100 лет назад

Александр Моравов.(1878-1951). В. И. Ленин и И. В. Сталин у прямого провода. 1940-е

Эта сценка происходила 22 (9) ноября 1917 года. Ленин, Сталин и Крыленко вызвали по прямому проводу верховного главнокомандующего Духонина, потребовав от него немедленно вступить в мирные переговоры с австро-германским командованием. Главковерх отвечал уклончиво, но, в общем, отказался. Хрестоматийная история, но мало кто понимает весь острый драматизм момента. А между тем существует весьма яркий рассказ И. В. Сталина, который именно это – драматичность ситуации – хорошо показывает.

Сталин рассказывал, выступая в январе 1924 года:

«Помнится, как Ленин, Крыленко (будущий главнокомандующий) и я отправились в Главный штаб в Питере к проводу для переговоров с Духониным. Минута была жуткая. Духонин и Ставка категорически отказались выполнить приказ Совнаркома. Командный состав армии находился целиком в руках Ставки. Что касается солдат, то неизвестно было, что скажет 14-миллионная армия, подчинённая так называемым армейским организациям, настроенным против Советской власти. В самом Питере, как известно, назревало тогда восстание юнкеров. Кроме того, Керенский шёл на Питер войной. Помнится, как после некоторой паузы у провода лицо Ленина озарилось каким-то необычайным светом. Видно было, что он уже принял решение. “Пойдём на радиостанцию, – сказал Ленин, – она нам сослужит пользу: мы сместим в специальном приказе генерала Духонина, назначим на его место главнокомандующим тов. Крыленко и обратимся к солдатам через голову командного состава с призывом – окружить генералов, прекратить военные действия, связаться с австро-германскими солдатами и взять дело мира в свои собственные руки”.

Это был “скачок в неизвестность”. Но Ленин не боялся этого “скачка”, наоборот, он шёл ему навстречу, ибо он знал, что армия хочет мира и она завоюет мир, сметая по пути к миру все и всякие препятствия, ибо он знал, что такой способ утверждения мира не пройдёт даром для австро-германских солдат, что он развяжет тягу к миру на всех без исключения фронтах. Известно, что это революционное предвидение Ленина также сбылось впоследствии со всей точностью.»

Добавлю пару слов от себя. Это тоже «урок политики» от Владимира Ильича (хотя я и не включил его в число постов, озаглавленных как «уроки политики»). У человека нереволюционного склада характера в такой момент, вероятно, опустились бы руки («минута была жуткая» именно этим). Он бы просто не понял, на что ему можно опереться в подобной ситуации.

А о том, на что крепко опирались в те дни большевики, отлично написал Л. Д. Троцкий:

«История делается в окопах, где охваченный кошмаром военного похмелья солдат всаживает штык в живот офицеру и затем на буфере бежит в родную деревню, чтобы там поднести красного петуха к помещичьей кровле. Вам не по душе это варварство? Не прогневайтесь, — отвечает вам история: чем богата, тем и рада. Это только выводы из всего, что предшествовало.»

Казачий атаман генерал Пётр Краснов: в живописи, иконописи и скульптуре

Советский журналист Михаил Кольцов как-то парадоксально заметил, что гражданская война в России начиналась с… честных слов. Под «честное слово» не воевать против революции красные отпускали на все четыре стороны царских генералов и иных своих ярых врагов. И, разумеется, те немедленно включались в борьбу против революции.

Один из самых известных примеров этого рода — генерал Пётр Краснов, который после провала «похода на Петроград» 1 (14) ноября 1917 года, то есть ровно 100 лет назад, был арестован в Гатчине и доставлен в Смольный. С генералом беседовал лично Ленин.

— Даю честное слово офицера, — убеждал Краснов Ленина, — что не выступлю против Советов. Если же нужна моя помощь в чём-то, пожалуйста.

— Товарищ Крыленко разберется, — сухо ответил Владимир Ильич.

«Когда освобождали генерала Краснова под честное слово, — вспоминал Троцкий, — кажется, один Ильич был против освобождения, но, сдавшись перед другими, махнул рукой».

Дальнейшее хорошо известно… Вскоре, в сентябре 1918 года, став одним из предводителей белогвардейцев, тот же самый Краснов строчил уже вот такие послания, например, жителям Царицына: «Вот я пришёл, и со мной двести тысяч войска, много сотен орудий, привёз три тысячи баллонов удушливого газа, задушу весь край ваш и тогда погибнет всё живое. (…) Завтра день на сборы, послезавтра кладите оружие и со звоном колоколов с хоругвями идите встречать братьев своих по крови. Коли же вы в безумии поднимете руку на брата своего, донского казака, пеняйте на себя, мучительная смерть от газа вас ожидает».

Ленин потом не раз мысленно возвращался к тому моменту, когда Краснова отпустили на свободу:

«На Дону Краснов, которого русские рабочие великодушно отпустили в Петрограде, когда он явился и отдал свою шпагу, ибо предрассудки интеллигенции ещё сильны и интеллигенция протестовала против смертной казни…». «Он был арестован нашими войсками и освобождён, к сожалению, потому что петроградцы слишком добродушны». «Мы ведь, по существу, очень мирные, я бы сказал, совсем штатские люди… Мы ведь были против гражданской войны и даже атамана Краснова отпустили из плена под честное слово. Но, видно, нельзя было верить честному слову этого генерала. При первом удобном случае он удрал на Дон да такую кашу заварил…».

Потом, во время Второй мировой войны, Краснов верно служил Гитлеру. Уже на советском суде в январе 1947 года называл СССР «страной жидов и тунеядцев». Правда, в самом конце, в последнем слове, почувствовав, что дело пахнет жареным, несколько изменил тон:

«Два месяца назад, 7 ноября 1946 года, я был выведен на прогулку. Это было вечером. Я впервые увидел небо Москвы, небо моей родины, я увидел освещённые улицы, массу автомобилей, свет прожекторов, с улиц доносился шум… Это мой русский народ праздновал свой праздник. В эти часы я пережил очень много, и прежде всего я вспомнил про всё то, что я сделал против русского народа. Я понял совершенно отчётливо одно — что русский народ, ведомый железной, стальной волей его вождя, имеет такие достижения, о которых едва ли кто мог мечтать… Тут только я понял, что мне нет и не будет места в этом общем празднике… Я осуждён русским народом… Но я бесконечно люблю Россию… Мне нет возврата. Я осуждён за измену России, за то, что я вместе с её врагами бесконечно много разрушал созидательную работу моего народа… За мои дела никакое наказание не страшно, оно заслуженно… Я уже старик, мне недолго осталось жить, и я хорошо понимаю, что не могу жить среди русского народа: прожить скрытно нельзя, а показываться народу я не имею никакого права… Я высказал всё, что сделал за тридцать лет борьбы против Советов… Я вложил в эту борьбу и мои знания, и мою энергию, все мои лучшие годы и отлично понимаю, что мне нет места среди людей, и я не нахожу себе оправдания.»

Ну, а выводы… Каждый вправе сам делать вывод, стоило (и стоит ли в будущем) революции поначалу проявлять великодушие и мягкосердечие к своим врагам. И чего в конечном итоге такая «доброта» ей стоит.

Официальное сообщение о суде, напечатанное в советских газетах:

Подсудимый Краснов П. Н. Возможно, фотограф заснял его в тот момент, когда он заявил на суде: «СССР — страна жидов и тунеядцев!»

Подсудимые слушают приговор

Фотография очень походит на предыдущую, но есть и отличие: подсудимые услышали, что все они приговариваются к повешению, их взгляды опущены вниз. Надежды, если она и была, больше не осталось

Александр Майсурян

Большевики Замоскворечья во главе с Павлом Карловичем Штернбергом обстреливают Кремль. Ноябрь 1917 года. Картина украшала вестибюль Государственного астрономического института имени П.К.Штернберга при Московском университете

Это было ровно сто лет назад: в Москве продолжались бои между красными и белыми. Красным удалось добиться ряда успехов и начать обстрел Московского Кремля с Воробьёвых гор и Котельнической набережной.

Последствия этих обстрелов описывал, в частности, посетивший в 1920 году Москву Герберт Уэллс: «сохранилось немало следов ожесточённых уличных боев начала 1918 года. Один из куполов нелепого собора Василия Блаженного, у самых ворот Кремля, был разбит снарядом и всё ещё не отремонтирован.» Видимо, знаменитому иностранцу причины, по которым дрались между собой эти загадочные русские, казались столь же «нелепыми», как и собор Василия Блаженного.

А американский журналист Джон Рид рассказывал о реакции, которую вызвала эта бомбардировка Кремля:

«Они бомбардируют Кремль!» Эта новость почти с ужасом передавалась на петроградских улицах из уст в уста. Приезжие из «матушки Москвы белокаменной» рассказывали страшные вещи. Тысячи людей убиты. Тверская и Кузнецкий в пламени, храм Василия Блаженного превращён в дымящиеся развалины, Успенский собор рассыпается в прах, Спасские ворота Кремля вот-вот обрушатся, дума сожжена дотла. Ничто из того, что было совершено большевиками, не могло сравниться с этим ужасным святотатством в самом сердце святой Руси. Набожным людям слышался гром пушек, палящих прямо в лицо святой православной церкви и разбивающих вдребезги святая святых русской нации.

15 (2) ноября комиссар народного просвещения Луначарский разрыдался на заседании Совета Народных Комиссаров и выбежал из комнаты с криком: «Не могу я выдержать этого! Не могу я вынести этого разрушения всей красоты и традиции…»

Вечером в газетах появилось его заявление об отставке:

«Я только что услышал от очевидцев то, что произошло в Москве.

Собор Василия Блаженного, Успенский собор разрушаются. Кремль, где собраны сейчас все важнейшие художественные сокровища Петрограда и Москвы, бомбардируется.

Жертв тысячи.

Борьба ожесточается до звериной злобы.

Что ещё будет? Куда идти дальше?

Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен.

Работать под гнётом этих мыслей, сводящих с ума, нельзя.

Вот почему я выхожу в отставку из Совета Народных Комиссаров.

Я сознаю всю тяжесть этого решения, но я не могу больше…».

Кстати, в ходе дальнейшей революции Московскому Кремлю пришлось выдержать ещё один обстрел — 6 июля 1918 года, во время восстания левых эсеров, по нему стреляли из артиллерии восставшие…

В. Бонч-Бруевич так описывал этот момент: «Нарядное солнце заливало старинные здания Кремля, поблескивая на золотоносных куполах собора. Вдруг что-то ухнуло, затрещало, заколебалось и вслед за тем посыпалось и зашуршало.

— Стреляют! Это артиллерийский выстрел! — крикнул кто-то…

Благовещенский собор был пробит…».

Но это был единственный выстрел, попавший по Кремлю.

— Ведь они и стрелять-то не умеют! — добродушно смеялся Ленин над этой бомбардировкой. — Метят все в Кремль, а попадают куда угодно, только не в Кремль…

(В других воспоминаниях Бонча эта фраза Ильича приведена как «а попадают в Арбат», но потом он решил, видимо, смягчить её).

В общем, революция есть революция, ни её противники, ни сторонники в своих действиях не церемонятся, и интеллигент Луначарский со своими рыданиями и сетованиями был совершенно неправ… «Не преуменьшайте ни одного из зол революции, — говорил позднее Владимир Ильич иностранным товарищам. — Их нельзя избежать. На это надо рассчитывать заранее: если у нас революция, мы должны быть готовы оплачивать её издержки».

Н. Володин. «В. И. Ленин в Разливе». 1966

«В шалаше, — писал товарищ Ленина по этому последнему подполью Григорий Зиновьев, — мы сразу почувствовали себя спокойнее. Жизнь стала «налаживаться». Кругом версты на две ни одного человека… Усталый и измученный работой и передрягами, В. И. первую пару дней прямо наслаждался невольным отдыхом… Он делал прогулки, ходил купаться на Разлив, лежал на солнышке». По вечерам они пекли картошку в золе костра у шалаша. «В вечернее время, — вспоминал рабочий Николай Емельянов, который и построил шалаш, — частенько ходили ловить рыбу бреднем с ребятишками… Ильич, по-моему, очень любил рыбную ловлю». Рыбачить помогал 13-летний Николай — сын Емельянова. «Наловили много плотвы, окуней, судаков, ершей. Неизвестно, кто больше радовался улову — Коля или Владимир Ильич. Они с таким удовольствием сидели вдвоём и перебирали рыбу, сортировали её и приговаривали:

— Это для ухи, эту зажарим».

Зиновьев: «Первые дни В. И. не читал газет вовсе или прочитывал только политическую передовицу в «Речи»… Такое море лжи и клеветы не выливалось ни на одного человека в мире. О «шпионстве» Ленина, об его связи с германским генеральным штабом, о полученных им деньгах и т. п. печаталось в прозе, в стихах, в рисунках и т. д.

— Не надо портить себе нервы, — говорил Ильич. — Не стоит читать этих газет, пойдём лучше купаться.»

Типичная карикатура на Ленина из буржуазной печати 1917 года (из журнала «Бич»). Нарисована художником Дени, известным впоследствии советским карикатуристом. Изображала Владимира Ильича в образе Иуды Искариота, в древнеиудейской одежде, с веревочной петлей на шее. Ленин принимает от некоего «неизвестного лица» в маске и с усиками а-ля кайзер Вильгельм мешок с серебрениками: «Благоволите получить и расписаться, херр Ленин… Тридцать сполна!» «Верная служба — честный счёт», — гласила подпись…

Г.В.Киянченко. Ленин в Разливе. 1975

Но не всё было так безоблачно и безмятежно и в этом шалаше. Ведь за головы его обитателей власти объявили награду — по 100 тысяч рублей золотом за каждого. Говорили, что по их следам пущены лучшие полицейские силы, собаки-ищейки, включая знаменитую ищейку по кличке Треф…

В случае обнаружения властями Ленин не без оснований ожидал не ареста, а немедленного самосуда. Зиновьев: «Помню один момент (кажется, на пятый день нашего «отдыха» в шалаше), сильно взволновавший нас. Ранним утром мы вдруг слышим частую, все усиливающуюся, все приближающуюся стрельбу на совсем близком расстоянии (пара-другая вёрст от нашего шалаша). Это вызвало в нас уверенность, что мы выслежены и окружены. Выстрелы становились всё чаще и ближе. Решаем уйти из шалаша. Крадучись, мы вышли и стали ползком пробираться в мелкий кустарник. Мы отошли версты на две от нашего шалаша. Выстрелы продолжались. Дальше открывалась большая дорога, и идти было некуда. Помню слова В. И., сказанные не без волнения: «Ну, теперь, кажется, остаётся только суметь как следует умереть». Твёрдо запомнил эти слова Ильича…»

«Однако стрельба скоро стала затихать, и через некоторое время мы с кучей предосторожностей стали возвращаться «домой» — в шалаш. Скоро дело разъяснилось». Отряд юнкеров разоружал рабочих соседнего Сестрорецкого оружейного завода…

А до 25 Октября оставались считанные месяцы и недели…

P. S. Ну, и смешно, хотя и грустно, читать на этом фоне свежую новость из 2017 года: «По словам главы Украинского института национальной памяти Вятровича, памятников Ленину в городах больше нет на территории, которая контролируется Украиной. Возможно, они остались в сельской местности и на территории предприятий. По его словам, всего в рамках кампании по декоммунизации на Украине было демонтировано 2389 памятников, в том числе 1320 — Ленину. Большинство низверженных «вождей» было просто уничтожено… Бронзовые Ленины были переплавлены.»

Это хорошо (заранее) прокомментировал Владимир Ильич в том самом шалаше: «Чем больше вранья, чем гнуснее это враньё, тем хуже для них, тем меньше рабочие поверят клеветникам». Потом он добавлял: «Миллионы экземпляров буржуазных газет, на все лады кричащие против большевиков, помогли втянуть массы в оценку большевизма… Теперь в международном масштабе миллионеры всех стран ведут себя так, что мы должны им быть от души благодарны… Мы должны кланяться и благодарить господ капиталистов. Они работают на нас.»

Аркадий Рылов. Ленин в Разливе. 1934

Александр Майсурян