Украинская антинародная бес-публика

Фото отсюда

Иоганн Гете в свое время в эпоху заката Священной Римской империи германской нации ехидно шутил, что данное образование не является ни священной, ни римской, ни империей, да и с германской нацией соотносится очень плохо. В схожем духе спустя пару веков соотечественник Гете, один из ведущих политиков ФРГ Франц-Йозеф Штраус отзывался о существовавшей на тот момент ГДР: дескать, она не германская, не демократическая, не республика. Впрочем, херр Штраус, как представляется, горячился, не знаю, как насчет демократии и республиканства, а немецкого, я бы даже сказал, конкретно прусского, в ГДР было заметно больше, чем в американизированной ФРГ.

Исходя из этого сатирико-политического шаблона, что мы можем сказать об УНР, Украинской народной республике, чья независимость была провозглашена сто один год назад? Республикой, что, как известно, в переводе с латыни означает «общественное дело», она была очень относительной — скорее, плодом усилий политиканов, только вчера вышедших или не вышедших вовсе из маргинальной ниши и имевших минимальную поддержку населения. Соответственно, с «народной» тоже большие проблемы. А вот украинской… ей она, пожалуй, была. В том смысле, что созданный с нуля национально-государственный проект безо всякой реальной базы, с выдуманной историей и натужной идеологией можно назвать как угодно, хоть Остазией, хоть Мордором, хоть Семью королевствами. Американские доброхоты начала XIX века территорию в Африке, куда переселяли выкупленных черных невольников, назвали Либерией, страной свободы. Адепты же возникшего на южнорусских-малороссийских землях причудливого проекта решили закрепить за ним чуть видоизмененное слово «окраина», давно прижившееся в лексиконе в сугубо географическом смысле. Как корабль назовешь…

Впрочем, о кораблях, как и о выходе к морю, самые первые политические украинцы и мечтать не могли, не идя в своих фантазиях дальше нескольких центральных губерний Малороссии. Более того, немногочисленная протоукраинская интеллигенция еще во второй половине XIX века претендовала лишь на увеличение степени обособленности в рамках триединого русского народа и восточнославянского племени. Так, один из отцов тогдашнего украинства Михаил Драгоманов видел Украину одной из частей новой, перестроенной на федеральных началах России. И это был практически предел радикализма и дерзости, но даже и такое, c точки зрения сегодняшнего дня, довольно травоядное украинство вызывало где гневные, а где ироничные отповеди практически всего российского общества, от славянофила Аксакова и либерал-консерватора Каткова до революционного демократа Белинского и безусловного либерала-западника Тургенева (кто ж не помнит отрывок из Ивана Сергеевича про «грае, грае, воропае»). Недовольство и недоумение вполне понятные — примерно так же мы сегодня реагируем на идею создать Уральскую или Донскую пусть даже не независимые, а национально-автономные республики на основе самобытности говора, менталитета и социально-экономической ситуации.

Примерно так же дело обстояло и в Австро-Венгрии, где власти отчасти подавляли восточнославянскую общественно-политическую активность, а отчасти пытались направить ее на соединение с российским украинофильством и, тем самым, расшатывание России. Большинство интеллигенции, да и простого люда Галиции, Закарпатья, Буковины, Холмщины и Волыни называли себя русинами или просто русскими. И даже украинофилы зачастую именовали себя теми же русскими, только с одной буквой «с», а украинскую автономию в общем русском мире представляли себе где-то на драгомановском уровне. Иван Франко, занимающий почетное второе место после в пантеоне украинских писателей после Т.Шевченко, в молодости стихотворно поругивал «москалей и ляхов», однако значительно более поздние и зрелые его строки нынешние украинцы вспоминать не очень любят: «Мы все русофилы, слышите, повторяю еще раз, мы все русофилы. Мы любим великорусский народ и желаем ему всяческого добра, любим и учим его язык. И читаем на нем нового, наверное, не меньше, а может, больше, чем на своем…»; «Ни один умный человек, у которого есть хоть капля политического здравого смысла, <…> не мог даже в самой буйной фантазии рисовать себе возможность отделить и отгородить украинскую землю от России».

Перед Первой мировой войной обстановка изменилась не сильно. Малороссия была оплотом общерусского правого консерватизма и конкретно «Союза русского народа». В Донбассе и Новороссии Харьков еще имел какие-то следы активности ереси украинствующих, но в Донецке (тогда называвшемся Юзовкой) и Луганске на единичных ее представителей смотрели как на сумасшедших. Мелкий московский служащий Симон Петлюра на общественных началах редактировал русскоязычный журнал «Украинская», подвергаясь нападкам радикального украинца Винниченко за «пропаганду лозунга борьбы за Россию до победного конца», а после начала войны заявил, что русская победа позволит объединить всех украинцев, включая австро-венгерских, под скипетром русского царя. Справедливости ради, по другую сторону фронта тамошние ересь украинствующие, придерживавшиеся ровно противоположного мнения, создали в австро-венгерской армии добровольческий легион «сечевых стрельцов», насчитывавший несколько тысяч человек.

Февральская революция породила в украинских активистов ощущение близости самой сногсшибательной мечты, а именно — автономии в составе России. Созванная в Киеве Центральная рада озвучила именно эту цель, но Временное правительство в Петрограде фактически проигнорировала автономистские устремления, подтвердив тем самым приписываемое Винниченко (ставшим зампредом Рады) едкую фразу, мол, российский демократ заканчивается там, где начинается украинский вопрос. Тогда в июне Рада своим I Универсалом объявила автономию уже не пожеланием, а свершившимся фактом. В Киев приехала делегация Временного правительства во главе с Керенским, достигшая компромисса: Петроград признает теоретическую возможность обсуждения автономного украинского статуса когда-нибудь в будущем, а Рада замораживает нынешнее провозглашение автономии до созыва Всероссийского Учредительного собрания. Отметим, что даже такая символическая уступка породила кризис Временного правительства, из которого вышли трое министров-кадетов. К тому же соглашался отдать под украинскую юрисдикцию лишь пять губерний — Киевскую, Волынскую, Подольскую, Полтавскую и часть Черниговской. Тем не менее Рада в торжественном II Универсале признала себя местным органом Временного правительства и заявила, что «мы, Центральная Рада,… всегда стояли за то, чтобы не отделять Украину от России».

После Октябрьской революции в ноябре Рада приняла III Универсал, в котором провозгласила УНР, пусть пока и «не отделяясь от республики Российской». В состав сей республики входили губернии, якобы этнически украинские: речь шла о Киевской, Волынской, Подольской, Херсонской, Черниговской, Полтавской, Харьковской, Екатеринославской губерниях и части Северной Таврии; в будущем по результатам «народного волеизъявления» допускалась возможность присоединения и частей Воронежской и Курской губернии. Большевиков новые киевские власти не признавали, предпочтя договариваться с антибольшевистскими силами на Дону, большевики в ответ обвиняли Киев в проведении реакционно-буржуазной политики и одновременно пытались хоть как-то с ним взаимодействовать.

В плане внешней политики правительство УНР, в частности, ставшие соответственно премьером и секретарем по военным делам Винниченко и Петлюра поначалу ориентировались на Антанту. Та, стремившаяся сохранить в состоянии войны с германским блоком максимальное количество частей развалившейся Российской империи, устами своих представителей в Киеве обещала всяческую поддержку, но на деле ничем не помогали и де-юре УНР не признавали; так же, кстати, они вели себя и с большевиками.

В результате «самостийники», понимая, что Антанта далека и лукава, а немцы близко, решили вступить в переговоры с последними, на первом этапе неофициально. Как раз в это время большевики, для которых ситуация на Юге складывалась критически, а территории УНР становились жизненно важны в качестве ключа к Дону, объявили об официальном непризнании Рады и состоянии войны с ней, провозгласили на Всеукраинском съезде Советов в Харькове Украинскую народную республику Советов и начали широкомасштабное наступление. Советская власть достаточно быстро была установлена в Донбассе и Новороссии, где УНР и вообще идеи украинства поддерживали не больше 10% населения. Дорога на Киев была открыта.

Ситуация для самостийников складывалась катастрофически. Речь уже не шла о том, чтобы с позиций своей субъектности договариваться о чем-то с немцами — нужно было срочно договариваться с немцами, чтобы сохранить хоть какую-то субъектность, пусть и сугубо марионеточную. В Брест-Литовск была спешно направлена украинская делегация, где ее полномочия в принципе признали, но для подписания каких-либо договоренностей нужно было провозгласить полную независимость от России, что и было сделано 22 января, когда к Киеву уже подходили красные части. Соответственно, «мирный договор» был подписан 9 февраля, в день, когда большевистские часть вошли в пределы «матери городов русских» — украинское правительство бежало оттуда днем ранее. В договоре признавалась «независимость» Украины под фактическим протекторатом Германии и Австро-Венгрии. До середины лета УНР должна была поставить в Берлин и Вену миллион тонн зерна, 400 млн яиц, до 50 тыс. тонн мяса рогатого скота, сало, сахар, пеньку, марганцевую руду и ряд других продуктов и товаров. В обмен немцы милостиво согласились помочь в выдворении большевиков и возвращении УНР на штыках «европейских партнеров». Ничего не напоминает такая «независимость»? Именно — нынешнюю церковную «автокефалию», да и положение дел в светской политической плоскости тоже.

Большевики сначала договоренности не признали, но затем, после необъяснимого преступного фортеля Троцкого, провозгласившего состояние «ни войны, ни мира, войну прекращаем, договор не подписываем», и нового немецкого наступления, — признание в рамках мирного договора от 3 марта все-таки состоялось. Впрочем, вскоре немцам Рада осточертела своей балаганностью, недееспособностью и криминальными замашками — последней каплей стало похищение высокопоставленным чиновником Рады Осиповым близкого немцам банкира Доброго с требованием выкупа. Раду разогнали, а вместо УНР появилась «Украинская держава» во главе с гетманом Павлом Скоропадским — генералом императорской армии, весьма скептически, кстати, относившимся к украинству.

После поражения Германии УНР была восстановлена вновь — чтобы через два года пасть окончательно под ударами то красных, то белых (обе стороны русской гражданской войны к Петлюре, ставшему лидером «республики» во второе пришествие оной, относились без малейшей симпатии), а временами еще и поляков с Антантой. Впрочем, нет, не окончательно — еще через семьдесят лет она вновь явилась миру как «незалежная Украина — не Россия». Она вновь оказалась нелепой, неестественной, нежизнеспособной в отрыве от России и подчеркнутом ей противопоставлении, она опять была чужой для Новороссии, а конкретно для Донбасса в итоге стала самым настоящим кровным врагом и кровавым оккупантом. Но она живет, пусть и как зомби, как кадавр, ее вполне устраивает «независимость» на военных и политических штыках «западных партнеров», лишь бы назло Москве, устраивает статус обильно смазанной нечистотами «заточки» в боку у Москвы, более ни на что не пригодной. И сама по себе эта «Украинская» антинародная бес-публика не падет, зомби вообще отличаются особой живучестью. Хорошо бы помочь.

Станислав Смагин, главный редактор ИА «Новороссия»