РОДИНА (размышления)

На улице удивительный мартовский декабрь… Или декабристкий март… Меня вполне устраивает эта внезапная «почти-что-весна» посреди зимы. На балконной двери сидят пробудившиеся, жирные сизые мухи. Это в конце декабря! Сирень сдурела и набила зеленые почки. Еще немного тепла и распустится. Но самое главное — вместо всегдашней зимней серости, мглы, когда не видишь дневного света по полгода, вдруг по странному капризу природы, по Божиему промыслу облака разошлись и во всем великолепие предстало голубое небо пронизанное солнечным сиянием… Это так прекрасно, что грех сидеть дома, и вот я иду прогуливаться, сознательно бессистемно, выбирая солнечные стороны улиц. Мне кажется, что вороны, скрывают какую то мудрую тайну, пытаюсь вступить с ними в диалог, но они в гордом молчании посматривают на меня…

И когда идешь так бессистемно, бесцельно и неторопливо, то в голове так же бессистемно и неторопливо складываются какие-то слова, фразы, монологи — ни к кому и в никуда… Например, о том, что когда все утрачено, то остается одна добродетель — искренность. Когда отпадает сама необходимость красоваться и придумывать приличные глупости, а можно только пристально взглянуть на все как есть и может быть подивиться.

Я бреду в каком-то странном пространстве… ходил здесь много раз и дома, и улицы знакомые, но и бесконечно чужие. С годами это чуждость только усиливается. Что это такое все? Это чужбина, место отчуждения. Город, в котором прожил всю жизнь, как чужбина… Чужие безнадежные здания, торгушки, вывески… И какая-то тоска вялой жизни шевелится в окнах. Чуждые безумные пространства…

«Пикник» поет:

Я не могу этот город любить,

Пусть будет сердце из чистого льда.

И то, что зовут они кровью, только вода.

О, как много погасших огней,

Как много рук, что нельзя согреть.

Так мимо, мимо, мимо, мимо, мимо скорей!

Мимо, мимо скорей, туда, где можно вздохнуть полной грудью.

Мне однажды приснился сон: я ехал на маршрутке и уснул (уснуть во сне — каково!). Когда я выскочил из нее, то понял, что проехал свою остановку. Шел по незнакомой улице, с чужими домами и никак не мог понять, где оказался. Но когда взглянул на небо и увидел незнакомые светила и планеты, то понял, что заехал слишком далеко и это не наш мир…

Странное ощущение, что я заблудился и ошибся комнатой преследует меня всю жизнь.

Я очень часто в окружающем не распознавал Родину, но я всегда чувствовал ностальгию – по какой-то покинутой, скрытой Родине.

Родное проверяется расстоянием, разлукой. В первый год службы в армии, в самые сложные времена адаптации, я с удивление понял, что тоскую не по своему городу, а по Ахтубинской пойме. Мы с родней приезжали к знакомым, в умирающий хутор, вниз по Волге на «Ракете». И я брал палочку, чтобы отпугивать змей в траве, искать грибы, и отправлялся в долгие прогулки по тропинкам — в удивительной симфонии лесной тишины, не нарушаемой человеческим шумом. Именно туда меня и тянуло в разлуке. И это было родным, а не  удушливые пространства города.

Мне понятно языческое поклонение деревьям, священным рощам. В своих прогулках я однажды забрел в старую тополиную посадку, где высокие деревья стояли рядами, и вдруг словно бы оказался внутри готического собора с высокими колоннами. И испытал подобие священного восторга.

И мне понятно языческое преклонение перед Солнцем. Когда после долгих пасмурных дней, светило является в разрывах тучи, то опять же испытываешь священный восторг. А на закате начинается целая мистерия света и цвета, всего касается удивительная солнечная позолота… Это родное. Сквозь это просвечивает Родина. Она не данность, не всегда явлена, она сокрыта. И иногда словно бы является в виде такого сияния, просвечивания. Такое сияние иногда открывается в человеке, и тогда познаешь его глубину и родство. Такое сияние обнаруживаешь в книжке, оно отзывается в глубинах души, там поднимается что-то смутное, близкое… Кажется еще немного и все вспомнится и взорвется восторгом забытого счастья.

Николай Гумилев пишет в «Заблудившемся трамвае»:

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет…

И мне кажется, что наша Родина — это «оттуда бьющий свет». И эту, земную Родину можно принимать, если сквозь нее просвечивает этот иной свет. И историю можно принимать, если сквозь нее пробивается этот иной свет. А если его нет то, что тогда зачем нам история? И чего она стоит? И если угас в России этот иной свет, то к чему она?

Клюев пишет:

…Ужель погас над Россией

Сириновый полет?!

А если угас, то не все равно ли что будет с этими мертвыми, бессмысленными пространствами?..