Идеалы и каннибалы: пионерия как зеркало кризиса позднего СССР

День пионерии, по традиции, относится у нас к праздникам, не полностью, но во многом отделенным от изначальной идеологической нагрузки. Как, кстати, и другой праздник этого месяца – Первомай.

Люди с радостью вспоминают о временах, когда небо над головой было голубее, трава под ногами была зеленее, а галстук на шее был краснее – и вообще он был.

Однако полностью идеологии, изначального смысла 19-го мая все равно не избежать. Интересно, что довольно критически о нем, во всяком случае, применительно к позднесоветскому периоду, отзываются люди идеально левых (не левацких в плохом смысле слова) взглядов.

Так, известный публицист Артем Кирпиченок написал вчера, что «с политической точки зрения пионерия 80-х была убожеством, осталась лишь борьба за дисциплину, отметки и озеленение».

А другой известный публицист, Александр Коммари, сказал, что пионерскую организацию вспоминает с теплотой, а вот «поздний комсомол не люблю совершенно».

Думаю, есть повод задуматься и поговорить о пионерии, да и комсомоле как зеркале кризиса позднего СССР и его распада.

Причин кризиса было много, и мы в свете не такого уж и далекого тридцатилетия исчезновения красного флага с кремлевского флагштока обязательно все их обсудим. Но сейчас хотелось бы затронуть те, что особо ярко проявлялись именно в мыслях и поступках последних советских молодых плеяд.

***

Есть два противоположных мнения. Антисоветчики говорят, что всем лучшем в своей жизни и развитии СССР был обязан русским, родившимся до революции, и как только они все умерли или, состарившись, вышли на пенсию, распад страны оказался скор и неизбежен.

Мнение это страдает серьезнейшим упрощением. В конце концов, когда Российскую империю настигла Февральская революция, число родившихся до революции в ней было 100%.

Не меньше упрощения и во мнении, что все лучшее в СССР исключительно советское и есть (Октябрьскую революцию, вероятно, делали полугодовалые младенцы, родившиеся после Февральской), и когда оно по каким-то причинам угасло, да еще и уважаемые западные партнеры расстарались – тогда все плохое и случилось.

Левый тележурналист Константин Семин (вот он, пожалуй, что левак) говорит:

«Невозможно отделить коммунистов, которые подняли красный флаг над Рейхстагом, от тех, кто поднял его над Зимним. Не выйдет отделить комиссаров, руководивших коллективизацией, от комиссаров, которые личным примером поднимали бойцов в рукопашную. Брестскую крепость, в числе прочих, обороняли подразделения 132 отдельного батальона конвойных войск НКВД. Того самого батальона, который конвоировал польских военнопленных, за которых Путин не смог лично извиниться перед Качинским. И который был исключён из списков действующей армии как «целиком погибший в боях». Знаменитая надпись: «Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!» была найдена в развалинах именно их казармы. Невозможность провести линию между «красными палачами» и героями, сражавшимися насмерть, это требует либо пересмотра тезиса о «преступности большевизма», либо оправдания фашизма».

Формально сказанное во многом верно. Фактически столь же во многом здесь нарушен принцип «после не значит вследствие».

Вряд ли комиссары шли в рукопашную именно потому, что руководили коллективизацией. Вряд ли бойцы НКВД, действительно сражавшиеся очень мужественно и храбро, делали это, потому что кого-то чуть раньше куда-то конвоировали.

То же и с не упомянутыми Семиным комсомольцами-героями и пионерами-героями. Для них красный галстук и комсомольский значок были более значимы и святы, чем иконы или дореволюционные знамена, которые они плохо себе представляли. Они верили в светлое будущее мира, окрашенное в красные цвета, и воевали за него, но в первую очередь они воевали за настоящее своей страны, терзаемой сильным и безжалостным врагом, ее физическое настоящее.

Они не были поверхностными русскими, как большинство современных россиян. Они были русскими глубинными – не путать с сурковским «глубинным народом», который как раз про современных россиян.

Да и внешнее оформление национального духа и традиции перед войной начало постепенно возвращаться.

Недаром в декабре 1939-го московская школьница Нина Костерина, посетив Третьяковскую галерею, записала в своем ставшем затем известным дневнике:

«Вчера, когда я после осмотра выставки шла домой через центр, по Красной площади, мимо Кремля, Лобного места, храма Василия Блаженного, — я вдруг почувствовала какую-то глубокую внутреннюю связь с теми картинами, которые были на выставке. Я — русская. Вначале испугалась — не шовинистические ли струны загудели во мне? Нет, я чужда шовинизму, но в то же время я — русская. Я смотрела на изумительные скульптуры Петра и Грозного Антокольского, и чувство гордости овладело мной — это люди русские. А Репина — «Запорожцы»?! А «Русские в Альпах» Коцебу?! А Айвазовский — «Чесменский бой», Суриков — «Боярыня Морозова», «Утро стрелецкой казни» — это русская история, история моих предков».

Нина погибла в 1941-м под Москвой.

Но ее выжившие ровесники, сочетавшие национальный дух и великую социальную идею, могли, выиграв вместе с другими поколениями Великую Отечественную, выиграть и следующую войну – «холодную».

Несколько раз мы подходили к этому очень близко, особенно на рубеже 1960-1970-х, когда Запад сотрясали страшные кризисы: США корчились во вьетнамской и послевьетнамской ломке, на ФРГ наводила ужас террористическая группировка РАФ слева и не до конца изжитая угроза реванша справа, в Италии так и вовсе шла фактически гражданская война. «Разрядка» и Хельсинские соглашения 1975-го казались перемирием с позиций советской силы, учитывая, что инициатором международного противостояния был Запад.

Интересно, как выглядел бы сейчас Запад в мире победившего СССР, что писали бы о нем и причинах его поражения и нашей победы у нас и у них. Как выглядим мы и они в мире реальной фактической истории, где проиграли мы, а победили они — известно.

Однако, надо отметить, немалое количество здравомыслящих господ и товарищей «оттуда» все чаще признают, что победа оказалась пирровой.

Когда Запад торжествующе разрывал ленточку на финише, из его организма стремительно уходили дух, идеи и традиции, все, что многими десятилетиями и веками составляло его жизненные силы. И начался, точнее, стал стремительным и необратимым этот уход примерно тогда же, когда и у нас.

***

В моих запасниках имеется одна историко-философская концепция, ни в коем случае, конечно, не претендующая на роль «теории всего», но на роль одной из точек обзора и обдумывания новой истории Европы и мира, наверное, претендовать могущая. Суть ее вот в чем.

В протестантизме, названном великим немецким мыслителем и социологом Максом Вебером фундаментом капитализма, есть идея предопределения, абсолютизированная в итоге Жаном Кальвином.

Согласно этой идее, душа человека с самого момента его рождения приговорена Господом к той или иной участи. Изменить участь нельзя, можно лишь проверить, положителен (спасение) или отрицателен (геенна огненная) твой приговор. А единственный способ проверки — тяжелый, неустанный труд.

Если дела в труде идут, если благосостояние крепнет — значит, ты угоден Богу. Если же дела не ладятся — значит, ты человек обреченный.

Важное обстоятельство — неустанному труду должна сопутствовать строгая аскеза, ведь ты зарабатываешь деньги не ради роскоши и достатка, но токмо для осознания Воли Божьей.

Деньги — не эквивалент мирских благ, а символ Божьего Благоволения, они священно-самодостаточны. В этом плане идеальный протестант — герой известного американского мультсериала миллионер Скрудж Макдак с его любовью к купанию в золоте.

Достаточно долгое время протестантам было не до формирования своего глобального проекта. То есть понятно, весь мир насилья (католического) мы разрушим до основанья, а затем…

А что затем?

Да какой «затем», выжить бы для начала!

Но после более-менее успешного окончания первого этапа протестантской борьбы за выживание (хронологической вехой тут можно обозначить Вестфальский мир 1648 года) возникла и необходимость в собственной эсхатологической доктрине.

Да, протестантизм делает упор на личном успехе и спасении, но его последователи не могут не иметь никаких общих целей, тем паче уже занимая немалую часть Европы и США. Золото зарабатывается не для себя, а для Бога и ради Бога, в золоте можно купаться, но что будет, когда оно густым слоем покроет всю планету?

Думается, тогда, на уровне, может быть, даже не слов, а мыслей зародился проект «золотого миллиарда».

Он предельно прост. Мы сейчас спасаем душу, накапливаем богатство и элиминируем тех, кто не с нами, а затем, когда-нибудь через столетия, когда мы победим окончательно и бесповоротно победим, наши потомки поживут так, как еще никогда никто еще не живал. Но это будет очень не скоро, практически за горизонтом времён, а пока надо бороться и копить, юлить и не сдаваться.

Этот простой посыл, брошенный на почву еще допротестантской привычки европейцев думать не только о своей жизни, а мыслить категориями поколений (пусть я стал немногим более успешным, чем мой отец, зато заложил фундамент, чтобы мой сын был успешнее, чем я), оказался чрезвычайно эффективным.

Любопытно, что, если принять эту мою версию, получается следующее: протестанты видели в аскезе и труде гарантию посмертного блаженства, а далеких потомков, соответственно, обрекали на праздную растрату их накоплений и последующие тысячелетние муки вне Царства Божия (по протестантской же теологии).

Было ли у самих протестантов тех времён понимание откровенного человеко-, хуже того — потомконенавистничества их идеи?

Возможно, они считали момент своей полной победы совсем уж далеким, относящимся практически к другой реальности, возможно, считали, что именно так и надо для очистительного конца света.

Конечно, время вносило коррективы в долгосрочный план. Чтобы держать в приличном состоянии собственные кадровые ресурсы и заодно обеспечить более плавную интеграцию в свой проект католиков, капиталисты приоткрывали золотые закрома, припасённые для эпохи «завершения истории».

Европейские пролетарии в XIX-начале XX века стали жить лучше и обрели больше социально-политических прав, а нувориши-буржуа пытались превратиться в новую аристократию, породняясь для этого с аристократией старой.

Октябрьская революция и красный проект построения Царства Божьего на Земле стали для Запада мобилизующим вызовом. Классовые битвы приходилось перемежать новыми классовыми уступками, чтобы низшие слои не пошли по советскому пути.

Одновременно в СССР парадоксальным образом происходило обратное: поняв, что всемирной революции с наскока не получилось, да и коммунизма в одной отдельно взятой стране за одно поколение не построить, руководители и идеологи предложили ударно поработать и претерпеть лишения ради счастья будущих поколений.

В 1960-х два проекта сошлись в одной точке исторического развития.

Это не была конвергенция в модном тогда ее понимании, не «розовение» капитализма и либерализация советского социализма, хотя и это тоже. Скорее – именно взаимный и внутренний баланс.

На Западе, сохранявшем еще консервативные национальные устои и образ жизни, построили развитое социальное государство благосостояния. У нас наступил гуманный брежневский потребительский социализм как высшая точка преодоления, примирения и развития предыдущих отрезков.

Часто противопоставляют друг другу эпохи Сталина, Хрущева и Брежнева.

При Сталине, мол, была жесткость и лишения, но были великие свершения и большой политический стиль, при Хрущеве сохранилась, а в чем-то и увеличилась риторика построения и всемирной победы коммунизма, вместе с большим стилем, великими стройками этого самого коммунизма и на фоне снижения жесткости (хотя не забудем про новочеркасский расстрел).

При Брежневе же наступила благополучная пора, одна из лучших в русской истории, практически временный конец этой самой истории. Но уже без порывов и большого стиля, пусть и с отдельными его штрихами, такими как БАМ.

Каждому нравится что-то свое или не нравится все сразу, но на самом деле это звенья одной цепи, кровь, пот, слезы и лишения 1920-1940-х, в том числе военные, закладывали фундамент брежневского почти двадцатилетия.

Что-то сломалось, видимо и по мнению многих исследователей, в 1968-м.

Запад в тот год погрузился в пучину массовых студенческих и вообще молодежных протестов, волнений, демонстративных выходок радикальных молодежных движений. Молодежь под смелыми, но расплывчатыми лозунгами вроде «запрещается запрещать» показывала, что не хотят жить, как отцы.

Знаковым тот год выглядит и для нас.

Дело не только в интервенции в Чехословакию, геополитически вынужденной, но показавшей недостаточную маневренность Кремля в сфере «мягкой силы», задевшей западную левую интеллигенцию и смутившей собственную, советскую. Операция «Дунай» — лишь верхушка айсберга, начавшего постепенно и неумолимо таять.

Несмотря на все это, 1970-е и мы, и Запад, пусть и корчившийся в кризисах, прошли более чем достойно. Вообще 1960-1970-е, возможно, пик и лебединая песня христианской цивилизации во всем ее разнообразии. Благотворная конкуренция систем и их сотрудничество дали миру технологические, гуманитарные и культурные достижения, до сих пор не превзойденные, разве что развиваемые и засовываемую на потеху публику в новые броские обложки.

Это касается всего, включая самые противоречивые и пикантные сферы, где достижения были одновременно приметой упадка.

Сложно снять более жуткие и леденящие душу мистические фильмы, чем «Омэн», «Экзорцист» и «Ребенок Розмари», фильм более пикантный и скандальный, чем «Распутное детство» с двенадцатилетней Евой Ионеско. Все нынешние фильмы ужасов в жанре «найденной пленки» с разной степени успеха отталкиваются от «Ада каннибалов» Руджеро Деодато, где живущие вне истории амазонские дикари-каннибалы столкнулся с еще более страшными дикарями современного Запада, возомнившими себя «сверхлюдьми».

«Ад каннибалов» это, наверное, формально уже восьмидесятые, ибо 1980-й.

А двумя годами ранее, в еще несомненные семидесятые, вышел замечательный советский фильм «Расписание на послезавтра». Он о совсем других сверхлюдях, одаренных учениках физико-математической школы (конечно же, пионерах и комсомольцах), которые рано или поздно приведут общество в тот самый коммунизм, обещанный Хрущевым как раз к году выхода «Ада каннибалов».

В «Расписании» много интересных линий и моментов, но больше всего врезается в память вот какой эпизод. Одна из учениц решает выгнать из дома надоевшего старого пса, чего не допускает ее одноклассник – он берет собаку себе. Встретив мальчика с новым четвероногим другом, отец девочки и бывший хозяин собаки (его играет Владимир Басов) с теплой тоской говорит: «Я вам верю. Вы добрый. Вы заметили, это сейчас не в моде. Говорят: интеллигентный, деловой, даже предприимчивый. Но никогда добрый».

До распада СССР оставалось тринадцать лет.

В 1983-м на наши экраны вышло «Чучело». Его юные герои – это уже даже не черствая девочка из «Расписания». Они стоят где-то на полпути между ней и героями «Ада каннибалов», закономерно развиваясь в сторону «Ада».

От пионеров из произведений Аркадия Гайдара их отделяет полвека, они – внуки тех пионеров. А проектировщик и воплотитель в жизнь людоедской «шоковой терапии», призванной «очистить страну от скверны совчины и лишних людей» — внук Гайдара и носитель его фамилии-псевдонима.

Можно обратиться к детско-юношеской литературе тех лет, хотя бы к журналам «Костер» и «Пионер». Конечно, и до этого в рассказах, повестях и романах для подрастающего поколения совсем не все было в сусальном золоте и киселе, проблемам, трудностям и недостаткам посвящалось не меньше места. Но в 1980-х как-то особо усиливается надлом, ощущение тупика и болота, при сегодняшнем прочтении это видно с особой, мучительной ясностью.

Нарастает разлад между парадными ценностями и повседневностью, втолковываемыми идеалами и бытом, вроде бы одобряемым альтруизмом и фактической низменной погоней за всем модным и заграничным, вплоть до жвачки.

В замечательном романе Владислава Крапивина «Журавленок и молнии» главному герою от деда достается ценная старинная книга о путешествия и путешественниках. Для мальчика она почти что Библия, но его отец однажды тайком сдает фолиант в букинистический магазин, чтобы расплатиться с грузчиками за доставку зеркала.

— Ты не знаешь… — проговорил Журка. — Эту книгу, может, сам Нахимов читал. Она в тысячу раз дороже всякого зеркала… Да не деньгами дороже!

— Тебе дороже! А другим?! А матери?! Ей причесаться негде было! А мне?.. О себе только думать привык! Живем как в сарае, а ты как… как пес: лег на эти книги брюхом и рычишь!

Мощный и печальный символ и аналог обмена первородства на чечевичную похлебку.

Перестройка окончательно выпустила из-под спуда эти противоречия и тенденции, впрочем, и без того рвавшиеся наружу. До печального финала оставалось совсем недолго.

Кто-то из пионеров и комсомольцев, действующих и недавних, оставался верен проигрывающим идеалам, в чем бы эта верность ни выражалась, кто-то сломался.

Большинство продолжило жить и выживать, стараясь не задумываться о высоких материях и не терзать себя мыслями о сути и причинах грянувшей катастрофы, тем более выживание оставляло довольно мало времени на мысли.

Меньшинство, типа перспективного комсомольского вожака Ходорковского, не просто приняло перемены, но и втиснулось в первый их эшелон, жаль что не на Север. В столкновении идеалов и каннибалов лучше быть на стороне каннибалов, особенно если те выигрывают за явным преимуществом.

Я, повторюсь, не утверждаю, что приведенное объяснение краха СССР и кризиса остального мира самое и единственное верное. Да и оно включает в себя несколько подпричин и лежит между столькими же.

Но факт – найти долгосрочную «золотую середину» между Порывом, великой благородной целью и достатком, благосостоянием, а уж тем более при необходимости переносить центр тяжести то в одну, то в другую сторону очень сложно, почти невозможно.

Но…все-таки возможно?

***

Неделю назад умер Константин Крылов, известный общественный деятель, яркий неординарный писатель и публицист. Он родился в 1967-м, то есть был тем самым пионером и комсомольцем семидесятых-восьмидесятых. От развала СССР ничего не выиграл, только проиграл, «советчину» во всех ее проявлениях при этом ненавидел, а в последние годы, как считается, от жизненной неустроенности начал переносить нигилизм вообще на все русское, от архитектуры до письменности.

Я, ценя и уважая покойного за его безоговорочную поддержку Русской Весны и Донбасса, крайне редко был согласен с ним, но если в чем-то и был, то полностью и до последней буквы – обладал он таким даром подачи своих мыслей.

Одной из главных, если не главной его идеей было, что русские никакой не мессианский, не предназначенный для великих порывов и проектов народ. А такой же как все, не лучше и не хуже. И нужды, цели у него точно такие же, как у всех – в частности, спокойно мещански жить, крепко спать на чистой красивой перине и вкусно кушать. Как выражался сам покойный – «кушанькать».

Подчеркнутое внимание и погружение в таинство пищевкушения и все, что с ним связано, возведение его в ранг национальной святыни смущало многих, и меня в том числе. К тому же было не совсем понятно, где проходит зыбкая грань между нормальным мещанским бытом и отвлекающими от этого высокими порывами.

Крым, Новороссия, Русская Весна – это ведь тоже порывы и проект.

В то же время я понимал, что такие декларации – естественный обратный эффект от предложений приковать русский народ к тачке, чтоб он за баланду пахал до скончания веков, и не за светлое будущее своих потомков, а за светлое настоящее колониального начальства.

Бывший вице-премьер Игорь Шувалов гранитно отлил программу этого светлого настоящее буквально в паре фраз:

«Выдержим любые лишения, которые будут внутри страны — меньше потреблять продуктов, меньше электричества, я не знаю, еще какие-то вещи, к которым мы все привыкли. Но если мы будем ощущать, что кому-то извне хочется поменять нашего лидера и это не наша воля, что это влияние на нашу волю, мы будем просто едины как никогда».

Точно так же я, не совсем бессребреник, но и совсем не стяжатель, понимаю неприятие формулы «русским деньги не нужны», внедряемой все теми же господами. Русские, смею полагать, сами решат, нужны им деньги или нет. Думаю, русским деньги как минимум пригодятся.

Мечта Крылова о России как маленькой уютной Чехии никогда не осуществится, ибо для этого нам придется в буквальном территориальном смысле сократиться до чешских размеров. А чтобы уберечь наши земли (лучше – увеличить) от разных зарубежных уважаемых партнеров и, главное, их местных ставленников, чтобы при этом на этих землях еще и нормально есть и нужное количество часов спокойно спать – без идей и порывов не обойтись.

Но в свою очередь чтобы продумывать и реализовать идеи – надо есть, спать, желательно и ходить не в рубище, а в более-менее комфортной и гигиеничной одежде. Читать умные книги, напечатанные нормальным шрифтом на хорошей бумаге, получать нормальные медицинские услуги, и чтобы врач за их оказание получал нормальную зарплату. Не будет этого – угаснет народ, который должен выполнять миссию – угаснет миссия по сохранению и развитию народа в его неприкосновенных границах.

И все остальные возможные миссии всемирного характера тоже угаснут автоматически, просто по факту.

Звучит просто, но сделать, как уже сказано выше, очень сложно.

Превратить дурное бесконечное колесо сансары в естественную гармоничную закольцованность целей и средств, быта и высоких устремлений, да так, чтобы точка баланса была распределена по всему кольцу, чтобы она, собственно, и была этим кольцом, а не находилась где-то снаружи в чужих руках – наша национальная идея на XXI век.

Проект и порыв, если хотите. Тогда пионеры будущего, которые, возможно, будут носить какое-то другое имя, не придут в уныние или озлобленность от разрыва между должным и сущим. И не станут: одни крушить страну, а другие отрешенно на это взирать.

Дай Бог, среди нас сегодня присутствуют в достаточном количестве первопроходцы этой новой национальной идеи.

Так что – с Днем пионерии! В переводе «пионер» это как раз «первопроходец».