1940-го они (точнее, некоторая, меньшая их часть) не отличались от подавляющего большинства своих соотечественников, с той или иной остротой боли в сердце либо вообще без нее принявших оккупацию. Следующие четыре года они отличались исключительно в лучшую сторону.

Несмотря на явную преувеличенность размаха движения Сопротивления в последующей историографии и пропаганде, левые силы в любом случае играли там ведущую роль. Как и в других странах Западной Европы. И Восточной. И Южной. В Греции, например, англичане немедленно после очищения страны от немцев (местами, кстати, проходившего путем негласных соглашений враждующих сторон) начали бороться с коммунистами и поддерживавшим их народом при помощи трофейного немецкого оружия, вчерашних пронемецких коллаборантов и даже немецких военнопленных.

Заслуги французских коммунистов в годы войны были отмечены предоставлением им мест в первых послевоенных правительствах (как и в ряде других стран – Бельгии, Дании, Италии, Люксембурге, Норвегии). При этом де Голль, признавая  заслуги ФКП, но опасаясь ее легального политического триумфа, считал нужным… присутствие во Франции иностранных войск в качестве сдерживающей силы, только на этот раз не вермахта, а «янки». Сей факт отмечают и достаточно расположенные к генералу современные биографы, вряд ли относящиеся к числу скрытых коммунистических агентов – например, автор книги «Де Голль. История Франция 1940-1969» Александр Ландау.

Таковы, как говорится, факты.

И в данном случае их понимание необходимо не только для правильного понимания сути и уроков Второй мировой вместе с их влиянием на день сегодняшний. Это, конечно, тоже важно. Но, пожалуй, еще важнее на очень — во всех смыслах — дорогом для нас материале научиться смотреть на мозаику целиком, а не выхватив из нее один кусочек, повернув его под определенным углом и зажмурив один глаз. Такая тренировка ума поможет и в настоящем, и в будущем.

Станислав Смагин