Вытаскиватели и отрывщики

​Нередко вы, как и я, видели в телевизоре альпиниста, который, надрывая все свои силы, удерживает на страховом тросе упавшего в пропасть товарища. Это даже стало штампом художественного кино. Думаю, вы догадываетесь о причине? Альпинист, который, рискуя жизнью, удерживает упавшего товарища – образец и символ человеческого благородства, всего лучшего, что есть в человеке. Вытащить сорвавшегося со скалы – священная задача, понятная далеко не только альпинистам, но и самому широкому зрительскому кругу. Есть и другой штамп у режиссёров: подлец, который, то ли испугавшись, то ли для облегчения – ножом отсекает верёвку. Даёт товарищу упасть в пропасть. А сам, налегке, освободившись от груза, выползает на вершину. Тут тоже не требуется никаких дополнительных пояснений от съёмочной группы: то, что подлец – это подлец, всем ясно из самого поступка. Там, где могли спастись двое – спасся один, облегчив себе задачу ножом…

Я напоминаю вам эти набившие оскомину киношные штампы о доблести и подлости, чтобы облегчить понимание сложных, в общем-то, тем, очень важных сегодня для выживания человечества. Ведь основной водораздел между людьми планеты сегодня – это раздел между «вытаскивателями» и «отрывщиками». Между теми, кто считает, что его долг – удерживать сорвавшегося в пропасть товарища, и теми, кто облегчает себе ношу, полоснув ножом по верёвке…

Слово «отрыв» стало весьма популярным в пост-советском языке. Тут очень многие хотят «уйти в отрыв», но не все понимают, что означает термин. Речь ведь о том, что подлый человек отрезает груз своей ответственности, и сбрасывает сограждан в бездну, чтобы самому легче было в одиночку вылезти повыше…

+++

Что же мы, поколение пост-советской эпохи, в широком, планетарном смысле, имеем? А вот что: нас – в разных государствах — постоянно пытаются предать и продать наши собственные власти. Нами постоянно, цинично и бесчеловечно, торгуют те, кого мы якобы выбираем себе в депутаты или иные вожди – а мы с ними миримся (хоть их и не выбираем, конечно, это сказки), потому что сами во многом заляпаны трупными пятнами их и собственного локализма.

Ведь никуда не уйти от жестокого закона: общество имеет ту власть, которую заслуживает. Подонки во власти не возникают сами по себе – никогда. Они – являют собой яркий симптом психосоциального неблагополучия в сознании широких масс, симптом «разрухи в головах».

Либо эти массы попросту суицидальны, как в республиках Прибалтики, где они своим маразматическим выбором попросту убили собственные этносы, уже, кстати, необратимо. Либо жить они, в принципе-то, хотят, но в головах массовые шизо-параноидальные заскоки и деформации, из-за которых желание жить не совпадает с возможностью выжить.

И здесь самым характерным диагнозом является «украинская болезнь», представляющая социопатологу наиболее яркие иллюстрации шизо-параноидального массового (индуцированного[1]) бреда с полным отрывом коллективной галлюцинации от объективной реальности. Индуцированный бред украинизма делит население на три категории:

1. Слабые и запуганные, не смеющие возражать
2. Инфицированные бредом, которые неспособны уже критически осмыслить его
3. Бенефициары геноцида – удачливые локалисты, которые всех земляков продали (или продают в текущем режиме) и вывели (выводят) активы подальше на Ривьеру.

Если бы не было первых двух групп (сломленных и безумных), то не было бы и третьей (циничной и беспринципной). Это набор, так сказать, по раздельности не приобретается.

Избранный разложившимся охлосом путь очень тяжёлый, жестокий, кровавый, но при этом – совершенно бессмысленный. Единственным смыслом 30-летия пост-советизма и всех его «реформ» является появление в числе средней (не высшей) олигархии Англии и Испании 200-300 семей украинского происхождения. То есть 52 миллиона спрессовываются и перерабатываются в мясорубке, чтобы накормить 200-300 ненасытных, заляпанных кровью и скверной инфернальных «счастливчиков».

Никакого иного смысла у этих 30 лет не было и нет. Всё оказалось ложью: и «демократия» растаявшая, как весенний снег, и «европейский уровень жизни», который в итоге долгого пути оказался дальше, чем был на старте приватизационной прохиндиады. Потерянное прошлое, прозябающее и замерзающее заживо «сегодня» и неизбежно нарастающее понимание отсутствия всякого (уже не только светлого) будущего…

Разложившийся пост-советский охлос, однако:

— либо не в уме это осознать,
— либо уже не в силах как-то реагировать, «забил» на собственный забой мясниками.

Важно отметить то, чего не понимали марксисты, свято верившие в рациональный выбор человека: если человек живёт галлюцинациями, в разорванном (или изменённом) состоянии сознания, то ни на какой анализ ситуации он не способен. Англичане ещё в XIX веке поняли пользу опиумокурильщиков для колониальной политики. А на современного человека мозаика СМИ воздействует не хуже опиатов, но и обычные наркотики никто с вооружения не снимал.

+++

Это всё констатация фактов. Малоценная — ибо общеизвестная. Каково же лекарство?! Вот главный сейчас вопрос, а не брюзжание что «власть плоха, народ плохой…»

+++

Если ты повис над пропастью — тот, с кем ты связан будет тебя вытаскивать? Или облегчится, обрезая верёвку? Таков глубинный смысловой раздел между социализмом и капитализмом, между чувством долга — и обществом в котором «все всех всегда «кидают». Вслушайтесь в модное словцо рынка — «кинули»! Разве не близко оно по смыслу к обрезанной альпинистом верёвке с товарищем на другом конце?

В конечном пределе осмысления социализм не разрешает бросать соотечественников в беде, капитализм же без обиняков настаивает: «думай только о себе». Остальное — уже навороты и эвфемизмы, демагогия. Каков окончательный итог? Сбросить зависимого от тебя, доверившегося тебе человека — или вытаскивать его? Социализм — не Маркс (точнее, не только Маркс). Социализм — это отказ резать верёвку, на которой над пропастью висит (грузом на тебе) другой человек…

Но «социализм» и «капитализм» — затасканные слова, которые мало что объясняют. Ведь за обоими решениями — сбросить товарища в пропасть или вытаскивать на себе — стоит какая-то философия, какая-то картина мира и методология познания.

Это же не рефлекторное действие, как дыхание или сердцебиение, понимаете? И к тому, и к другому поступку человек должен быть мысленно подготовлен…

+++

Оттого важнее, чем сорить словами про капитализм и социализм, важнее понять разделение между более древними, матричными понятиями, изначально расколовшими Европу на социально-ответственное и хищное общества: реализмом и номинализмом.

Социализм – довольно новое, и к тому же лишь одно из многих детищ средневекового реализма в христианской (тогда ещё) европейской философии.

Равно как и капитализм – довольно блёклый термин[2], за которым стоит НА САМОМ ДЕЛЕ апологетика безответственности, запрещающая (по заветам номинализма) обобщать любую мысль или практику в универсальное правило.

Нет ничего общего – учил номинализм – всякое событие и предмет уникальны. Не надо называть единым словом «воровство» случай, когда у меня украли коров, и случай, когда я украл коров. Это всё уникальные события, единственные в своём роде, в них не стоит искать химеры обобщения.

Номинализм – единственное для ума человеческого средство совместить просвещение с цинизмом и жестокостью. Иных возможностей совместить знание и злоумышление нет. По принципу «не делай другому, чего не желаешь себе» всякий, познавший боль, постарается предотвратить её от других, как от себя. Но только в том случае, если он умеет обобщать мысль, то есть делать мыслительную операцию, запрещённую номинализмом.

Что есть капитализм? Отсутствие общего закона для всех. Человек желает себе того, чего не желает другим, и наоборот, навязывает другим то, чего себе не желает.

Человек хочет себе роскоши, недоступной другим, и наоборот – не хочет, чтобы другие разделили с ним его роскошь. Конечно, речь идёт не о капиталовложениях, обязательном элементе любого созидания, а о номинализме: каждый случай уникален, не мерьте себя по мне, а меня по себе! Долой универсалии (общие понятия)!

— Я, конечно, не хочу, чтобы меня сбросили со скалы; но не стоит обобщать это моё нежелание с другим поступком — когда со скалы сбрасывают не меня, а я сам сбрасываю. Я не хочу работать на фабрике по 14 часов в потогонной системе, но на других это моё желание не распространяется. Я не хочу, чтобы мои дети были неграмотными или наркоманами, но это не нужно обобщать на всех детей.

Долой универсалии! — вот живая душа того, что называют тусклым словечком «капитализм».

+++

Сложнее даже понимания реализма с номинализмом – понимание ещё более фундаментальных понятий психической жизни: инфинности и локализма.

Это самая базовая платформа, базовая даже для реализма с номинализмом, и суть её в расставлении приоритетов в системе отношений «Особь-Вселенная».

Инфинность сознания рассматривает (не всегда отчётливо это понимая) Вселенную как приоритет над личностью. За счёт такого угла зрения Вечное оказывается выше временного, Бесконечное важнее локального, общее важнее частного, человечество «Мы» важнее человека «Я».

Инфинность психики – тот кладезь, откуда черпают всю свою энергетику подвиги и великие свершения, благородство, самопожертвование и самоотречение человека, человеколюбие и преемственность цивилизации, культуры. Из того, что Вечное важнее Временного вытекает всё: и героизм воина, и стойкость блокадника, и энтузиазм учёного, отдающего всё своё ради будущих поколений, и мечта учителя о том, чтобы ученик его превзошёл, и стремление родителей дать детям лучшую жизнь, чем была у них самих.

Но если поменять первичные приоритеты, то поменяется и всё вышеперечисленное. Если инфинность есть расширение своего восприятия на всю Вселенную, то локализм – напротив, сужение всей Вселенной до размеров своего локального существования.

Представление о Вечности и Бесконечности локалистом утрачивается. И по времени, и в пространстве весь его мир – это среда его обитания. Он рождается, чтобы воспользоваться плодами прошлого, и ничего не оставить будущему. Чтобы взять от окружающих людей как можно больше, и при этом отдать им как можно меньше, в идеале – ничего. То есть (откуда и термин) – возникает локация, которая для мысли важнее, чем целостность.

Локализм глубже простого эгоизма и шире философского номинализма. Он – первоисходник всех бед человеческого рода.

Он – могильщик и пожиратель всего, что создала мечта человека о Вечности (иными словами – всего, что является рукотворной цивилизацией).

Концентрируясь на своей локации, локалист вызывает патологические уплотнения в ткани пространства, времени и социального бытия. Да так, что вместо «ткани» остаются комки и пустота между ними.

Сегодня мы столкнулись с бешеной утилизацией наследия прошлого, сворачиванием всех перспектив человечества на будущее, и чудовищным расслоением в настоящем. Это работа локализма, вначале отвергшего для себя Вечность.

И в итоге сузившего Вселенную до своих личных, биологических пространственно-временных рамок. В этом вся суть нашего тёмного и патологически-бездарного, бескрылого времени.

+++

Есть «вытаскиватели» — те, которые, зацепившись сами, даже на отвесной стене – тянут изо всех сил тех, кого могут и хотят вытащить. А есть «отрывщики», и их всё больше. Они не рвут жилы, пытаясь поднять тяжесть снизу. Они отрезают все тросы и канаты, связывающие их с общим, и вылезают наверх в индивидуальном порядке. При этом очень довольные собой и полагающие себя самыми умными.

Нетрудно понять очевидное:

-У мира вытаскивателей есть будущее.
-У мира отрывщиков будущего нет.

Это не какое-то эмоциональное обвинение, а сухая констатация факта. Культ конкуренции за жизненное пространство постоянно сокращает обитателей этого жизненного пространства, причём на практике быстрее, чем рассчитывалось теоретиками, дававшими Земле больше времени на переваривание человеком-локалистом самого себя.

Достаточно лишь глянуть, какими темпами вымирает Прибалтика, твёрдо вставшая на путь проклятия социализма и «европейского выбора».

Да и вообще на весь этот «европейский выбор»: не столетия, а считанные годы потребуются, чтобы они пришли в мир вымерших городов, по которым вольно гуляют кочевые племена арабов и негров…

Рыночная конкуренция, не сдерживаемая религиозными ограничениями, логически заканчивается лишь истреблением предпоследнего конкурента последним. То есть из восьми остаются четверо, из четверых — двое, из двух — один. Эту динамику мы и видим…

+++

Самый распространённый тип активности в наше время – это активность негодяя, пытающегося продать всех соплеменников и с вырученными за родную кровь сребрениками Иуды сбежать в Лондон.

Зачем такой Иуда Лондону и вообще англосаксам – давно и хорошо известно: там играют шахматную партию, рубят фигуры геополитического противника, убирают «лишние» народы, монополизируя все ресурсы маленькой планеты в одних руках. Но откуда взялось такое количество Иуд?

Ни Лондон, ни Запад, охотно использующие этот вонючий ветер в паруса своей человеконенавистнической мечты, на это нам не ответят. Кит питается планктоном и рад планктону, но кит не производит планктона! Запад использует иуд, но не он же в таком количестве их произвёл, обеспечив любому валютному плательщику широкий и дешёвый выбор до предела проституированных предателей!

Ответ нам нужно искать у себя и в себе. Номинализм (философский) отрицает широкие обобщения, а локализм (психический) вообще не понимает их, не видит и не воспринимает – как слепой не воспринимает цвета. Но ведь всякий общественный институт есть обобщающая мысль, и чем он важнее, тем шире обобщение!

Все понятия, какие бы мы не взяли у цивилизации – Родина или Человечество, нация или вера, наука или культура, социальная справедливость или прогресс – все они требуют приоритета общего над частным. Все они являются абстракциями способного к обобщению сознания, универсалиями.

А понимания жизни у локалиста – хватает только на вытянутую руку. Он понимает собственную жизнь, но не жизнь вообще. Он понимает свой дом, но не дома вообще. Он понимает свой доход – но не понимает средний доход человека в стране. Он понимает личную выгоду – но совершенно неспособен воспринимать идеи общей пользы.

Прикормленный волк легко и охотно становится собакой, после чего активно участвует в охоте на волков. Точно так же локалист, будучи зоопатом[3] по психическому складу, легко поддаётся приручению и использованию в любых целях плательщика.

А у нас к началу 90-х сложилась огромная толпа локалистов, которая в буквальном смысле слова, смела всё человеческое, как стадо бешеных буйволов. Наперебой продаваясь, эти локалисты сбили друг другу цену, тем более что и продать они стремились, по большей части, друг друга, уподобившись паукам в банке.

+++

Если уподобить жизнь альпинистскому восхождению (а ещё более похожа на него цивилизация с её восходящими ступенями прогресса), то в нашей жизни случилось самое страшное, что только могло случиться.

Количество «вытаскивателей» сократилось ниже критической величины, никто не хочет быть спасателем, никто не желает вытаскивать общие вопросы. В то же время количество «отрывщиков» выросло сверх всякой меры, люди только и делают, что пытаются друг друга столкнуть с обрыва…

В сплочённой альпинистской группе (какими они обычно и бывают) – можно говорить и о коллективе и про общество. Альпинисты, которые тянут друг друга, остаются неким целостным, единым организмом, что свойственно всякому живому коллективу и всякому дееспособному обществу.

Но в альпинистской группе, в которой все всех толкают, «подставляют», пытаются как-то предать то тем, то иным способом – конечно, никаких признаков коллектива или общества уже не остаётся. Со стороны такая группа напоминает агрессивный сумасшедший дом, сбежавших в горы и зачем-то скучковавшихся там маньяков-потрошителей…

И у него нет будущего. Как нет будущего и у пост-советизма, выдумавшего бороться с нехваткой колбасы изготовлением колбас из человечины…